Страница 52 из 69
Идея купить бочонок вина на всех и распить его принадлежала Мари-Раймону. Выбор компании пал на осеннее сотерне - молодое, только что перебродившее и обжигающее своей сладостью язык. Скинулись вшестером, взгромоздили запечатанную покупку на загривок Филиппу, как самому сильному и крепкому, и двинулись к старому монастырю доминиканцев. Туда, где в узких и пыльных, насквозь прокаленных солнцем улочках, располагались дешевые гостиницы с грязноватыми нумерами. В окнах здешних домов частенько не хватало стекол, а в мостовой - булыжников, краски на стенах давно выцвели и облупились. Здесь, в небогатых кварталах Тулузы, пахло прокисшей едой и гниющими фруктами. На покосившихся балконах в ящиках пышно отцветали последние розы, в кучах песка играли дети, и через темные щели переулков сварливо перекликались из открытых окон женщины.
Здесь, в гостинице «Клубок и кошка» по соседству снимали комнаты Раймон, Николетт и Жанно, пригласившие к себе остальных, дабы прорепетировать в более уютных условиях, нежели пыльная сцена с торчащими из досок ржавыми гвоздями. Вдобавок на пару дней мэтр Рийоль вынужденно прекратил репетиции: плотники добрались до сцены и принялись рьяно ее разбирать. С актеров было взято клятвенное обещание упражняться самостоятельно - и они честно выполнили обещанное.
- А сотерне вовсе не для пьянства. Это чтобы запоминалось крепче! - заявил Филипп, кряхтя на узкой лестнице под тяжестью бочонка, в котором глухо и заманчиво побулькивало молодое вино.
Бочонок торжественно водрузили в центре комнаты, решив, что он будет символизировать трон. Не без мучений выбили клепку, подставили под кран кружки и приступили к репетиции.
К наступлению сумерек бочка была опустошена на три четверти. Повсюду в комнатах валялись разбросанные листы со словами ролей. Упившийся Дени прикорнул в уголке на коврике. Филипп и Жанно несколько заплетающимися языками пытались объясниться в любви Зизиль, Раймон и Лоретта куда-то исчезли. Франсуа, чья голова слегка кружилась от выпитого, отправился на поиски, сыскав пропажу в комнате напротив. Парочка занималась любовью - избрав для своих игрищ не постель, а отчего-то письменный стол. Озадаченный Франсуа поинтересовался причиной столь странного выбора.
- У кровати, мать ее, ножки подламываются, - не прерывая трудов по ублажению подружки, объяснил Мари-Раймон. - А теперь сгинь.
Франсуа пожелал им всяческих успехов, закрыл дверь и побрел дальше - в поисках понимания и сочувствия. В подвыпившем виде месье Моран всегда начинал искать собеседника, дабы обрушить на него свои разнообразные переживания. Хотя особо переживать Франсуа Морану было не из-за чего: он обретался на всем готовом и занимался любимым делом. Его немного тревожил холодок, пробежавший в отношениях между ним и Шарлем, но актер списал все на постоянную занятость и усталость отца д'Арнье. Нелегко, наверное, быть викарием при такой важной и значительной персоне, как монсеньор. Дела и дела, бесконечные бумаги, улаживание споров между монастырями и светскими властями, налоги и прочее, несть ему числа. Неудивительно, что Шарлю не до любовника и не до страсти нежной.
«Да и потом, в любви ведь самое интересное и волнующее - знакомство и обретение предмета своих интересов, - с уверенностью все повидавшего и испытавшего опытного ловеласа рассуждал Франсуа. - Д'Арнье получил от меня все, что желал. Он говорит, что не слишком нуждается в телесной близости, мол, ему достаточно моего присутствия, сознания того, что я рядом и никуда не денусь. Как знать, как знать. Может, и денусь… - однако мысль о возможной разлуке страшила Франсуа. Актер не слишком переживал об утрате апартаментов в архиепископском дворце, нарядов и лакомств, но ему становилось холодно и боязно от раздумий о том, как он будет жить без д'Арнье. - Ла Карваль поймает своих преступников и тоже уедет. Укатит в свой Париж, поминай как звали, на полдороге забудет и меня, и все, что он сгоряча наобещал… Какая причудливая у нас жизнь, вся сотканная из обещаний - невыполнимых и невыполненных».
