Страница 57 из 69
- Его нет, - запыхавшийся и багровый после долго бега Марсель перехватил Ла Карваля возле Цветочной Залы. Мэтр Эшавель отмывал кисти, слезшие с постамента натурщики одевались. Живописец только что оповестил всех присутствующих, что утомительные сеансы позирования подошли к концу. Завтра он наложит последние штрихи, покроет картину лаком - и полотно можно считать завершенным. - Он так и не появился.
- Что значит - «нет»? - настроение господина прокурора в последние дни и так было ни к черту. Своей скверной новостью верный ординарец лишний раз провернул незримый ворот, на который были туго намотаны нервы Кантена. - А вы чем занимались, стервецы? Я кому велел глаз с него не спускать?!
- Мы и не спускали, - попытался оправдаться Марсель. Понизив голос, торопливо перечислил: - Вчера часу в шестом вечера они приходили сюда, во дворец. Пробыли около часа. Вышли вдвоем, разделились. Наш начал петлять по городу. То в кофейню юркнет и улизнет через черный ход, то еще что выкинет. Мы - за ним. Поганец до самой ночи таскал нас по городу, а потом… потом исчез. Завернул в переулки за собором - и сгинул. Мы все окрестные улицы обшарили, но - нет его, как корова языком слизнула. В гостиницу свою не возвращался. В театр тоже не пришел - он обычно там с утра сидит...
- Вы о чем? - привлеченный разговором, Франсуа подошел ближе.
- Шосселен пропал, - озабоченно буркнул Ла Карваль, проводив взглядом удалившихся из Цветочного Зала живописца и монсеньора де Лансальяка. - Ты показал ему картину, как я велел?
- В наилучшем виде, - уверил Франсуа. - Даже побеседовал. Рассказал, как увлеченно вы занимаетесь расследованием, и что истории о галльских друидах - ваша тайная страсть. Господа внимательно выслушали и даже поблагодарили.
- Только это? - недоверчиво нахмурился прокурор. - Не добавляя ничего более сверх того? Что же тогда могло спугнуть Шосселена? Франсуа, ты уверен, что не сболтнул еще чего-нибудь?
- Н-ну, я… - замялся актер.
- Месье Моран! - рявкнул Ла Карваль.
- Речь зашла о Галерее Ангелов. Я намекнул, мол, как порадуются ее уничтожению те, кто послужил прообразами для картин, - признался Франсуа, испуганно-удивленно косясь на прокурора, и понимая, что сболтнул что-то не то. - Сказал, что вы выясняли имена бывших ангелов и встречались с ними. И что вы знаете имя Яблочного Ангела - ну, его настоящее имя… Ла Карваль, что с вами? Вам плохо?
- Парень, уносил бы ты ноги, пока не поздно, - вполголоса посоветовал Марсель.
- Но я… - опешил Франсуа, попятившись. Потемневший от еле сдерживаемой ярости взгляд столичного блюстителя закона не сулил актеру ничего хорошего.
- Язык бы тебе вырвать под самый корень! - загремел Кантен, хватая Франсуа за плечи с такой силой, что под пальцами хрустнули косточки, и встряхивая так, что актер отстранено удивился - как только у него голова не сорвалась с шеи и не запрыгала мячиком по навощенному паркету. - Ты хоть иногда думаешь, что ты творишь?! Проклятье, ты же спугнул его, остолоп безмозглый!
- Ла Карваль, прекратите немедленно! - вмешался д'Арнье. Ординарец Марсель удержал его, пробормотав:
- Не встревайте, святой отец. От греха подальше.
- Да он уже убьет Франсуа! - Шарль рванулся из сдерживающих рук.
- Убить не убьет. Вот прибьет - это наверняка, - согласился ординарец, неплохо изучивший вспыльчивый нрав своего патрона.
- Где его теперь искать?! - орал в лицо Франсуа прокурор, тряся беспомощного актера, как тряпичную куклу. - Или… или ты, продажная душонка, нарочно их предупредил?! Ты, подстилка полоумная, ты хоть о чем-нибудь иногда думаешь, кроме денег и того, кому бы задницу подставить?!
- Выбирайте выражения! - гаркнул д'Арнье. - Ла Карваль, вы спятили?
В сущности, святой отец был недалек от истины. Прокурор Шатле именно что спятил, его разум заволокло кровавой пеленой безумия и гнева. На своих людей, упустивших важнейшего из подозреваемых. На слишком болтливого Франсуа - хотя вмешательство актера ничего бы не изменило, Шосселен не дурак и сам бы отлично смекнул, что к чему. На себя - за то, что уже вторую неделю топчется на месте, пробавляясь только подозрениями и догадками. Франсуа сейчас показался Кантену предателем, злонамеренно погубившим дело всей его жизни. А предатель должен быть наказан!
Насмерть перепуганный обрушившимися на него обвинениями, видом перекошенного лица и кривящегося рта Ла Карваля, мерцающими темными омутами его глаз, Франсуа, плохо соображал, что творит. Он извернулся, изо всех имеющихся силенок пнув прокурора пяткой в низ живота. Угодив в мягкое и услышав глухое страдальческое «ох». Руки, удерживающие его мертвой хваткой, разжались.
Вот чего меньше всего ожидала разгневанная столичная штука - получить сдачи. Боль плеснула так неожиданно, что Кантен чуть было не заорал, как пытаемый на дыбе. На несколько мгновений он ослеп, наблюдая фейерверк ярчайших искр, посыпавшихся из глаз.
- Ммммерзавец, - выдохнул он, и едва боль чуть отпустила, схватил свой широкий кожаный ремень и с боевым, но совершенно нецензурным кличем, более приличествующем разбойнику с большой дороги, чем королевскому прокурору, обрушил его на плечи Франсуа - в облике которого для Ла Карваля воплотились сейчас все неурядицы последних дней.
- Прекратите немедленно, что на вас нашло?! Ла Карваль, мать вашу! - тщетно взывал Шарль. На Ла Карваля накатило нечто вроде боевого безумия древних воителей, грызущих щиты в щепку и с голыми руками выходивших против десятков воинов противника. Он с размаху двинул локтем под дых сунувшемуся к нему ординарцу - Марсель сложился пополам и молча отлетел в сторону - и без труда отшвырнул д'Арнье. Потерявший равновесие Шарль в падении едва не сбил деревянную треногу мольберта с установленной на нем картиной. С грохотом разлетелись баночки и плошки с краской, марая разноцветными следами драгоценный паркет.
