Немые

– А вот и не знаешь! «А» – это «Аврора». Римляне – идолопоклонники – так звали богиню утренней зари. Ночь кончилась. Проснись, дочка.

– Бог, если он есть, никогда бы меня не простил. Я творила ужасные вещи.

– Все, что случилось там, где ты была – не твой грех.

– Я делаю их сейчас.

– Наверное, ты про свое увлечение медициной, о котором так тревожится твоя мамочка? – подмигнул отец Василий и рассмеялся. – Не тревожься, это можно преодолеть. Не поверишь, но в юности, будучи студентом-философом – семинаристом я стал уж намного позже – и я имел ту же слабость.

– Я убила человека.

Губы священника продолжали улыбаться, но глаза уже холодели.

– Как же так вышло, дочка?

– Я знала, где он, и боялась, что меня выдаст. Так что я взяла нож и ночью залезла через окно в дом своему дяди. Он спал и не слышал. Он не проснулся.

Священник закашлялся, прижал кулак ко рту.

– Кем был этот человек?

– Никем. Маленький разносчик газет с берега. Кажется, у него осталась большая семья.

– Но чем он мог тебе навредить?

– Я наняла его через человека того, у кого жила. Он относил мои письма, а потом попался тому, из-за кого меня похитили. Я была уверена, что он проболтается.

– Письма?

– За. Анонимные записки. Я хотела, чтобы дядька Бирюлев мне за все заплатил. Никто в том доме, где я жила, об этом не знал, даже мой помощник.

– Ты нуждалась в деньгах?

– Нет. Алексей всегда покупал все, что я просила. Иногда и сам покупал. Нет, дело совсем не в деньгах. Мне нравилось знать, что он дергается, думать, как он пытается найти виновного, каждый раз ошибаясь…

– Ты сказала, что он твой дядя?

– Георгий Бирюлев. Его жена Ирина была сестрой моего отца.

– Да…

Отец Василий устремил взгляд в окно, барабаня по столу толстыми пальцами.

– Зря я сюда пришла.

– Вовсе нет. Ты хотела знать – простит ли тебя создатель. Но он и не такое прощал.

– И что, вы не будете говорить мне, что я совершила смертный грех?

– Нет. Я всего лишь человек. Столь же грешный, как все остальные. А если бог не осудит – то куда уж мне?

Царевна нахмурила брови, прислушиваясь сама к себе.

– И что мне делать дальше?

– Жить.

– Вот так просто?

– А как ты хотела?

– Мне пора.

– Иди с богом, дочка. Приходи, когда будет желание. В любое время.

Выйдя на дорогу, Царевна остановила экипаж. Путь обратно – неблизкий, но для нее пролетел, как минута. Однако мыслей не было. Просто тишина. Когда, царапавшие душу, вдруг замерли. Голоса, взывающие о крови, затихли.

Непривычное спокойствие беспокоило.

Гостиная оказалась полна. Многих из тех, кто в ней толпился, Царевна прежде не видела, но без особого труда узнала городского полицмейстера и главного судью, сидевших на длинной кушетке по бокам от матери.

– В свете последних событий я, уж извините, намерена предать этот вопрос огласке.

– Вы точно уверены, что не знаете, кто прислал записку? Он, бесспорно, как-то связан с убийцами.

– Абсолютно. Вы сами видели конверт. Но, кем бы он не был, я до конца дней стану за него молиться.

Мать, наконец, заметила и Царевну. Улыбнулась, поманила рукой. Совсем на себя не похожа: растерянная, взволнованная, но при этом вид ее был торжествующим.

***

Ближе к полудню, когда Алекс уехал в лавку – там его кто-то ждал –Червинский едва стоял на ногах. Он устал и за ночь совершенно извелся.  Все пошло не так. Сначала – Птица с его выходкой. Уже подумалось, что ему конец – но нет, обошлось.

Сыщик так и не решил до конца, кому первому поведать о том, кто скрывался за газетным прозвищем «Расчленитель», но затягивать с рассказом явно не стоило. Однако о том, чтобы говорить с Алексом, пока поблизости Легкий, не могло быть и речи. Невозможна была, конечно, и беседа с Легким. Да и Бирюлев, вместо того, чтобы поскорее убраться, как делал прежде, как назло, просидел почти до утра – и его компания тоже не добавляла желания пускаться в разоблачения.

Дожидаясь ухода Легкого и Бирюлева, Червинский порядком набрался. Так что, когда они, наконец, отправились восвояси, и он подсел к Алексу, то просто не смог собраться с мыслями, бормоча: