Страница 44 из 69
- Я нуждаюсь в помощи, ваше высокопреосвященство, - с порога заявил прокурор Ла Карваль, вернувшись из поездки в деревушку Форжан и даже не позаботившись сменить запыленный костюм и смыть запекшуюся кровь с сапог. В покоях монсеньора в кои веки царило относительное благолепие: с тяжкими вздохами преподобный де Лансальяк возился с бюрократией собственной обширной епархии, ожидающей высочайшей подписи и печати. Двое секретарей метались туда-сюда с папками, листами, украшенными гербом Тулузской провинции и скрещенными посохами, подавали очиненные перья и разогревали на спиртовке красный и зеленый сургуч. Прокурору на миг показалось, что его эминенция в глубине души обрадовался появлению столичного гостя. Его появление дало де Лансальяку законный повод шугануть секретарей и сварливо осведомиться:
- Какого же рода помощь способен оказать служителю закона скромный служитель Господень?
- Вот, - Ла Карваль шлепнул поверх стопки казенного вида бумаг две странички, выдранные из казенного блокнота для записей и исчерченные свинцовым карандашом. - Этот рисунок был вырезан на спине Полетт Лану - уже не знаю теперь, несчастной мученицы или жертвы чужих интриг. Человеческая кожа - не лучший материал для письма, я не смог толком разобрать некоторые знаки, потому не взыщите. А вот это было начертано на полу дома мадемуазель Лану-старшей - и тут я срисовал все доподлинно. Хозяйка мертва. Как и племянница, она стала жертвой темного ритуала, - преподобный истово и скорбно перекрестился. - Мне сказали, вы сведущи в этой абракадабре. Я мог бы отправить свои записи спешной эстафетой в Париж, но дорога туда и обратно все равно отнимет не менее недели. Поэтому прошу вас ответить… э-э… как бы поточнее выразиться… кроется ли в этих закорючках смысл? Или они представляют собой всего лишь набор бессмысленных знаков, годных лишь для устрашения профанов и невежд?
- Значит, старая мадемуазель Лану тоже убита? - устало переспросил де Лансальяк. Пастырь Тулузы казался постаревшим лет на десять, морщины на его оплывшем лице залегли тяжелыми, глубокими складками, лукавый блеск в глазах померк. Ла Карваль буквально видел незримую петлю, охватившую массивную шею преподобного, и с каждым прожитым днем затягивавшуюся все туже и туже, сознавая - именно он стягивает узел, лишая преосвященного воздуха и самой жизни. Но прокурор Шатле исполнял свой долг перед королем и законом, и не мог позволить себе такую роскошь, как личная симпатия к подозреваемому. И ему были необходимы сведения.
- Да. Весьма жестоким образом. Так вы мне поможете?
Де Лансальяк взял две страницы с неровным краем, близоруко вгляделся.
- Это отец Антуан присоветовал обратиться ко мне? Где он сам, кстати?
- С ним и месье Мораном все в порядке, - уклончиво отозвался Ла Карваль. - Я опередил их на обратном пути, но уверен - вскоре они прибудут. Так что насчет этой каббалы?
- Не подгоняйте меня без нужды - и все узнаете, - преподобный не без труда поднялся из кресла, расправил зашелестевшие складки одеяния. - Лет десять тому мне поневоле пришлось сделаться знатоком всей этой заумной гадости. Но с той поры многое позабылось. Мы все не молодеем, а меня отнюдь не развлекает чтение на ночь трактатов о надлежащем каноне поклонения Люциферу. Сопроводите меня в библиотеку, месье Ла Карваль - может статься, там отыщется ответ на ваши вопросы.
Библиотека архиепископа располагалась в узком зале готического ордера, с плавно выгнутыми вольтами перекрытия и барельефом розы о девяти лепестках над входом - символа, призывающего к молчанию и неразглашению. Его эминенция грузно прошаркал к одному из высоких шкафов черного дерева с овальными медальонами черепахового панциря, долго звенел ключами и шарил на полках. Ла Карвалю было велено сесть за полукруглый стол и набраться терпения - пока де Лансальяк раздумчиво водил пальцем по корешкам фолиантов, порыжевшим от времени, украшенным облупившейся позолотой и тиснением серебром. Наконец преподобный извлек одну из книг, бережно перенес ее на стол, переворошил упругие страницы.
- Аристид Торкья, «Похвала инакомыслию», издано в Венецианской республике около ста пятидесяти лет тому, - представил его высокопреосвященство фолиант заинтересованному Ла Карвалю. - Почти весь тираж был пущен под нож и костер по слову милостивой Инквизиции. Автор, насколько я знаю, разделил судьбу творения. Однако нескольким экземплярам посчастливилось. Вот копия одного из ваших рисунков, того, что с пробелами и просветами. Я был уверен, что где-то уже встречал подобное греховное начертание. Так называемая Малая печать, символ посвящения предмета или жертвы Сатане, - просияв аметистовым кольцом, толстый палец святого отца воткнулся в нужную гравюру. - А вот второй пентакль крупным планом и в подробностях, - де Лансальяк пролистнул несколько страниц. - Среди посвященных именуется «Огневеющей змеей», имея в основе изображение Великого Змея, свернувшегося кольцом и пожирающего свой собственный хвост. Вдоль тулова Змея в определенном порядке нанесены иудейские буквы-сефиры, а также алхимические и зодиакальные символы, образующие некое заклятье. Адепты Люцифера уверены в том, что прочтение заклинания приоткроет эдакую калитку в Преисподнюю. Откуда явится если не сам Праотец Зла, то какой-нибудь высокий чин из его прислужников, дабы лично отблагодарить взывающего за догадливость и заключить с ним крайне выгодный контракт на покупку души.
- И что, срабатывало хоть раз? - полюбопытствовал Ла Карваль.
- Нет, насколько я знаю, - пожал плечами его эминенция. - Но упорные попытки не прекращаются, как сами видите.
- Ага, - прокурор, наклонившись над столешницей, тщательно сравнивал старинную гравюру и свой выполненный на колене рисунок. Озадаченно поднял бровь: - Ваше преосвященство. Преставление знаков в пентаграмме по собственному усмотрению колдующего, как я понимаю, не допускается?
- Заклятие есть извращенная молитва к Господу. Подобно молитве, оно не должно искажаться, - подтвердил де Лансальяк.
- Тогда взгляните сюда. Здесь и здесь - несовпадения, - прокурор ногтем отчеркнул символы, вызывавшие его подозрение. - Эти закорючки я и сам знаю. Зодиак и символы планет. Они тоже перепутаны. Эта кривулина вообще не такая, как надо. Что сие может означать?
- Что чертивший Змееву печать был не слишком образован и не знал, как в точности она должна выглядеть, - подумав, высказался преподобный. - Он импровизировал.
- Есть косвенное доказательство, что он срисовывал ее из книги, - возразил Ла Карваль, вспомнив слова месье Морана о том, что автор рисунка во время работы сверялся с неким первоисточником. - Не исключено, что из такого же фолианта, как ваш. И… - прокурор запнулся, несколько неуверенно предположив: - Что, если автор чертежа страшился нарисовать его правильно, в соответствии с положенным каноном?
- Не поспеваю за полетом вашей мысли, - нахмурился де Лансальяк. - Поясните, месье прокурор.
- Ну, создавая пентакль, он нарочно допустил ошибки. Опасаясь, что из верно нарисованной пентаграммы высунется демонская харя и откусит ему яйца по самые уши, - несколько смущенно растолковал пришедшую ему в голову идею Ла Карваль. Архиепископ сдержанно хмыкнул:
- Тогда вы имеете дело со удивительно пугливым колдуном. Он не гнушается убийством, но страшится верным образом намалевать несколько закорючек. Уничтожая смысл собственных трудов - иначе зачем кровавая жертва, зачем пентакль?
- Имитация, - прокурор без малейшего зазрения совести позаимствовал догадку Шарля д'Арнье. - Главное - не верность ритуала, а создание жуткого впечатления. Запугивание. Попытка увести следствие в сторону.
- В сторону чего? - дотошно уточнил де Лансальяк.