Прежде в драках Франсуа никогда так не доставалось. На миг ему показалось - правая рука онемела навсегда и совершенно ничего не чувствует. Ремень оставил длинный рваный след поперек лопаток, немедля брызнувший кровью - вид этой крови подействовал на прокурора, как на разъяренного хищника в поисках жертвы. Франсуа оставалось только увертываться от полосующей воздух кожаной ленты с тяжелой кованой пряжкой и надеяться, что потерявший разум Ла Карваль не забьет его прямо здесь и сейчас. Он отступал, швырнув в Ла Карваля сперва подвернувшимся стулом, с грохотом опрокинув высокий подсвечник, удачно задев прокурора по ноге - а в следующий миг пряжка наискосок рванула Франсуа кожу над ребрами, заставив его заорать благим матом. Превратившийся в палаческий бич ремень сыпал удары направо и налево, Франсуа визжал, пытаясь спастись бегством, пока не поскользнулся на разлившейся краске и не растянулся носом в паркет. Ла Карваль отбросил ремень, пнул Франсуа босой ногой по ребрам и отошел в сторону, тяжело дыша и мотая головой, как оглушенный бык на бойне.
В кои веки прокурор Шатле забыл о том, что нельзя оставлять за спиной поверженного и оскорбленного до глубины души врага. Пусть это даже молодой человек, намного уступавший Ла Карвалю в силе и ловкости. Обезумевший и остекленевший взгляд Франсуа остановился на валявшемся на полу ритуальном серпе. Пальцы протянутой руки сомкнулись на рукояти, убедившись, что вещица откована из настоящей тяжелой стали и лишь покрыта тонким слоем золота. Франсуа на удивление тихо поднялся на ноги, капая кровью из множества нанесенных и уже начавших вздуваться ран, оказавшись в нескольких шагах за спиной прокурора.
Если бы он визжал или орал, может, на него бы обратили внимание раньше - но сейчас ошеломленный Шарль краем глаза успел заметить только низко пригнувшуюся фигурку с чем-то сверкающим в руках. Не успевая крикнуть, предупредить, остановить взбесившегося мальчишку.
Ла Карваль почуял опасность не разумом, а шкурой, как большой крупный зверь. Он успел шарахнуться в сторону. Лезвие занесенного серпа проехалось по ребрам, оставляя кровавый след, зацепилось за золотую цепочку... дернуло... и порвало ее.
Золотая змейка беззвучно соскользнула вниз, к ногам, невесть по какой причуде природы свернувшись знаком бесконечности.
Франсуа, и впрямь выглядевший как жертва насилия, отскочил на шаг, шипя сквозь стиснутые зубы и вцепившись в рукоять серпа.
Покачнувшись, Ла Карваль попытался ухватиться за край декоративного камина. Промахнулся, укоризненно-недоуменно глядя на окровавленного Франсуа с кривым сверкающим ножом в руках - и грузно рухнул в глубоком обмороке.
- Я не х-хотел, я правда не хотел... - до Франсуа в полной мере дошло, что он натворил. Он выронил серп, тяжело ударившийся об пол рядом с босой ногой и оставивший глубокую выщерблину в паркете. Попятился, зажимая рот ладонями и в ужасе глядя на упавшего Ла Карваля. Шарль сгреб его за плечи, с силой прижав к себе. Опомнившийся Марсель бросился к прокурору, неловко пытаясь зажать фонтанирующую кровью рану и крикнув д'Арнье:
- Зовите лекаря! Быстрее!
Цветочную Залу охватила тихая суматоха. Слуги унесли пребывавшего без сознания месье Ла Карваля. Д'Арнье увел дрожавшего всем телом Франсуа, вполголоса проклиная столичного прокурора с его слишком бурным темпераментом. Полуослепнув от слез, Франсуа наступил босой ступней на золотую цепочку, подобрав ее с пола и сжав в пригоршне. Острые звенья впились в кожу, оставив по себе вмятинки.
Опыта Шарля достало на то, чтобы промыть и перевязать многочисленные длинные раны и рваные царапины на спине и плечах Франсуа. Но его дар убеждения, столь безотказно действовавший на восхищенную паству, оказался бессилен перед упрямством молодого актера. Упреки, увещевания и логические доводы не достигли цели. Не помогла даже угроза пожаловаться монсеньору. Отлежавшись пару часов на диване в покоях д'Арнье и осушив бутылку вина, Франсуа ушел в театр. Скрипя зубами и передергиваясь при каждом неловком движении, но не в силах оставаться тут, под заботливым присмотром. Ему не хотелось видеть Шарля - и чтобы Шарль видел его в таком виде. На сцене ему было спокойнее. Репетируя, повторяя затверженные слова, Франсуа забывал о саднящих ранах, к которым намертво присох батист его нижней сорочки. Трудясь на износ, он изгонял боль из тела - пока мэтр Рийоль не окликнул его, сделав замечание: мол, таким образом Лилия добьется только того, что загубит себя накануне премьеры.
- Легче, легче, - криво улыбнулся распорядитель и постановщик. - Конечно, мы ставим трагедию, но зрители вряд ли смогут по достоинству оценить настоящую смерть в разгар спектакля. И вообще, Франсуа, марш со сцены. Иди домой. Выспись как следует. Завтра - генеральный прогон, после чего до вечера пятницы все свободны. Путь в умеренности, блюсти себя в строгости, повторять роли и верить в Фортуну, что покровительствует всем ловцам удачи. В число коих, несомненно, входят и актеры.
На улице стемнело, зажгли фонари, тускло освещавшие малый круг пространства вокруг себя. Франсуа переходил из одного неяркого светового пятна к другому, размышляя, следят ли за ним люди королевского прокурора. Если соглядатаи и имелись, он никак не мог отличить их от обычных прохожих. Боль в спине снова вернулась, вгрызлась с удвоенной силой - рука у Ла Карваля была тяжелая, экзекуцию он творил от души. Франсуа подумал о Шарле, от этих размышлений на душе становилось звонко и грустно. От д'Арнье его мысли перешли на месье прокурора - а что, если нанесенный удар оказался чрезмерным даже для многоопытного дознавателя? Что, если серп зацепил нечто жизненно важное, и Ла Карваль истек кровью?
Франсуа невольно прибавил шагу. Архиепископский дворец был погружен в строгую темноту и тишину, стража на воротах открыла для него калитку, впустив запоздалого обитателя резиденции. В комнатах, отведенных Франсуа, было тихо и пусто. Никто не оставлял ему никаких записок, не поручал ничего передать на словах, никто не желал его видеть. Золотая цепочка Ла Карваля так и лежала на письменном столе, куда Франсуа бросил ее. Она оказалась неожиданно легкой, пара звеньев, между которыми пришелся удар, были перекручены и сломаны. Франсуа дотронулся до них пальцем, увидев темные следы крови - и понял, что вот прямо сейчас, немедленно, должен пойти к Ла Карвалю и собственными глазами убедиться - с тем ничего не случилось.
Несмотря на поздний час, Кантен Ла Карваль не спал. Врач архиепископа оказал ему помощь, перетянув рану, и сейчас молодой прокурор полулежал на постели, набросив на себя легкое покрывало, закусив губы и с ненавистью глядя на приоткрытую дверь. Из соседней комнаты порой долетали легкие шаги Армана - время от времени новоиспеченный камердинер с озабоченным видом заглядывал к комнату, шепотом спрашивая, не нужно ли месье прокурору чего-нибудь. Ненавязчивая опека раздражала, но кричать на юнца, честно старающегося быть полезным, смысла не имело. Он и так сегодня отвел душу на невинном создании, неосторожно подвернувшемуся под руку.
По здравом размышлении Ла Карваль признал, что его гнев на Франсуа Морана был вызван стечением обстоятельств, а отнюдь не виной актера. Что ж, вот он и утратил союзника - и человека, рядом с которым его душе было легко и свободно. Месье Моран достаточно сообразителен, чтобы больше не показываться ему на глаза и укрыться за спиной покровителя. Умеешь же ты заводить друзей, Кантен.
В двери кто-то негромко постучал, донесся вежливо-приглушенный шепоток Армана, убеждающего кого-то, что месье прокурор устал и вряд ли желает видеть посетителя. На самом деле месье прокурор телесно чувствовал себя не так уж и скверно - лекарь архиепископа был мастером своего дела, рана оказалась поверхностной и жутковатой только с виду - страдая скорее душевно, нежели физически. Ему было тошно и одиноко. Это скверное состояние вкупе с угрызениями совести всегда наваливалось на него после чудовищных душевных срывов.
- Арман, кто там? - чуть повысил голос Ла Карваль. - Пусть заходят, я не сплю.
- Это я, - Франсуа вошел, осторожно привалившись спиной к дверям и замерев в обманчиво-расслабленной позе, готовый в любой миг броситься наутек. Раны немедленно заныли дружным хором, заставив месье Морана скривить рот, что не укрылось от пристального взора прокурора:
- Доброй ночи. Ну, и чего вы так кривляетесь? Я и ударил-то всего пару раз. Две царапины - а у вас такой вид, будто ваша милость готова заказывать по себе панихиду.
- Я не кривлюсь! - мгновенно вспыхнул задетый за живое и ожидавший совсем иного приема Франсуа. Он выпрямился, сердито тряхнув головой. - И, в отличие от вас, я не валяюсь с расслабленным видом в постели, алкая сочувствия! Надо было мне взять парой пальцев ниже - тогда б вам точно пришлось менять ремесло!
- Я уже понял, что искать у вас сочувствия бесполезно, - ухмыльнулся Ла Карваль. Дерзость актера вернула ему пропавший было интерес к жизни. - Вы ведь человек жестокосердный, вам убить - раз плюнуть. Вам не кажется, что ваше возмездие было слегка… м-м… чрезмерным? За легкие синяки - серпом по ребрам?
- Может, это для вас - легкие и незаметные. Вы человек привычный, а мне совсем не нравится, когда на меня поднимает руку любой и всякий. Которому шлея под хвост попала, - огрызнулся Франсуа.
- Ну сделайте на сей раз одолжение - простите меня, - прокурор рассудил, что от него не убудет, коли он первым сделает шаг к примирению. Может, Лилия сменит гнев на милость и останется с ним? - Хорошо, признаю. Я был не прав. Выместил на вас свою досаду и дурное настроение. Удовлетворены? Тогда идите сюда.
- Зачем? - подозрительно осведомился Франсуа, не трогаясь с места.
- Вставать неохота, чтобы окончательно свернуть тебе шею, - охотно разъяснил Кантен. - Снимай камзол, будем тебя лечить подручными средствами. Куда только подевалась твоя грация?
- Сдал в ломбард на подержание, на новые сережки не хватало, - Франсуа нервно дернулся, подобравшись и словно запахнувшись в невидимый плащ из остатков собственной гордости. - Большое спасибо за хлопоты, мсье прокурор, я как-нибудь обойдусь без вашего участия.
- Иди сюда, кому сказано, - рыкнул Кантен, обманчиво-неспешно похлопав ладонью по одеялу. - И хватит спорить, - глаза прокурора полыхнули грозным мраком.
«Если ты сейчас попытаешься выбежать в коридор - он точно бросится следом и притащит тебя обратно, пусть даже при этом его собственная рана откроется и он зальет тут все кровью, - очень отчетливо и ясно понял Франсуа. А еще он поймал себя на удивительно звонком, пугающем ощущении: ему нравится дразнить дьявола, забавляться с огнем, смотреть в бешеные черные очи Ла Карваля... и смеяться над его клокочущей злостью, наивно, чуть по-детски веря, что эта сила не сможет причинить ему вреда. - Но я не убегу... Пока не убегу... Это как качели над пропастью, то вверх, то вниз...»
- Не кричите, ослабнете раньше времени, - с поразившей его самого холодной твердостью бросил актер. - Я не ваша собственность, чтобы распоряжаться мною, мол, приди-уйди... Захочу - приду, не захочу - пойду своей дорогой, - с показной небрежностью он повел плечами - расстегнутый камзольчик упал на пол, прямо ему под ноги. За ним последовал жилет - за день репетиций и хождений по городу сорочка на спине Франсуа промокла насквозь, превратившись в ком засохших бурых и свежих красных складок, отмечавших полосы от ремня Ла Карваля.
Прокурор критически обозрел дело рук своих, чуть дернул бровями:
- Арман, принеси теплой воды. Франсуа, сядь на пол… да не на ковер же монсеньора, камзол подложи.
После того как рубашку Франсуа обильно пропитали водой, актеру не без труда удалось стащить через голову. Ла Карваль потребовал, чтобы месье Моран сел рядом с ним на край постели, звякнула откупориваемая склянка, остро и свежо запахло арникой. Кантен щедро ляпнул на исполосованную спину пригоршню чего-то липкого и влажного, Франсуа невольно съежился и ойкнул, втягивая голову в плечи и наклоняясь вперед.
- Сначала сам отделает, потом сам же пытается залечить…
- Брось, Франсуа, - Кантен с силой провел шершавой от эфеса ладонью по спине юноши - тот взвыл, - тебе еще и не то приходилось терпеть... Итак, чем вы занимались сегодня?
По мере того, как растертая по спине мазь накрывала ранки и те переставали неумолчно зудеть, Франсуа успокаивался. Чему в немалой степени способствовало и непрестанное круговое скольжение ладони Ла Карваля по его спине. В конце концов, прокурор ради его душевного спокойствия совершил нешуточный подвиг - извинился.
- Тем же, чем и вчера - репетировали, - почти вежливо отозвался Франсуа.
- А Шосселен так и не появился… - пробормотал себе под нос Ла Карваль, энергично растирая спину Франсуа. Актер поднял голову, нашел взглядом молча застывшего Армана:
- Кстати, тебя уволили. Не серчай, так вышло.
- Теперь ты играешь Ипполита? - понятливо опустил глаза Арман. - Ты не думай, я знаю, актер из меня аховый. Просто…
«Просто обидно, что ему отдали роль, которую я уже считал своей. И горько, что я такое ничтожество, ни на что не способное…»
- Получившие роль премьеры так себя не ведут, - наставительно заметил Кантен, накрыв плечи молодого человека своими ладонями, массируя и разминая, гладя и лаская исхлестанную кожу, безмолвно заглаживая свою неуравновешенность. - Ты должен бы прыгать от счастья, а у тебя холодные руки, бегающий взгляд и мешки под глазами, - прокурор откинулся назад, прижав Морана к своей перебинтованной груди.
Франсуа потянулся под лаской сильных пальцев, беззвучно хмыкнул:
- Я устал. Мэтр Рийоль знает свое дело, но и требования его высоки. Потому я и не прыгаю от радости до потолка.
Ла Карваль подтянул актера ближе, стиснул сильнее, не обращая внимания на резь под тугими повязками. Повернул лицо молодого человека к себе:
- Сдается мне, ты что-то не договариваешь… Впрочем, черт с тобой. Молчи, если тебе так больше нравится. Все равно я узнаю, что ты такое от меня скрываешь, - он поцеловал протестующие губы, довольно ухмыльнулся: - Ах, до самой смерти мне не забыть этой картины: как вы извивались и плакали, лежа на полу… вы были так очаровательны и распутны, друг мой. Право, мне доставляло истинное наслаждение слегка помучить вас.
- Я все больше начинаю сожалеть, что промахнулся и не взял чуть ниже… может, хоть это немного бы вас успокоило? - невзирая на гримаску праведного негодования, Франсуа не слишком-то рвался из рук Ла Карваля. Сопротивляясь и увертываясь от поцелуев более для проформы, нежели всерьез. - А позвольте узнать, на кой ляд я вам сдался, весь такой испорченный? - он приподнялся на коленях, встав над Ла Карвалем, стараясь не налегать на него и не дотрагиваться до повязки, и с неожиданной грустью заметив: - Кто теперь поверит, что всего несколько месяцев назад я был на удивление кротким и смиренным созданием? - он наклонился вперед, заглянув в глаза Кантена и спокойно-насмешливо сообщив: - Знаете, чем дальше, тем больше мне нравится быть именно тем, чем вы меня упорно желаете считать - распутным и испорченным мальчишкой. Это оказалось на удивление выгодно. Что же до моей падшей души... кого она волнует? Разве что Шарль о ней позаботится, - он резко наклонил голову, впившись кусающим поцелуем в рот королевского прокурора.
Позабытый всеми Арман выскочил за дверь спальни, прихлопнув ее за собой. Чувствуя, как горят пунцовым румянцем щеки и уши. Он смутно подозревал, что отношения между Франсуа Мораном и господином королевским прокурором, к которому он столь неожиданно угодил в услужение, носят некий более сложный характер, нежели просто дружеские. А сейчас он получил убедительное тому доказательство, увидел собственными глазами - и не знал, как ему быть. Не выбегать же в коридор, вопя, мол, месье Ла Карваль целуется с Франсуа Мораном, а тот совсем не против!
Арман плюхнулся на диванчик, низко опустив голову и зажав ладонями уши. Его трясло. Монсеньор де Лансальяк обещал позаботиться о его судьбе - вот к чему наверняка сведутся его заботы! Как они только могут - вот так, совершенно спокойно, не беспокоясь ни о своей репутации, ни о соглядатаях! Господи, Лилия наверняка останется там на всю ночь… Они будут спать друг с другом, как мужчина спит с женщиной… разговаривать и смеяться… никто никогда не давал себе труда поговорить толком с Арманом Шапри, никто не обнимал его… Арман думал, что должен испытать отвращение при виде подобной картины, но отвращения не было. Было только тихое восхищение и бесконечная, изматывающая сердце зависть: почему все лучшее в этом мире достается другим?
…Кожа к коже, плоть к плоти, живая золотистая ртуть рядом с темной античной бронзой. Ла Карваль приник к губам Франсуа в долгом, жадном, изматывающем поцелуе, словно забыл, каково это, целоваться - и теперь заново учился этому искусству. Сильные губы то ласкали, то пожирали податливый рот, язык то нежно, то требовательно и почти грубо врывался в горячую пещерку, вынуждая Морана все сильнее закидывать голову, задыхаясь.
Подобные ласки очень быстро заставляли Франсуа чувствовать себя пойманной и настигнутой жертвой в когтях безжалостного хищника. Жертвой, готовой вот-вот прекратить сопротивление и сдаться на милость победителя. Но он еще держался, противостоял, не позволяя себе обратиться кусочком разогретой глины в руках Ла Карваля, желающего вылепить из него нечто себе на утеху. Не позволяя хищнику разорвать свое сердце на трепещущие кровоточащие ошметки. Франсуа перекатился на спину, безмолвно взвыв от боли в длинных ранках - боль отрезвляла, не позволяя окончательно впасть в сладостное беспамятство - обнимая Кантена за шею, зарываясь пальцами в густые и тяжелые волосы прокурора, жадно хватая пересохшими губами воздух в кратких промежутках между поцелуями. Снова и снова бросаясь в бездонный омут, в безнадежную схватку, зная, что проиграет, но не желая сдаваться без боя.
- Мне кажется, - глухо произнес прокурор, на секунду оторвавшись от сладких губ, немедленно потянувшихся за ним, - вам и мне было бы удобней, если бы вы... станцевали свой танец, сидя на мне, Франсуа...
Перекатившись на спину, Кантен подхватил на руки маленького месье и прижал к своим бедрам.
- Танцуйте же! Представьте, что вы - обольстительная Саломея, решившая свести с ума бедного Ирода...
Широкие, смуглые ладони гладили грудь и живот молодого человека, ласкали восставший член, нежно пробирались к маленькому, горячо пульсирующему отверстию, скользили к коленям - и вновь взлетали вверх, не упуская ни одного дюйма золотистого тела. Кантен шептал шальные, беспутные слова, от которых взрывалась кровь и ныла в сладком возбуждении каждая жилка.
«Танцы ему! - мысль была далекой, раздраженной и вместе с тем игривой. Франсуа охотно подчинился рукам Ла Карваля, безошибочно определившего, в какой позе маленький месье Моран предпочитает заниматься предосудительной любовью. - Господи, что я с собой делаю, а?.. Почему Ты не остановишь меня - или Тебе и впрямь нет до нас никакого дела? Творите, что хотите, сходите с ума, как желаете... А чего я желаю и желал? Я получил все, о чем мечтал несколько месяцев назад, и многое, на что и не замахивался... Рано или поздно мне придется расплатиться за все дары - и какой платы с меня потребует судьба?»
Он сгорал в огне собственной страсти, шального любопытства, толкавшего его познать темные стороны жизни, изнывая под настойчивыми ласками Ла Карваля. Вскрикнул и едва ли не до крови прокусил губу, чувствуя выступившие на глазах слезы - когда позволил Кантену овладеть собой, добровольно насадившись на его внушительное достоинство, принимая его в себя, слушая жаркий, безумный шепот, цена которому была - фальшивая монетка.
Закинув руки за голову, Франсуа сцепил пальцы на затылке - открываясь, тяжело дыша и вытанцовывая на распростертом под ним человеке. Заставляя свое тело плыть сквозь плотское безумие и огонь вожделения, туда, где небеса обрушивались на землю.
«Кого же ты на самом деле любишь, кого желаешь? Или ты любишь единственное существо на свете - себя?»
Ла Карваль едва успевал подхватывать взлетающее к потолку гибкое тело. Моран громко стонал, хныкал, выгибался так сильно, что касался затылком прокурорских колен. Покрытая испариной золотистая кожа светилась в полумраке спальни, Кантен стонал в голос, лаская маленького возлюбленного всюду, куда только могли дотянуться руки и позволяла нанесенная Мораном же рана.
Франсуа наклонился вперед, глубоко вонзив острые ноготки в напряженные мускулы плеч Ла Карваля, нависнув над живым воплощением языческого божества, ловя бездонный черный взгляд, принимая вызов на шальную, головокружительную скачку. Яростно задвигал бедрами, подмахивая, стараясь навязать любовнику свой ритм движения и ни на мгновения не размыкая цепи взглядов. Карие глаза против черных, не зажмуриваясь и не отворачиваясь. Кидая себя в пламя чужой страсти, как швыряют жертву, почти беззвучно, с трудом шепча какие-то безумные, бессвязные, невесть откуда лезущие на язык слова, опаленные огнем:
- Если бы не... если бы... ты мог бы быть моим божеством, если бы не... ах, если бы, Кантен, если бы все было не так, как было...
- Судьба, Франсуа! - Ла Карваль, задыхаясь, выгибался все круче, совершенно не заботясь о собственной ране, которая могла вновь закровоточить, - нет, невозможно... я бы никогда не смирился с... с тем, что ты есть, с твоей жизнью... я сломал бы тебя, моя Лилия...
Голова металась по подушке, длинные локоны, словно змеи Медузы Горгоны рассыпались по белоснежному шелку - Ла Карваль рывком притянул Морана к себе, обвил шею своими волосами, припал поцелуем к груди, а потом к губам... И в таком положении заставил Франсуа двигаться до тех пор, пока его член, зажатый меж их телами, не извергнул из себя горячее семя, и пока сам Кантен не выплеснулся в узкий, жаркий капкан желанной, обожаемой плоти.
Когда все закончилось - проносясь по изнемогающей под бременем собственных страстей душе яростным, очищающим ураганом - Франсуа ощутил себя марионеткой с перерезанными нитями. Руки и ноги отказались его держать, и он неуклюже рухнул рядом с привольно раскинувшимся на скомканных простынях Ла Карвалем. По ногам стекали вязко-горячие капли, в воздухе витал кисловато-медный привкус выплеснувшегося семени и яростной любви.
Кто победил, кто проиграл, какая разница...
«Шарль, ах, Шарль, - Франсуа медленно приходил в себя, жадно и быстро дыша, наслаждаясь острыми укусами боли в растянутых мышцах, - зачем ты научил меня, зачем показал то, чего не стоило видеть?.. Посмотри, во что я превращаюсь теперь, останови меня прежде, чем я решу, что именно такой и должна быть моя жизнь...»
- Может, вам бы удалось меня согнуть, но сломать - нет, ни за что, - актер приподнялся на локтях, мельком взглянув на перевязку Ла Карваля. На желтоватой материи выступила россыпь алых пятен, похожих на цветы полевой гвоздики. Франсуа коснулся губами влажного лба прокурора, нежно собрал кончиком языка солоноватую влагу. - Разве что убить. Вы так прекрасны в своей ярости и любви, Кантен. Жаль, я не тот человек, который мог бы долго оставаться рядом с вами.
- Неужели вам хотелось бы остаться? - улыбнулся Ла Карваль, перебирая мягкие каштановые кудри Морана. - С таким зверем, как я? Что же мешает вам попытаться сделать это? Вы боитесь меня? Или себя? Боитесь потерять свободу... вернее, добровольно отказаться от нее, не правда ли? Но так ли уж нужна вам эта свобода? Ведь, насколько я понял, вы решили строить свою карьеру и наживать состояние, оказывая галантные услуги милым и богатым клиентам?
- Не век же мне этим заниматься. Это всего лишь плата за возможность преодолеть несколько первых ступенек карьерной лестницы, ведущей туда, куда я мечтаю попасть, - Франсуа подозревал, что его рассуждения грешат наивностью, но перед ним прошло достаточно примеров того, как делается карьера на подмостках. А еще ему было невероятно приятно ощущать, как пальцы Ла Карваля поглаживают его затылок и ерошат волосы. - Вы ведь оплатили свою должность прокурора Шатле, и наверняка выложили за нее кругленькую сумму. Денег у меня нет, потому я расплачиваюсь единственным капиталом, который мне дан - собой. Но это - не навсегда. Это всего лишь первые шаги. Я не знаю, удастся ли мне стать известным, удастся ли когда-нибудь прославиться в столице, но... но я буду стараться, - он озорно блеснул глазами, - даже если мой путь наверх будет пролегать через чьи-то постели. Потому мне и нужна свобода, я задыхаюсь без нее. Я не могу быть чьей-то красивой вещью, чьей-то собственностью - разве что на время, на несколько дней или ночей. Вам же нужно владеть кем-то целиком, без остатка. Вы должны знать о человеке все: о чем он думает и мечтает, куда уходит и когда вернется, и чтобы он всегда был под рукой... Да, взамен вы можете предоставить заботу и защиту, кров и деньги в кошельке, и любовь, которая выжигает душу дотла... но мне лучше оставаться в своем балагане.
- Почем вы знаете, что я могу предоставить взамен? - расхохотался Кантен и притянул Морана к груди, страстно целуя. - Быть может, кроме скверного настроения, вечных измен, исчезновений, ран и постоянных отлучек по служебным делам я не смогу подарить возлюбленному ничего... Сможет ли он довольствоваться одной лишь вечной благодарностью за долготерпение? Кто знает, Франсуа, быть может, по сравнению со мной вы сущий ангел! И балаган ваш - более безопасное место, чем дом ненавистного прокурора, личного врага Короля Двора Отбросов... ох, Боже Всемогущий, когда же Его Величество соизволит избавить Париж от этой язвы? Что же до красивых вещей… Быть вещью - позор для мужчины. Кажется, вы начали это понимать... Нет, живая игрушка мне не нужна... и гиря на ноге тоже. Я бы и не потерпел такого. Мне нужны крылья за спиной, Франсуа, крылья, а не груз. Вы могли бы быть этими крыльями, но... но вы сами не хотите, - с улыбкой закончил Ла Карваль, вновь целуя юношу.
- Скорее уж «пока еще не умею», - на поцелуй Франсуа ответил охотно, но выражение его лица сделалось задумчивым. Словно он услышал нечто такое, мысли о чем покамест не посещали его взбалмошную голову. - Мне бы сейчас самому не пропасть и не упасть в пропасть. Куда мне поддерживать кого-то. Слишком уж я люблю себя, единственного и неповторимого, в этом вы правы, - он улыбнулся, вспомнив картинную галерею монсеньора. - Нет, положительно, я не гожусь в ангелы. Месье Роже заблуждался, пытаясь нацепить мне пару белоснежных крылышек, - он привстал, проведя ладонью по бедру Ла Карваля, машинально проверив состояние перевязки, и язвительно заметил: - Вы противоречите сами себе, господин прокурор. Или вы предоставляете своим спутникам свободу, такую же, как обладаете сами. Или превращаете их в свою собственность - ибо не раз заявляли, что не потерпите рядом с собой кого-то, кто будет возражать вам, не исполнять ваших повелений и не соглашаться с вашими мыслями. Вы - да, вы не можете быть ничьей собственностью. Но кто-то другой - вполне может быть вашей, сколько бы вы этого ни отрицали. Не надо так сверкать на меня глазами, видите - не прошло и нескольких мгновений, а мы уже находим повод повздорить.
- Вот в том-то и наслаждение, мой дорогой Франсуа, - поднял палец Кантен, - чтобы целиком и полностью обладать эфиром! Неужели вы думаете, что я, Кантен де Ла Карваль, буду рад запрятать в клетку райскую птичку? Что жалобные крики и стоны тоскующей по свободе птахи смогут усладить мой слух? Как мало вы меня знаете! Нет! Я хочу обладать свободным, гордым соколом, или лебедем... Чтобы эти прекрасные, вольные птицы, паря в небесах, думали обо мне, всегда и неизменно возвращаясь обратно. Только такая любовь мне по сердцу... вы понимаете? Либо Цезарь, Франсуа, либо ничто.
- Угу, понимаю, а как же, - с готовностью закивал Франсуа. - Возвращаться за очередной трепкой и выдиранием перьев. И со своеручно начертанным подробном отчетом: где именно порхал, когда, с кем, сколько раз и при каких обстоятельствах. Возвращаться, чтобы угодить на сковородку. Или в птичник. Ибо первое же условие, которое вы ставите, к примеру: вы не желаете смириться и допустить той жизни, которую веду я и которая мне нравится. Стало быть, вряд ли вам захочется делить меня с кем-то. А мне не захочется всякий раз рассказывать вам, где я был и с кем, даже если повод для моего отсутствия был совершенно невинным, - он рассеянно улыбнулся, дотрагиваясь кончиками пальцев до лица Ла Карваля, пытаясь провести ногтем вдоль густой щеточки длинных ресниц. - Рано или поздно птицы улетают, господин прокурор, если вы искушаете их открытой дверцей золотой клетки. Улетают и не возвращаются, забывая о былой привязанности. А я даже не птица, я Лилия. Из их корней, говорят, варят ядовитые снадобья.
- Та жизнь, которую вы ведете, подставляясь любому проходимцу, готовому оплатить вашу благосклонность - такая жизнь мне и впрямь не нравится, - пожал плечами Кантен и нахмурился. - Если бы взялись за ум... впрочем, сдается мне, мои увещевания, как и проповеди отца д’Арнье, для вас пустой звук. Ну да вам жить... Что же касается ядовитых зелий, то вы ошибаетесь. Из лилий, жизнь моя, делают потрясающее средство от мужской слабости. Быть может, повторим?
- Его преосвященство сказал бы по этому поводу, что умеренность есть первейшая из всех добродетелей, - ханжески провозгласил актер. - Коли вы уже получили сегодня свою порцию удовольствия, этим и ограничьтесь. Иначе завтра будете руководить подчиненными, сидя в постели. Охая, стеная и жалуясь на превратности судьбы.
Ла Карваль послал Морану самую лучезарнейшую из своих улыбок:
- Благодарю, дорогой! Ваша забота обо мне наполняет глаза слезами умиления, а сердце - радостью!
- Не вижу никаких слез, а вместо радости наблюдаю исключительно похотливый оскал. Ла Карваль, вы с рождения такой неугомонный, или служба королю вас таким сделала? - игриво откликнулся Франсуа. - Повторим?.. - он сделал вид, что размышляет, крутя на пальце рубиновое колечко и любуясь вспышками искорок. - Мне надо подумать, месье Ла Карваль. Такой сложный вопрос запросто не решается!..
- Думайте быстрее, - посоветовал Кантен, - а то я истеку кровью от нанесенных вами ран, а вы погибнете от сожаления по упущенным возможностям. Изгрызете себе локти и искусаете лопатки. Так что времени у вас... дайте-ка прикинуть...
- Сожалеть? Никогда! - Франсуа грациозно потянулся, забросив руки за голову - и неожиданно кувыркнулся вперед головой, оказавшись между широко разведенными ногами любовника. Наклонил голову, словно ныряя, рассыпав каштаново-рыжие прядки по бедрам и забинтованному животу прокурора. Прихватил губами начинавшее вновь крепнуть сокровище, немедленно чуть прикусив острыми зубками мягкую головку - и загладив опасное озорство трепетными прикосновениями кончика языка.
- Франсуа! - Кантен стонал и метался по одеялам, не замечая ничего вокруг, сосредоточившись лишь на нежных влажных прикосновениях обжигающе-горячего жала, извивающегося на его члене, высасывающего из него волю и разум, - Франсуа, ммм... ах, Франсуааа!
Что бы он ни отдал, чтобы длить и длить эти мгновения интимнейшей ласки... «Впрочем, - мимолетно успел подумать Ла Карваль, - я заплатил за любовь месье Морана не презренным золотом, а своей кровью. Весьма достойная плата, королевская плата! И он должен остаться доволен!»
А потом все исчезло в тяжелом, густом вихре любви - только руки, только губы и льнущее тело. Безумные карие глаза, не отрываясь глядевшие ему в лицо и вспышки колокольного звона в ушах.
Кантен зарычал, чувствуя приближение финала, рывком подтянул молодого мужчину себе на грудь, впился в его рот, как шмель в мякоть цветка:
- Дьявол! - низким, охрипшим голосом проговорил он. - Садись на свой трон... не медли!
- Я не дьявол, я всего лишь чертенок... инкуб, в крайнем случае, - выдохнул Франсуа. Такая любовь пугала его - но и сводила с ума. Прежде он не испытывал ничего подобного - чтобы вот, нараспашку, выплескивая душу, сжигая в безумном пламени, чтобы воскреснуть, как воскресает легендарная птица Феникс. Он почти не испытывал боли, даже когда с размаху насадился на восставший жезл Кантена. Все иные чувства поглощала страсть, обезумевшая, клокотавшая в слишком узких для нее берегах переполненных вен, рвавшаяся наружу стонами и надрывными, в голос, криками в чужой требовательный рот. Франсуа ощущал себя деревцем в объятиях урагана, чудом умудряющимся не переломиться с хрустом пополам, но сгибающимся под чудовищными порывами ветра, флагом на ветру и птицей в небесах. Он не задумывался, ни зачем он это делает, ни о том, что испытывает к королевскому прокурору Ла Карвалю, просто наслаждаясь мгновением, чужой силой и страстью, и тем, что именно ему удалось вызвать эту страсть, обрушившуюся на него подобно струям водопада.
