Сумеречная мелодия

– Как ты мог подумать? – тихим голосом проговорил Цеста. – Ей сколько? Тринадцать-то есть?

– Твоей последней любовнице было шестнадцать.

– Что ты знаешь о моих любовницах?

– Извини, – Штольц, почти такой же бледный, как и Цеста, поднес к его губам стакан, но певец взял его достаточно твердой рукой. Придя в себя, Цеста взглянул на Штольца снизу вверх своим знаменитым пронзительно-стальным взглядом.

– Олдо, почему ты меня ненавидишь?

Штольц выпрямился, опершись бедром о край стола, нервно сунул руки в карманы.

– Это сильно сказано…

– Почему?

– Сам подумай, – Штольц отвел глаза.

– Ты же знаешь, для ревности у тебя никогда не было оснований.

– Может быть, в том и дело, что не было, – прошептал Штольц. – Иначе он мог бы быть счастлив. А я… Я мог бы тогда бороться… Это все слишком сложно…

– Знаю, – улыбнулся Цеста и поставил стакан на стол. – Всегда хочется, чтобы было проще. А получается, что все мы искали любовь не там, где могли бы ее получить. Всю жизнь. Umsonst!

Штольц выглянул в окно. Магдаленка с неприкрытой гордостью любовалась стоявшей между голыми зимними кустами кривоватой скульптурой кошки.

– Достань мне такси, – попросил Цеста. – За руль я сейчас не рискну.

– Ты уверен? – обернулся Штольц. – Я сейчас. И трость твою принесу. Ты чего?

Цеста улыбнулся.

– Поцелуй за меня дочку!

– Черта с два!

 

 

Неуверенно оглядевшись и поправив зажатую под мышкой картонную коробку, Штольц подошел к парадному входу на виллу. Звонка или молотка, как у Павла, не было, а стучать кулаком в дверь огромного дома было бы бессмысленно и глупо. Штольц наудачу потянул за ручку, и дверь беззвучно отворилась.

Вспоминая маршрут многолетней давности, Штольц поднялся на второй этаж, поплутал в коридорах и вышел на льющийся из приоткрытой двери мягкий свет торшера в знакомую гостиную, устланную невероятно пушистым ковром. Цеста сидел в кресле в полурасстегнутой рубашке и темных брюках, вытянув на ковре босые ноги, и смотрел куда-то в пустоту.

– Ровно год назад Режё Шереш покончил с собой, выбросившись из окна, ты знал? – произнес он, не поворачивая головы в сторону Штольца. – Он всегда переживал, что не мог создать ничего подобного Szomorú vasárnap.

Никак это не откомментировав, Штольц заметил осуждающе:

– У тебя все открыто. И никого живого. Заходи, кто хочет…

– Прислугу я отпустил, – равнодушно ответил Цеста.

– Тебе не кажется, что это неразумно? После сегодняшнего…

– Ты еще будешь мне нотации читать? С чем пришел? – Цеста наконец посмотрел на Штольца. – Впрочем, я знал, что ты придешь. Ты хотел удостовериться, что не убил меня.

– Ты чертовски паршиво выглядел, – пробормотал Штольц. – Знаешь, не хотелось бы стать причиной смерти самой популярной в стране звезды! Извини меня.

– Выпей, Олдо, – Цеста кивнул в сторону стола и ухмыльнулся. – Это хороший виски. Должен быть. Я налил себе, но выпить так и не собрался.

Штольц подошел к столу. Рядом с широким стаканом, искрящимся янтарной жидностью, лежал облезлый теннисный мячик, которому явно не место было ни на столе, ни вообще в этой роскошно обставленной комнате. Штольц пожал плечами, взял стакан и протянул Цесте коробку.

– Это тебе.

– Что это?

– Письма.

Штольц отпил глоток и сел в кресло с другой стороны стола. Открыв коробку, Цеста обнаружил в ней стопку конвертов.

– Это письма – тебе. Он писал их все эти годы, но так и не решился ни одно отправить. И за границей писал, и еще до этого. Я начал читать одно, но… это слишком личное и предназначено тебе.

– Мелодрама! – пробормотал Цеста, вынимая письмо из верхнего конверта.

– Для Павла это немало значило! – сердито напомнил Штольц. – А я не знал, что с ними делать. Но вот сегодня решил – раз он их не уничтожил, значит, все-таки хотел, чтобы они попали к адресату. Не знаю, может, я и неправ.

Некоторое время оба молчали. Цеста проглядел текст, вздохнул, обвел комнату пустым, невидящим взглядом, положил письмо обратно в коробку, а коробку на пол, встал и в несколько неверных шагов подошел к роялю.

– Может быть, лучше бы он прислал их мне, – пробормотал он, садясь за инструмент. – Впрочем, что уж теперь? Umsonst, верно?

Когда зазвучали первые такты мелодии, Штольц глубоко вздохнул, отставил стакан и выпрямился, словно при звуках гимна.