- Понятия не имею, - прокурор заглянул в старинную книгу, восхваляющую дьявола, безуспешно пытаясь разобрать начертанную на латыни фразу под гравюрой, где всадник в рыцарских доспехах пересекал мост, стреляя из лука в солнечный диск, а две собаки грызлись друг с другом. - Но в сторону. Ибо как-то тут одно с другим не вяжется. Итак, - он посерьезнел, - в ближайшие дни я намерен побеседовать с теми из ваших былых воспитанников, что проживают в Тулузе и окрестностях… Не беспокойтесь, я буду безупречно вежлив, постараюсь как можно меньше упоминать ваше имя и не ворошить прошлое без нужды. Просто хочу посмотреть, что с ними сталось. Чем они занимают свои дни и мысли. Также требует внимания наш золотой трофей с островка на Гаронне - может, кто из ювелиров опознает в нем свою работу и припомнит, для кого делалось это кольцо. Кто там?.. - Ла Карваль вскинулся, оборачиваясь на грохот распахнувшихся дверей, и машинально хватаясь за рукоять шпаги. Прокурор успел стремительно извлечь тонко свистнувшее оружие из ножен, но вмешаться не успел - события происходили слишком быстро.
Некто, ворвавшийся в прохладную тишину библиотеки, с нечленораздельным воплем устремился в сторону монсеньора, воздев над собой клинок, показавшимся Ла Карвалю похожим на причудливо изогнутый нож. Следом за кричащим влетел д'Арнье, двигавшийся, подобно преследующему добычу леопарду. Святой отец также не переоблачился после загородной поездки, и был в светском наряде, изумрудно-темном камзоле с черным кружевом. В руке д'Арнье держал шпагу, поблескивающую начищенной старинной сталью.
- Он сошел с ума, остановите его! - в отчаянии выкрикнул Шарль. Его эминенция в изумлении окаменел у стола, по-прежнему сжимая в руке листок с записями прокурора, нападающий летел прямо на него - и д'Арнье, испустив короткое и неразборчивое восклицание, перехватил свою шпагу на манер ножа, метнул ее прямо в спину агрессору.
Шпага вонзилась в человеческую плоть почти на половину длины. По инерции убийца пробежал еще несколько шагов, все больше клонясь вперед и выронив оружие, жалобно звякнувшее о плашки дорогого паркета. Врезался боком в стол, совершил оборот вокруг себя и грохнулся на пол. Несколько мгновений он еще жил, судорожно дергаясь и захлебываясь пошедшей горлом кровью. Неразборчиво прохрипев в лицо стремительно присевшему рядом столичному прокурору:
- Будь ты проклят… ты и твой дьявол… украл мою девочку и убил ее…
- Месье Лану, - оторопело пробормотал Ла Карваль. - Месье Лану, но… но почему? - он поймал себя на том, что обращается к безнадежно мертвому человеку.
- Понимаю, это весьма нечеловеколюбиво и не по-христиански, но у меня не оставалось иного выбора, - Шарлю не удалось сохранить на лице маску всегдашнего бесстрастия. - Отцовское горе заслуживает уважения, но я даже предположить не мог, что все обернется такой трагедией… Никогда себе этого не прощу.
- Давно вернулись из Форжана? - перебил Ла Карваль.
- Часа два тому, - не задумываясь, ответил Шарль. Подошел к дверям, захлопнул створки перед носом встревоженных лакеев, распорядившись: - Вызовите сюда подчиненных месье прокурора, только не привлекая внимания. Месье Моран по приезде сразу удалился в свои комнаты. Ему нездоровилось - слишком много скверных впечатлений. Моя душа тоже пребывала в изрядном расстройстве, и я удалился в дворцовую капеллу, пытаясь обрести гармонию в общении с Господом. По воле случая столкнувшись там с месье Лану. Он молился за свое усопшее дитя. Я выразил ему соболезнования и попытался обиняками выяснить, извещен ли он о безвременной кончине сестры. Возможно, я допустил роковую ошибку. Мои расспросы оказались той последней соломинкой, что переломила спину верблюда. Месье Лану обрушился на меня с горячей, но несколько бессвязной речью, упрекая весь мир в обрушившихся на него несчастьях. Не имея сил и аргументов спорить, я во всем соглашался с ним, пытаясь увести из капеллы. Хотел убедить его пойти ко мне. Казалось, он внял моим уговорам и покорился. Но, услышав ваши голоса из библиотеки, несчастный Лану словно бы утратил рассудок. Я не смог его удержать - и вы были свидетелями, к чему привела моя оплошность. Если месье прокурор сочтет необходимым подвергнуть меня арестованию, я…
- Мальчик мой, даже не думай об этом! - обрел дар речи преподобный, до глубины души потрясенный столь жуткой и внезапной кончиной человека, столько лет служившего ему верой и правдой. - Месье Ла Карваль, при всем уважении к вашему званию и исполняемому вами долгу, я не допущу, чтобы отец Антуан был арестован! Он защищал меня, вы же сами это видели!
- Видел, - согласился Ла Карваль. Прокурор зигзагом пересек библиотеку, внимательно глядя себе под ноги - и, наклонившись, извлек из-под одного из шкафов орудие нападения. Которым оказался вовсе даже не искривленный нож, но обыкновенный крестьянский серп - с узким иззубренным лезвием и деревянной рукояткой. Задумчиво хмыкнув, Ла Карваль пристально оглядел серп, удерживая двумя пальцами, и водрузил поверх раскрытой книги авторства давно обратившегося в пепел Аристида Торкьи. - Успокойтесь, ваше преосвященство, у меня нет причин ограничивать свободу вашего викария… Да, пока нет, - вниманием дознавателя всецело завладел труп убитого казначея. Под настороженными взглядами д'Арнье и преподобного прокурор быстро и тщательно обшарил карманы одежды покойного, вытащив серебряный прибор для письма, сброшюрованный блокнот и сложенный в несколько раз лист писчей бумаги. Развернул, машинально прикрыв текст рукой от посторонних глаз.
Автор записки пребывал в изрядной ажитации, ибо буквы шатались из стороны в сторону, складываясь в итоге в емкое и зловещее проклятие: «…Золото из рук его да падет на головы их, оборотясь раскаленным свинцом и огненным дождем. Да не будет нигде им укрытия от карающего взгляда Господа, и да падет демон, рядящийся в тогу ангела». Озадаченный, Кантен трижды перечитал фразу, недоуменно пожал плечами и показал листок д'Арнье:
- Святой отец, я скверный знаток библейских текстов. Вам это что-нибудь говорит?
- Ничего, - качнул головой Шарль. - Признаюсь честно, я в изумлении. Я еще готов с натяжкой уверовать в то, что юная Полетт Лану игралась в доморощенную колдунью и пострадала за это. Но чтобы месье Лану, человек, почти двадцать лет бывший рядом с монсеньором, увлекся идеями люцифирианства… Могу сказать одно - в записке кроется обещание возмездия. Но кому? Не его же эминенции. Но почему несчастный казначей счел именно монсеньора воплощением и виновником всех бедствий? Хотя сейчас я не уверен, что Лану стремился напасть именно на его преподобие. Вы ведь стояли рядом. Может, он желал вашей смерти?
- Обрадовали, святой отец, нечего сказать, - буркнул Ла Карваль, складывая записку и отправляя в собственный карман. - Да еще и серп этот… Где он его раздобыл? Серп в качестве орудия убийства по руке лишь тому, кто привык с ним обращаться. Обычно предпочитают нож или кинжал…
«Золотым серпом подсекают священную омелу на дубах. Серпом режут горло жертве, предназначенной древним богам, - прокурор, словно подталкиваемый неведомой силой, вновь провел пальцем вдоль растрескавшейся рукояти серпа. Раздумывая, сопоставляя и делая выводы. - Удары, почти отделившие головы жертв от тела и нанесенные довольно тонким лезвием. Три покойницы, три схожих раны… Сверкающий кривой нож, пригрезившийся месье Морану. Бессмысленная пентаграмма с нарушенным порядком символов. Нарочито кровавое убийство, обставленное как сатанинское жертвоприношение. Даже с книгой сверялись, чтоб не ошибиться… Актриса Люсьен на острове - перерезанное горло и брошенное тело в болоте. Никаких кровавых пентаграмм или свечей черного сала. Вывод? О ритуале на островке мы узнали по чистой случайности. Убитых дам Лану преподнесли едва ли не на серебряном подносе. Казначей по смерти дочери и сестры действительно спятил? Или действовал по чьему-то наущению? Кого он проклинал перед смертью, кому грозился отмщением? Но серп, серп. Никто не убивает серпом. Никто, кроме людей, почитающих серп священным орудием бога».
В дверь осторожно поскреблись. Явились подчиненные Ла Карваля во главе с Марселем, понятливо кивнувшим при виде трупа.
- Забрать, незаметно вынести, поместить в морг, семью пока не оповещать, - скомандовал прокурор. - Ваше преосвященство, полагаю, ни к чему в столь трудный час плодить лишние слухи и сплетни. Месье Лану скончался от горя. Сердце не выдержало.
- Воистину так, - сокрушенно подтвердил де Лансальяк.
- Я могу забрать шпагу или она понадобится в качестве вещественного доказательства? - вежливо осведомился д'Арнье.
- Забирайте, - махнул рукой Ла Карваль. Темной волной на молодого прокурора накатило отчаяние. Некто ловкой и уверенной рукой перерезал тонкие нити, стер следы, могущие вывести гончую к добыче. Что досталось столичному стражу закона - три трупа в морге… нет, уже шесть, считая слуг дома Лану - загадочно-малопонятная записка да видения месье Морана о темном ангеле? Впрочем, умирающий казначей тоже помянул сию инфернальную персону. Но видения - прах и тлен. Ему нужны доказательства, свидетели и улики. Чем он располагает? Ничем. Ничем да золотым колечком, завернутым в платок с монограммой «КЛК» и спрятанным в запирающемся на замок ящике секретера розового дерева.
Оставив д'Арнье успокаивать взволнованного монсеньора и еще раз убедив почтенного старца в том, что никто не собирается арестовывать отца Антуана, проследив за выносом укрытого простыней тела упокоившегося Пьера Лану, прокурор Ла Карваль спешно устремился в свои комнаты. Испытывая насущную необходимость подержать в руках кольцо с синим камнем и зримо увериться в его существовании.
Первый раз он переворошил папки с казенными бумагами, распоряжениями и отчетами соглядатаев довольно небрежно, уверенный, что платок с кольцом где-то завалялся. Во второй раз прокурор просто-напросто с хрустом выдернул ящик из направляющих пазов, вывалив содержимое посреди стола.
Все бумаги были на месте. Закатившаяся в дальний угол монетка в двадцать су - тоже. А кольцо исчезло.
Прокурор даже под пыткой не признался бы, что в глубине души ожидал этого. Его противник туго знал свое дело. И был достаточно могущественен, чтобы добиваться своего, презрительно не обращая внимания на все усилия служителя Шатле.
- Марсель, кто входил в комнаты? - рявкнул Ла Карваль на ординарца, явившегося с сообщением о том, что покойный казначей занял свое место на обитом цинковым листом столе.
- Вы, я, месье Рошан, месье Пико, секретарь его преосвященства пару раз забегал с бумагами, дворцовые слуги тут прибирались, но я за ними присматривал, - отрапортовал бывший головорез. Посмотрел на выражение лица господина прокурора и нерешительно спросил: - Стряслось чего?
- Поди вон, - Кантен ничком рухнул на застеленную постель, скрипнувшую под его весом. Ему хотелось рвать и метать, убивать и преследовать, лишь бы избавиться от мерзкого, гнетущего ощущения собственного бессилия. Хотелось поговорить с кем-нибудь, способным выслушать и дать дельный совет. Впрочем, черт с ними, с советами и единомышленниками. Ему необходим кто-нибудь рядом - неважно, женщина или мужчина. Кто улыбнется и ободрит, кто прикоснется к его черным волосам, легко и невесомо поцелует в глаза. Кто способен своей нежностью и страстью отогнать ночные кошмары. Кто обладает силой заставить умолкнуть волчью стаю, выводящую скорбную и торжествующую песнь над разрытой неглубокой могилой. Кто-то, способный поделиться своим теплом, чью руку можно нащупать ночью, не просыпаясь и зная - человек рядом никуда не исчезнет.