Оторвавшись от губ Кантена, он взглянул в эти безумные, сумасшедшие очи цвета полуночного неба. Пытаясь что-то сказать - но растеряв все слова. Отдаваясь - но и забирая что-то себе, черпая чужую душу полными пригоршнями и смотря, как она рассыпается вихрем золотых и багряных искр.
Финиш был настолько бурным, что Ла Карваль в буквальном смысле слова чуть не потерял сознание. А потом испугался - ему показалось, что во время экстаза он умудрился разорвать Франсуа, сломать ему позвоночник, ибо Моран лежал на нем, как кусочек золотистой тряпочки. Без движения и почти без дыхания, лишь пот водопадом стекал со спины.
Ла Карваль в ужасе ощупал его, позвал:
- Франсуа... ты живой? Мадонна, что же я опять наделал!
- Вашу бы, мать ее, духовную энергию - да на полезные государству цели, цены бы вам не было... - не открывая глаз и почти не двигаясь, пробормотал Франсуа. У него возникло твердое и четкое ощущение: только что его пропустили через раскаленные вальки для сушения и глажения белья, а потом внутри него взорвался по меньшей мере вулкан - и капли раскаленной лавы из этого фонтана до сих пор стекают по ногам. Франсуа хотелось умереть - прямо сейчас и немедленно, пока внутри него еще клокочет невозможное, обезумевшее счастье, и сердце панически колотится о ребра. - Не трогайте меня... - он вяло попытался воспротивиться тому, что в представлении Ла Карваля было заботливым осмотром. - Все со мной в порядке, от любви еще никто не помирал, вот честное слово...
- Много ты знаешь, - еле слышно пробормотал Кантен и вдруг разрыдался.
Вид охваченного столь немужской слабостью прокурора был настолько поразителен, что в первое мгновение Франсуа вообще не понял, что случилось. Во вторую решил: «Притворяется!» - и только на третий удар сердца сообразил: все происходит на самом деле, без малейшего притворства и фальши. Актер машинально дернулся в поисках платка или салфетки, запоздало сообразив, что это сейчас ни к чему. Единственное, что он мог сделать - потянуться навстречу Ла Карвалю, обхватив широкие вздрагивающие плечи и прижав голову прокурора к своей груди. Ожидая, когда прольются копившиеся невесть сколько лет слезы, и догадываясь, что вряд ли кому из близких и знакомых Ла Карваля доводилось заставать прокурора в таком беспомощном состоянии. Актер молча полулежал, как можно крепче прижимая к себе бьющегося в судорогах Кантена, гладя его по плечам и спине. Невольно думая о том, что держит сейчас в объятиях опасное хищное животное, впервые доверившееся человеку.
- Волки, - икал Ла Карваль, - волки объели ему лицо и руки, а остальное… о Господи! Эти руки, его руки! Зачем. Франсуа, зачем? Я.. я был молод и глуп, не хотел ничего понимать… Дерзил, не слушал разумных советов, шатался невесть где и невесть с кем… А он, он все прощал, он… - слез уже не было, лишь спазмы, сотрясавшие все тело, точно приступы падучей болезни. Молодой прокурор прильнул к Морану, уткнулся в его плечо, спрятав лицо. На Кантена снизошло нечто вроде катарсиса древних греков. Потеря крови и отчаянная любовь выпустили на свободу то, что он так тщательно скрывал: уязвленного давней потерей, страдающего от неудач молодого человека, сильного и одинокого, как крест, несущего свою броню несгибаемого существа. Прокурору было очень стыдно, и в то же время он испытал небывалое ощущение - будто с его плеч свалился горный кряж, все это время пригибавший его к земле.
«Тише, тише», - Франсуа не стал произносить банально-успокаивающих слов, уловив из полузадушенного бормотания Ла Карваля, что тот оплакивает своего былого возлюбленного, Рауля де Вержьена - погибшего не самой лучшей смертью.
- Ты ни в чем не виноват, - наконец тихонько прошептал он в ухо под угольно-черными локонами. - Молодость не склонна прислушиваться к чужим советам, пусть даже данным с лучшими намерениями. Даже если ты был не прав, ты не виновен в том, что он погиб. Он любил тебя и был счастлив этим, но теперь его нет… Ты плачь, это ничего, это можно - когда никто не видит…
- Я понятия не имел, что он задумал, - Кантен откинулся на подушки, глубоко дыша и унимая истерику. Закрыл глаза, мертвой хваткой стиснув руку Франсуа: - Поначалу мне казалось, это просто забава распущенных аристократов. Мысленно я покатывался со смеху, глядя, как они молятся над кострами, произносят свою тарабарщину на языке, которого сами-то не разумеют. А потом… потом мне стало жутко. Я перестал смотреть в рот Раулю, воспринимая каждое его слово за откровение. Я понял, что могу сделать с ним все, что захочу… и не только с ним. Мужчины, женщины - я мог завладеть любой душой. Власть пьянила, я стал по-иному относиться к Раулю… Однажды он заявил, что я не имею права ему приказывать, а я избил его и запер… Он клялся мне порвать с той паршивой компанией и порвал… а потом убил себя, исполнив один из безумных друидических ритуалов! Рауль на моих глазах сходил с ума, а я - я не понимал этого! Моя глупость привела его к гибели! Он вбил себе в голову, что отдает свою жизнь ради меня, и…
- Чтобы очаровывать и покорять сердца, тебе не требуется никакая магия, - Франсуа дотянулся до скомканного одеяла, накрыл им себя и вроде бы успокоившегося Ла Карваля. - Послушай… мне еще не приходилось терять кого-то, кого я любил, но я стоял над могилами друзей, которых унесли болезни или судьба. Кантен, ты не в состоянии взять на себя ответственность за судьбы тех, с кем ты связан или кто пожелал оказаться рядом с тобой. Иначе тебе и в самом деле придется держать своих любимых под замком. Вскоре они возненавидят тебя за это. У Рауля была своя судьба. Свой взгляд на мир и свое место в нем. Его решение не зависело от тебя и твоих поступков. Ты не можешь, не в силах заставить людей поступать так, как угодно тебе - пусть даже и руководствуясь благими намерениями.
Актер повернулся, нежно коснувшись губами век Кантена:
- Кстати, я принес твой талисман. Цепочка порвалась, но в городе наверняка отыщется ювелир, способный ее починить.
- Не нужно, - ровным, отстраненным голосом произнес Ла Карваль. - Ты прав. Что было - то прошло. Если хочешь, можешь забрать ее себе. Ты ведь любишь собирать… трофеи на память о побежденных.
