Страница 48 из 109
– Я видел его впервые в жизни. Впрочем, с мужьями, как и с отцами и братьями, меня знакомили редко.
– Так что ж, можно брать пистолет и стрелять в людей? Это сейчас тебе хочется, чтобы тебя никто не трогал, но потом ты поправишься…
Цеста качнул головой, упрямо сжав губы и выдвинув вперед подбородок.
– Подставляешь вторую щеку?
– Ничего я не подставляю. Просто… мало ли… Может быть, у него действительно была причина. Скажем, если его дочь или подруга из-за той нашей песни...
– Ты ее давным давно не поешь!
– Мало ли…
– Надо разобраться в этом!
– Не хочу, – тихо ответил Цеста и кисло улыбнулся. – Вот тебе моя легендарная храбрость… Я просто боюсь узнать правду, – он снова прикрыл глаза и стиснул руки на подлокотниках кресла, пережидая приступ боли.
– Я тебя не утомляю? – спохватился композитор.
– Нет, конечно, – Цеста улыбнулся, не открывая глаз. – Павле, я могу тебя попросить?
– Ты еще спрашиваешь!
– Сыграй мне, пожалуйста, – Цеста шевельнул рукой, указывая в сторону рояля, и опустил ее на колени.
– Разумеется, – Павел встал со стула. – Что?
– А вот и сыграй нашу песню.
– Ты уверен? – Павел помедлил в нерешительности. – Уверен, что хочешь ее сейчас слушать?
Цеста кивнул.
– Что ж…
Павел заиграл в задумчивом, несколько замедленном темпе, искоса поглядывая на певца. С террасы в распахнутые двери проникали лучи солнца, их широкие, четко очерченные ленты пролегали как раз по креслу, вызолачивая темно-каштановые волосы и бледную кожу Цесты, покрывая светящейся пыльцой каждый волосок на худых руках, сложенных на коленях. Павел доиграл фразу до конца и начал заново, смутно чувствуя некое несовершенство, стремясь восполнить непонятную ему самому пустоту.
Павел резко перестал играть, чувствуя, как внезапно стиснуло горло. Он вдруг понял, что ему мучительно не хватает голоса, способного придать мелодии большую ясность и завершенность. И композитор сам не понял, как у него вырвался вопрос, который он себе строго-настрого запретил задавать.
– Йирко, ты же вернешься на сцену?
Певец выпрямился, широко раскрыв глаза, и непонимающе уставился на Павла, словно только что проснулся.
Павел опустил глаза.
– Вернусь, разумеется. Обязательно вернусь, – шепотом ответил Цеста и снова оперся о спинку кресла.
* * *
Она пришла по первому снегу, удивительно раннему в том году – в середине ноября. Пришла со стороны парка, через перистиль, оставив на белом, пока еще девственно чистом полотне лужайки ровную цепочку маленьких следов. Очевидно, она не хотела, чтобы ее видели у ворот, но откуда она знала, что через парк можно пройти свободно? Откуда-то она всегда знала такие вещи. Цеста наблюдал за ней в окно находившегося между перистилем и комнатой тамбура, стягивая на горле воротник рубашки и чувствуя, как по ногам тянет сквозняком.
На ней было приталенное пальто с пушистым меховым воротником, по которому разметались темно-рыжие волосы. Внезапно остановившись, она наклонилась – Цеста, как всегда, любовался ее грациозными движениями – и снова выпрямилась, зачерпнув голой рукой горстку снега. Слепила снежок и запустила в одну из колонн. Прежде чем подняться на перистиль, она задержалась на нижней площадке лестницы, сбивая снег с каблучков. Цеста распахнул дверь тамбура, шагнуть на каменный пол перистиля, правда, не рискнул.
– Не высовывайся, простудишься! – пригрозила Маргит и стала быстро подниматься по лестнице.
На легком морозце ее лицо разрумянилось, на губах играла улыбка. Войдя в комнату, она расстегнула пальто, нагнулась, снимая сапожки, шагнула на пушистый ворс ковра, обхвативший ее узкие, облаченные в шелковые чулки ступни. Цеста молча обнял ее, прижал к себе, зарывшись лицом во что-то морозное и мягкое – пушистые волосы и соболий мех. Он проследил горячими губами холодную щеку, коснулся губ – тоже холодных, но готовых отвечать с припасенной за месяцы и годы страстью, которая по праву принадлежала только ему. Пальто мягко опустилось на пол, но Маргит осторожно высвободилась из рук Цесты.
– Хватит, Йирко! Что ты, в самом деле?
– Я тебя столько не видел!
– Мне нравится твой дом, – объявила Маргит.
– Велик он для одного, – заметил Цеста.
– У тебя сейчас никого нет?