Страница 101 из 109
– Его нашли в Дунае. На груди у него был пакет с осколками какой-то пластинки, – Штольц смотрел на стол и не заметил, как вздрогнул Цеста, – и сложенным листком бумаги. Но и бумага, и остатки этикетки размокли в воде, и ничего нельзя было прочитать… Никакой записки он не оставил. У полиции, впрочем, не было никаких сомнений, что он покончил с собой; все ведь знали, что это была за натура, – Штольц поднял глаза и посмотрел на Цесту. – Просто в нужный момент никого не было рядом.
Цеста, опираясь на трость, сделал несколько шагов по комнате. Задвинутое в угол кресло казалось странно пустым без всегдашней бутылки, череп тоже куда-то исчез. Книги и сохранившиеся в шкафу безделушки стояли ровными рядами; проигрыватель был упакован в чехол; исцарапанный, покрытый кружками от донышек стаканов, закрытый рояль скорбно молчал; многочисленные пластинки лежали аккуратными стопками на полу. Цеста не узнавал студию Павла.
По старой привычке он распахнул окно. Сидевшая на бортике фонтана девушка посмотрела вверх. Что-то было в этом знакомое: смотрящая снизу вверх из сада девушка, золотящиеся в солнечном свете волосы…
– Я вот теперь разбираюсь, больше некому, – горько заметил Штольц, и Цеста отвернулся от окна. – Это пока все хорошо, пока ты успешен и можешь быть кому-то полезен, друзей бывает много. Приезжала его мать… Достойная женщина…
– Она жива? – машинально удивился Цеста.
– А ты ее не знал?
Цеста покачал головой.
– Мы никогда с ней не встречались. Павел только упоминал иногда…
– Ты много чего не знал о нем, – процедил Штольц.
– Слушай, Олдо, какого черта? – разозлился Цеста. – Мы были не так уж близки. И я ему в няньки не нанимался. Мне удалось удержать его пару раз, но не мог же я всю жизнь следить, чтобы он не совершил самоубийства! Пожалуй, мне пора, – он вздохнул и, ссутулившись, скрылся в полутьме коридора.
Штольц пододвинул стул, сел и принялся просматривать очередной документ, хотя читать мешали выступившие на глазах слезы.
Цеста сошел в огромный вестибюль и огляделся, сознавая, что видит его, наверно, в последний раз. Вестибюль был темен и мрачен, освещал его только дневной свет, льющийся в открытую дверь из сада. И оттуда, из снежной белизны и света, донесся молодой веселый голос:
– Простите, пане…
Цеста удивленно оглянулся и вышел в сад. Девочка сидела на корточках между покрытыми кружевом инея кустами, разглаживая голыми руками небольшую снежную фигурку. Ее каштановые волосы играли бликами на холодном зимнем солнце, румяное лицо было удивительно веселым по контрасту с полным скорби осиротевшим домом.
– Наздар, слечно[1], – тихо произнес Цеста. – Вы что-то хотели?
– Вы ведь пан Цеста, правда? – спросила Магдаленка.
В открытое Цестой окно донесся снизу оживленный говор, и Штольц оторвался от своих бумаг. Поднявшись из-за стола, он подошел к окну и мгновенно напрягся всем телом: девочка что-то радостно втолковывала Цесте, помогавшему ей лепить из липкого снега скульптурный портрет кошки. Штольца бросило в жар. Он отступил вглубь комнаты, чувствуя, как лицо и шея покрываются потом. Он не мог позволить себе беспечно отмахнуться: да что молоденькая девчонка найдет в почти сорокалетнем мужчине, больше похожем на скелет, обтянутый кожей? Он-то прекрасно знал, чем именно Цеста их так неудержимо притягивает, независимо от возраста и рода занятий. Знал наверняка лучше, чем они сами. И ведь Магдаленке не запретишь слушать хорошую музыку, тем более что все ее подруги напевают те же песни и собирают фотографии и статьи…
Какие-то секунды спустя Штольц уже мчался вниз по лестнице. Он вылетел в распахнутую дверь, моргнул несколько раз, оказавшись внезапно на ярком свету, увидел перед собой удивленные лица и, резко крикнув девушке: «Магдалено, оставайся здесь!» – схватил Цесту за плечо и втолкнул в дом, одновременно ногой захлопнув дверь.
Цеста пошатнулся, теряя опору под ногами, трость со стуком покатилась по полу, он упал бы, если бы Штольц не прижал его к стене.
– Ты что это себе думаешь?! – сбивчиво пролепетал Штольц трясущимися губами, не зная толком, что хочет сказать.
– О чем ты, черт возьми?
– Убери лапы от моей дочери!
– Да как ты смеешь?.. – Цеста задохнулся от ярости, по лицу заскользили холодные струи, возникло хорошо знакомое ощущение, что где-то в голове нечто набухает и готовится лопнуть. Штольц испуганно отступил, но тут же бросился к Цесте обратно и как раз успел подхватить безвольно обмякшее тело.
Цеста так и не потерял сознание, и Штольц полуввел, полувтащил его вверх по лестнице на третий этаж и обратно в квартиру, усадил в кресло, пометался по комнатам, с перепугу забыв, что телефон у Павла давно отключили за неуплату, и принес из кухни стакан воды.