Но бойкие и жизнерадостные подруги Ла Карваля остались в столице, а Рауль - Рауль был давно мертв. То, что от него осталось, спешно погребли в семейном склепе. Заперли дверь в бронзовых завитках, навесили замок и выбросили ключ. Ничего не было. Что было - то прошло. Можно сколько угодно скрипеть зубами и сыпать проклятиями. Можно украдкой восхищаться горделивой посадкой головы Шарля д'Арнье, его статью и холодностью. Можно позавидовать несвятому отцу из Тулузы, чья жизнь согрета присутствием близкого человека - хотя д'Арнье наверняка понимает, этой связи не суждено продлиться долго. Можно думать о запечатленных на холсте ангелах. Особенно о том, окутанном голубым шелком, с колючими и соблазнительными розами в руках. Почему розы, а не лилии, к слову сказать? Месье Моран ведь де Лис, Лилия, в отчете про актера говорится - он в начале лета завоевал на местом Фестивале какую-то ценную побрякушку… Что за спектакль они тут ставили, развлекая дряхлого монсеньора и его кружок ценителей изысканных зрелищ? Если месье Моран все же разыграл сцену внезапного прозрения в доме старой Лану, то надо отдать ему должное - зрелище получилось достойное, пробирающее до холодных мурашек и часто забившегося сердца. Притворялся или нет? Для истинных актеров жизнь и игра неразделимы, их фантазия и есть бренная реальность. Нужно придумать способ оказаться с месье Мораном наедине. Желательно вне дворца. Чтобы можно было потолковать без посторонних ушей и чужого влияния. Вдруг актер вспомнит еще что из своего видения? Женщина и двое мужчин. И какой-то ангел, прячущийся за облаками лжи. Ничего, дайте только время, изловим и нашего скрытного ангела. Ощиплем, поджарим и подадим в лучшем виде к столу.
Отчаяние растаяло, сменившись воспрянувшей духом верой в себя.
- Марсель, принеси воды! И пожрать чего-нибудь!
«Рим не в один день строился. Любое преступление, как бы тщательно оно не было задумано и подготовлено, оставляет за собой следы. Мне нужно лишь сосредоточиться и постараться их найти. Они есть. Их не может не быть. Это противоречит здравому смыслу», - такими словами пытался успокоить себя прокурор Ла Карваль. Гончая может устать, но после краткого отдыха она снова кинется преследовать добычу.
Последующие два дня столичный дознаватель провел в трудах и хлопотах, так что наставник, мэтр Тарнюлье, мог бы гордиться своим воспитанником. Как, впрочем, и Шатле, и министерство юстиции - тогда как местная жандармерия во главе с шефом полиции наверняка вполне справедливо сочла Ла Карваля карой небесной, ниспосланной на Тулузу.
Для начала прокурор вытребовал в городскую Ратушу владельцев процветающих ювелирных лавок, предъявив им весьма приблизительный набросок пропавшего кольца и попытавшись по мере сил описать его. Однако его замысел не увенчался успехом - торговцы пожимали плечами, не в силах дать точного ответа. Может, похожее колечко и проходило через из руки, а может, и нет - трудно судить по коряво исполненному эскизу и расплывчатому словесному описанию. Конечно, они поспрашивают у своих продавцов и подмастерьев, но Тулуза, как вы понимаете, месье прокурор, город большой…
Следуя первоначальному плану, Ла Карваль в сопровождении верного ординарца навестил бывших фаворитов монсеньора, по сию пору проживавших в городе и ближайших окрестностях. В списке, составленном со слов де Лансальяка и уточненном по записям гражданского состояния, набралась всего дюжина имен - и, к своему удивлению, ни от одного из этих людей Ла Карваль не услышал дурного слова в адрес его эминенции. Никто из былых любимцев его преосвященства не жаловался на загубленную молодость и исковерканную жизнь, напротив - воспитанники де Лансальяка были благодарны ему за то, что некогда он уделил им внимание, дал возможность проявить себя и одарил при расставании кругленькой суммой, давшей возможность завести свое дело. Кое-кто со смешком и по секрету утверждал, что де Лансальяк интимно не был близок с ними. Монсеньору было достаточно их общества, возможности созерцать красивых молодых людей в качестве живых игрушек и натурщиков для заказываемых им картин. Кого-то он отпустил после двух-трех дней пребывания во дворце, поняв, что натура человека в данном случае сильнее предлагаемого щедрого вознаграждения, и кандидат в фавориты не в силах преодолеть себя. Нет, он никого не принуждал, никому не причинял зла, и никто не расставался с ним, затаив досаду и горечь в сердце. Кто-то из былых ангелов обзавелся семьей и детьми, кто-то пребывал в одиночестве, кто-то делил жизнь с невенчанной подружкой или сердечным другом.
