Сумеречная мелодия

– Кто вы? – тихо произнес Цеста и только вздрогнул, почувствовав удар в ребра с левой стороны груди. Он сделал еще шаг вперед, но ноги вдруг перестали слушаться, по всей коже мгновенно выступил пот, и Цеста с совершенно прямой спиной резко опустился на колени, все так же напряженно глядя в зал. Было непонятно, сбежал незнакомец или его схватили: люди вскочили с мест, в проходе теперь топталась толпа, кто-то кричал, но многие стояли у своих кресел, не решаясь двинуться с места и испуганно уставившись на сцену.

– Кто это был? – снова хотел спросить Цеста, но почувствовал влагу во рту, слизнул выступившую на губах кровь и завалился на бок, по-прежнему глядя в зал. Франтишек растерянно замер на месте, стиснув свою дирижерскую палочку, словно она была единственным надежным и понятным предметом в обезумевшем мире. Заглушая все остальные звуки, истерично зазвенели тарелки, обрушенные здоровенным Яглой: продавив каблуком барабан, он перескочил через установку ударных и ринулся на авансцену. Тяжело бухнувшись на колени, Ягла как раз успел подхватить падающего певца за плечи и не дать ему удариться головой об пол. С глухим стуком выпал из ослабевшей руки Цесты микрофон, покатился, увлекая за собой змеиной петлей провод, и перевалился за край сцены. Цеста проводил его взглядом, потом закрыл глаза и вдруг улыбнулся.

– Ждешь, ждешь, а всегда получается не так… – прошептал он сквозь кровавые пузыри.

Ягла всхлипнул, испуганно следя, как с каждым ударом сердца неровные края багрового пятна на белом жилете, похожие на лепестки бархатной розы, резко расширяются. Потом он опомнился и заорал:

– Да вызовет кто-нибудь врача?!

 

*  *  *

 

Павел, неуверенно оглядываясь, вступил в открытые ворота. Никто его не останавливал. Сонно покачивались на ветерке с реки кроны вишен, осмелевший куренок высунул головку из кустов и опять исчез. Павел, засунув руки в карманы, шагал по асфальтированной подъездной аллее к бледно-бежевым стенам дома. Входная дверь тоже была гостеприимно распахнута. На крыльце дядя Иштван сурово отчитывал за что-то трубочиста – очевидно, за дело, потому что вид у того был виноватый.

Увидев Павла, верный страж Цесты мгновенно сменил выражение лица на самое любезное и приглашающим жестом указал на дверь:

– Добрый день, пане композитор! Вы телефонировали – проходите.

Дом показался Павлу несколько более обжитым, чем в прежние посещения, хотя и теперь возникало чувство, что вся его обстановка – не более чем коллекция антиквариата. Цветов было не меньше чем раньше, и всюду царила тишина. Нарушить спокойствие этой виллы обычно осмеливалась только Цестина капела – труппа веселых жизнерадостных музыкантов, как будто мгновенно заполнявших всю пустоту сумрачного вестибюля и долгих коридоров, пока хозяин не уводил их в подземелье, где гасли любые звуки и цвета, отрезанные от окружающего мира толстыми стенами, звуконепроницаемыми дверьми, хитро спроектированными перекрытиями в вентиляционных шахтах. Они удалялись в другой мир, подземное царство из легенд, полное света, музыки, холодного металлического и пластикового блеска новой техники и лакированного или медного самодовольства инструментов, уверенных в том, что переживут всякие надуманные изобретения. Так было до последнего времени…

Цеста сидел в своем любимом кресле с высокой спинкой, его ноги прикрывал клетчатый плед, на коленях лежала книга.

– Наздар! – тихо сказал он.

– Я только вчера приехал, – словно оправдываясь, произнес Павел. – Из Москвы пришлось неожиданно ехать в ГДР, в какой-то Йоханнесталь, не знал, что такой город есть, заключать контракт. А ты как? Я думал, ты лежишь.

– Я сижу, – криво улыбнулся Цеста.

– Я узнал уже в аэропорту. Услышал новости по радио. Чуть не рванул обратно в город, но остальные не пустили. Мол, на приглашения в Москву надо являться… Как будто не могли сыграть и получить ту медаль без меня…

– Поздравляю, – улыбнулся Цеста половиной рта, но на этот раз – без всякой иронии. – Я слышал, что твоя новая песня произвела фурор.

– Да тут в общем-то не было никакого сюрприза, и мне было совершенно не до того, – пожал плечами Павел. – Все звонил, звонил, но – без толку. Только через несколько дней мне ответила твоя подружка, что ты хотя бы жив. Голос у нее самой был умирающий.

– Юдита ушла от меня, – сообщил Цеста. – Устала она, бедняжка. Сначала своя боль, теперь чужая… Надеюсь, не попадет в дурную компанию со своей манерой бунтовать против всего на свете.

– Не самый подходящий момент, чтобы уходить, – удивленно отметил Павел.

– Она сделала для меня все, что могла. А я все равно не могу дать ей… хотя бы столько же… – Цеста поморщился, меняя положение в кресле, глубоко вздохнул и прикрыл глаза.

– Этого гада поймали? – спросил Павел.

Цеста слегка приподнял правое плечо и сказал:

– Мне было, знаешь ли, не до того. Ничего не знаю. Но если от меня потребуется какая-то там жалоба для суда, я вообще не собираюсь в этом участвовать.