Пребывая в столь меланхолично-раздумчивом состоянии, Франсуа прошел коридором с обшарпанными бумажными обоями, выйдя на внутреннюю террасу гостиницы, углом выступавшую над двором с пыльной зеленью. Там, сложив руки на покосившемся деревянном ограждении, сидела Николетт Годен. Девушка рассеянно смотрела вниз, созерцая беготню детей, и оглянулась через плечо на звук шагов:
- Месье Моран? Что остальные?
- Допивают остатки вина и резвятся - в той степени, в какой ноги согласны поддерживать их, - Франсуа прислонился к деревянному косяку, расписанному некогда яркой, а сейчас выцветшей синей краской с красными зигзагами. - Вы так немилосердно оставили нас, милая Николетт…
- Не люблю шумных застолий, - мадемуазель Годен строго поджала губы. - Понимаю, в нашей жизни не так много радостных мгновений и наши друзья склонны пользоваться ими в ущерб здравому смыслу и своему здоровью. Не сознавая того, что их разгульное поведение пагубно сказывается на репутации актеров в целом.
- Н-ну, наша братия с древнейших времен никогда не отличалась ни хорошими манерами, ни добродетелью, - попытался отшутиться Франсуа. Николетт отрицательно покачала головой, чуть качнулись воткнутые в узел темных волос бумажные цветы:
- Такое положение вещей не может длиться вечно. Когда-нибудь мы добьемся того, чтобы наше ремесло уважалось, а нас не считали балаганными паяцами, нанимаемыми на вечер. Мы несем людям искусство и просвещение… Ну чему вы улыбаетесь, Франсуа? - с досадой оборвала она свою горячую речь. - Считаете, я гоняюсь за химерами пустых надежд?
- Нет, но… - Франсуа была симпатична эта девица, так непохожая на большинство актрис странствующих театров. Ему было жаль разрушать ее искреннюю веру в лучшее.
- Между прочим, я читаю столичные газеты, - Николетт верно истолковала смысл его недоверчивой улыбки. - Актеры «Комеди» почти добились освобождения от извечной зависимости театра от прихотей двора.
- «Комеди» в столице, а у нас что? - Франсуа широким жестом обвел дворик и террасу с ползущим по стене вьюнком. - Провинция. Скажите спасибо, что у нас есть возможность ставить хоть что-то. Что нас не выгоняют всякий вечер за пределы городской стены, как того требует закон. Мы в куда лучшем положении, чем наши предшественники. Некоторым из нас даже удается привлечь внимание сильных мира сего.
Николетт помолчала, обрывая лепестки увядших от жары цветов. Отвела взгляд и решительно заявила:
- Я не верю, что это внимание сделало вас счастливым, месье Моран.
- Франсуа, - поправил актер.
- Хорошо, Франсуа, - девушка с досадой выбросила пригоршню лепестков во двор. - Да, я не могу похвастаться искушенностью в некоторых вопросах, подобно вам. Но я немного знаю мир, я не слепа, и я вижу - вы несчастны там. Вы предпочитаете проводить время с нами, вы не спешите возвращаться обратно. Так отчего бы вам не прекратить эту… это… - она замялась, подбирая нужные слова, - эту связь?
- Николетт, - укоризненно протянул Франсуа. - О чем вы только говорите? Какую такую связь? Я работаю на его преосвященство, и только. Между нами существует определенная договоренность. Если я разорву ее, с чем я останусь? С пустыми руками!
Мадемуазель Годен прикусила губку и решительно поднялась, расправив складки бледно-голубого дешевенького платья:
- Франсуа, я хочу вам кое-что показать. Только обещайте, что никому не расскажете о том, что видели.
- Клянусь! - с готовностью обещал заинтересованный месье Моран.
Девушка привела его в свою комнатушку - скромную и прокаленную солнцем, как и все комнаты гостиницы «Клубок и кошка», обильно украшенную цветами, и тщательно заперла двери за задвижку. Из дорожного сундука Николетт вытащила большую плоскую шкатулку, запертую на сложный накладной замок и перетянутую для верности несколькими ремнями. Весь хмель из головы месье Морана давно выветрился, ему было донельзя любопытно узнать, что же за тайну такую хранит мадемуазель Годен - и почему она решила поделиться своим секретом?
Николетт с видимым усилием провернула ключ в тугом замочке, откинула коробку шкатулки. Внутри лежала сафьяновая папка, которую девушка, после заметного внутреннего колебания, вручила Франсуа со словами:
- Вот, прочтите. Хотя бы начало.
Месье Морану хватило первых пяти страниц, чтобы понять - у него в руках истинный шедевр. Комедия, совершенно новая и незнакомая. Современная, искрометная, исполненная истинно мольеровского духа, написанная легким и запоминающимся языком. Франсуа охотно продал бы душу за умение писать - так. Такому таланту он не мог даже завидовать.
- Что это? - выдохнул он, вцепившись в хрустнувшие под пальцами страницы и пожирая их взглядом. - Чье это сочинение, Николетт? Откуда у вас рукопись?
Мадемуазель Годен вздохнула:
- Эту пьесу написал супруг сестры моей матушки. Он уже пробовал себя на поприще драматурга, но его предыдущие творения провалились. Это его творение хотели ставить в столице еще года три тому, да король и цензура запретили, опасаясь скандала. До меня доходили слухи, что нынешней весной премьера в Париже все же состоялась. Но текста пьесы еще нет ни в одной книжной лавке, а мне… я ее просто-напросто выклянчила у месье Огюстена - тогда, когда планировалась первая постановка. Он отдал мне текст в обмен на обещание: если я попаду в хорошую труппу или найду достойных соратников, я постараюсь способствовать ее постановке. У меня есть официально заверенное нотариусом право на владение пьесой, которое я могу передать антрепренеру труппы… или моему супругу, если мне когда-нибудь вздумается выйти замуж.
Франсуа благополучно пропустил мимо ушей историю, в результате которой мадемуазель стала обладательницей пьесы, однако за его слух зацепились слова «моему супругу». Как месье Морану ни хотелось читать пьесу дальше, он оторвал взгляд от исписанной мелким почерком страницы, проникновенно заявив:
- Николетт, вы - чудо и истинное сокровище. Вы намерены ознакомить с этим шедевром месье Рийоля?
- Еще не знаю, - мадемуазель Годен быстрым жестом подровняла листки в папке. - Я мечтала просто учиться и овладевать мастерством, но, чем дольше я наблюдаю за труппой, чем больше думаю… Как полагаете, Франсуа, может, мне так и поступить? Но я - всего лишь женщина. Где гарантия, что меня не обманут? Такая постановка сулит театру большую выгоду… наверняка связанную с изрядным скандалом. Одна я не справлюсь… - голос Николетт чуть дрогнул. Франсуа поймал себя на том, что втайне ожидал этой дрожи и жалобных интонаций. Прозвучавших столь правдоподобно, что любой охотно уступил бы зазывной песне очаровательной сирены. Располагавшей к тому же истинным сокровищем - и отлично осознававшей ценность содержимого своей шкатулки.
- Вне всякого сомнения, вам потребуется помощь и поддержка, - Франсуа с сожалением проводил взглядом опустившуюся крышку шкатулки. Как наяву расслышав тихий щелчок механизма, представив себе вращение зубчатых шестеренок и валиков, запирающих замочек. Отделивших его от обладания искушающим секретом - разделенным теперь на двоих. Если только милая Николетт не сделала своего предложения еще кому-нибудь. Для гарантии. Она ведь такая рассудительная молодая особа. - И я… я приложу все усилия, чтобы помочь вам. Тулуза должна увидеть эту пьесу, а мы - мы должны стать теми, кто представит ее раньше всех прочих, - говоря, он словно бы невзначай все больше и больше наклонялся вперед, догадываясь - мадемуазель Годен не отстранится.
Они поцеловались над шкатулкой с рукописью. Губы у девицы Николетт Годен, она же Акта и Ариция, были сухими и теплыми, с едва ощутимым вишневым привкусом модной помады. Она улыбалась - едва заметно, как подобает благовоспитанной девице, заключившей очень удачную сделку. Франсуа испытал странное, забытое ощущение, целуясь с женщиной. Вроде как именно это ему приличествовало от природы, так почему же он так удивлен мягкости ее губ?