- Но я так и не знаю, что он символизирует, этот амулет, - вкрадчиво напомнил Франсуа. - Вдруг на нем лежит какое-нибудь жуткое древнее проклятие?
- И да, и нет, - прокурор медленно, тягостно вздохнул. Взгляд черных, как южное небо глаз стал задумчивым: - У друидов существует поверье. В самые страшные и разрушительные для Галлии времена или накануне таких времен, бог смерти и войны Таранис возрождается в человеческом облике и сокрушает все, что душит эту землю. Бога нельзя призвать обычной жертвой, девственным созданием, тут требуется особый дар… Жрецы находят человека, внешне, по лишь им известным приметам похожего на Тараниса, благословляют избранника и… убивают на большом ритуальном сборище. Тело и отрубленную голову погружают в чан с кипящим молоком… и ждут, не восстанет ли Таранис в мощи своей.
У Франсуа отпала челюсть.
- Ты действительно в это верил? - осторожно спросил он, будто говорил с буйным сумасшедшим или испуганным ребенком.
- Нет, - равнодушно пожал плечами Кантен. - Но позволил Раулю выполнить первую часть обряда - в качестве вознаграждения за близость. Все равно для меня это была лишь игра в древнюю, давно умершую религию. Я ни единого мига не верил, что сборище манерных псевдоязычников решится в действительности осуществить жертвоприношение, да и Рауль уверял, что так далеко дело не зайдет. Меня признали воплощением Тараниса, освятили и приготовили в жертву пять лет назад… а потом Рауль умер.
Франсуа было весьма затруднительно представить себе буйного прокурора настолько размякшим и покладистым, чтобы тот ради каприза любовника согласился принять участие в языческом богослужении.
- Но теперь, когда де Вержьена нет в живых, этот поясок обязывает тебя к чему-нибудь?
- Теперь это просто память, - раздумчиво промолвил Ла Карваль. - И знак для посвященных. Думаю, тебе ничего не грозит, если ты вздумаешь его носить - но лучше отнеси цепочку в ювелирную лавку. Пусть переделают на что-нибудь другое… - он не договорил, замерев. Франсуа ощутил, как напряглись мускулы лежащего рядом человека: - Мои люди так и не нашли Шосселена. Я опасаюсь, как бы он не залег на дно, унеся с собой все свои тайны. И тогда… тогда я останусь ни с чем! Все мое пребывание в Тулузе ни к чему не приведет. Я не смог ни подтвердить донос князя Сомбрея, ни убедительно опровергнуть его - что в юридической практике доказывает виновность обвиняемого, сиречь монсеньора де Лансальяка. Понимаешь меня?
- Еще бы не понять, - удрученно согласился Франсуа, передернувшись при воспоминании о полученной взбучке.
- Конечно, остаются еще Рийоль со своим театром, младший Эшавель и баронесса де Рамси. Однако у меня нет ни единого весомого доказательства их виновности и причастности, - увлекшись рассуждениями, прокурор уселся на постели. - Допустим, я арестую их и допрошу. Если им достанет ума и стойкости держать язык за зубами, придется их отпустить ни с чем. Ибо сейчас я не имею права применять к ним более суровые методы дознания… Слушай, Франсуа! - Кантен вскинулся, азартно блеснув глазами. - Ты все это натворил, тебе и исправлять. Отправляйся к даме Изольде. Покажи ей цепочку. Расскажи, что давно намеченная жертва пытается избежать своей участи. Запугай ее. Скажи, что преподобный отчаялся получить помощь от столичного прокурора, решив действовать на свой страх и риск. Что в попытке оправдаться перед королем Лансальяк намерен взвалить всю вину на нее - пусть станет главной обвиняемой на процессе о ведьмовстве! Процессе не светском, но церковном! Ты сделаешь это? - Ла Карваль встряхнул Франсуа за плечи. - Смотри, если де Рамси известно убежище Шосселена, она непременно даст ему знать о твоих словах. Он должен, должен устроить церемонию, дабы покарать отступника, иначе какой он, к черту, жрец и друид?
- Не тряси меня, - с трудом выговорил Франсуа, едва не прикусив язык.
Ла Карваль, опомнившись, разжал ладони, перевел дух:
- Прости. Да, и вот еще что. Когда мы были в гостях у Изольды, на ней было очень красивое платье. Фасон этого платья придумали в Париже - и сшили его под большим секретом по заказу мадам де Сомбрей. Княгиня никому его не показывала, берегла к Осеннему балу у королевы. Однако какая-то дамочка из Тулузы задолго до бала расхаживала в точно таком же наряде!
- Каким способом она сумела его заполучить? - удивился Франсуа, быстро ухватив нить рассуждений прокурора. - Эй, господин хороший, а ты-то сам откуда прознал про секреты княгини де Сомбрей? Ты с ней знаком?
- Э-э, как бы тебе сказать… - глубокомысленно протянул Кантен.
- Очень близко знаком, - догадался Франсуа. - Раз она показала платье тебе, могла показать и кому-то другому. Когда оно было закончено?
- Где-то в конце июня. Я видел его как раз перед отъездом, - прикинул Ла Карваль. - Получается, у мадам де Рамси имеется близкий и доверенный друг, который одновременно пользуется доверием княгини… Убью плутовку!
- Платье могли показать без ее ведома, - вступился за неведомую ему парижскую даму Франсуа. - Мало ли на свете продажных горничных и лакеев? Говоришь, наряд мадам де Рамси в точности копировал платье твоей парижской знакомой? Мужчины редко запоминают подробности дамских одежд, да еще столь дотошно. Скорее, кто-то подкупил художника, придумавшего наряд. Или портниху. А потом привез рисунки в Тулузу и одарил ими мадам де Рамси. Кто из знакомых мадам месяца два тому посещал Париж?
- Понятия не имею, - честно признался Кантен. - Но хотел бы, чтобы ты попытался это выяснить. Завтра же. С утра. Франсуа…- в его голосе прозвучала так несвойственная столичному прокурору робость. Впрочем, эта ночь и так все и вся поставила с ног на голову: - Не уходи. Останься, если можешь.
- Я никуда не уйду, - заверил его Франсуа.
Кантен повернулся набок, долго-долго смотрел на Франсуа, прижимаясь щекой к его ладони, и, наконец, смежил веки и уснул - тихо и спокойно. В кои веки Рауль не тревожил его сны, маня к себе из небытия.
В отличие от Ла Карваля, Франсуа долго еще не удавалось заснуть. Он глядел в темное небо за окнами, думал о грядущем дне и предстоящих разговорах, о Шарле д'Арнье и спавшем на диванчике в приемной Армане, о себе и будущем спектакле. И снова - о Кантене и Шарле, о своем месте между двумя этими мужчинами и траве под каштанами, о пьесе из римской жизни и его преосвященстве… С этими мыслями он и заснул, ткнувшись лицом в изгиб руки Кантена.