- Сейчас мне кажется: дни, проведенные в обществе его преосвященства, были самыми счастливыми в моей жизни, - высказал общее мнение мэтр Амьель, ныне почтенный преподаватель риторики в городском колледже августинцев. Мэтру было крепко под сорок, но его облик по-прежнему хранил тонкие черты беспечного ангела, навеки запечатленные кистью живописца.
Стройная версия Ла Карваля о том, что истоки нынешних злоключений монсеньора Тулузского кроются в его прошлых увлечениях, разваливалась на глазах. Никто из подопечных де Лансальяка не тянул на роль зловещего заговорщика и предводителя коварной шайки. Может, их образ жизни был далек от идеально-благочестивого, но все они были на виду, и полиция Тулузы не могла сказать о них ничего дурного.
«Предположим, монсеньор повинен лишь в том, что потакает своим пристрастиям и злоупотребляет выгодами своего сана. Князь де Сомбрей пытается раздуть из этой искорки костер, на котором он мог бы спалить дорогого родственника, - рассуждал Ла Карваль, возвращаясь горбатыми старинными улочками к архиепископской резиденции розового и пурпурного мрамора. - Предположим, убийства инсценированы специально для меня - чтобы я создал дело, очерняющее репутацию преподобного. Предположим… а что проку с моих предположений? Я кружу по лабиринту, не в силах отыскать выход. Долго я еще буду уподобляться курице с оттяпанной головой, позоря правосудие?»
Пребывая в столь раздраженном состоянии духа, месте Ла Карваль тяжело прошагал по коридорам, заглянув в памятную гостиную с золотыми розанами на обоях и окнами, выходящими на площадь. Обнаружив там единственного человека - месье Морана. Будучи в меланхолии, юный творец позаимствовал у патрона пачку писчей бумаги с золотым вензелем епархии и использовал листки под черновики для своих стихов.
- Вас-то мне и надобно, - зловеще провозгласил прокурор. От неожиданности Франсуа выронил перо, оставившее на странице длинный размазанный след. - Где монсеньор? Где отец д'Арнье?
- Монсеньор занят делами, д'Арнье неотлучно при нем, а мне указали на дверь, - уныло откликнулся Франсуа. - Сижу и маюсь в ожидании новостей. Можно спросить, как ваши дела?
- Хуже, чем хотелось бы, - Ла Карваль прошелся по гостиной, оставляя на мягком ворсе ковра глубокие оттиски подошв. - Коли вам нечем заняться, месье Моран, идемте со мной. Послужите правосудию по мере сил.
Актер с готовностью взлетел со стула, оживленно блеснул карими глазами:
- Куда мы направляемся?
- Запугивать мирных обывателей, - Кантен Ла Карваль резво прогрохотал каблуками по мрамору дворцовой лестницы, распугивая слуг. - На прогулку по ювелирным лавкам. Покупать подарок для прекрасной дамы. Колечко, парное тому, что вы отыскали на острове. Надеюсь, вы сможете толком его описать?
- Зачем описывать словами, если можно наглядно предъявить? - каким бы не было положение месье Морана при дворе старого сластолюбца, прокурор был вынужден признать - в живости ума молодому человеку не откажешь. Поэтому Ла Карваль не стал лукавить и уходить от ответа:
- Кольцо пропало.
- Вот как? - Франсуа озадаченно примолк. Предоставив столичному прокурору возможность беспрепятственно любоваться нежным и четким профилем спутника, оттененным завитками каштановой с рыжиной челки. Увильнувшие из-под строгого надзора разума мысли прокурора обрели несколько неподобающее направление, и Ла Карваль был вынужден призвать себя к порядку. Месье Моран - чужая собственность. Он нужен ему как толковый собеседник и свидетель, и нечего украдкой оценивать стройность ног актера и гибкую ладность его фигуры.
Где-то спустя сотню шагов Франсуа осторожно подал голос:
- Месье Ла Карваль, я вот что подумал… Кольцо по виду было довольно дорогим и редким. Что-то я сомневаюсь, что его можно было приобрести у разносчика за ближайшим углом. Кроме того, оно могло быть привезено из-за границы, подарено или куплено в незапамятные времена. Вам не кажется, что вы возводите башню своих предположений на очень шатком фундаменте? - Кантен с некоторым удивлением опознал свой собственный голос, только на пару тонов повыше и не производящий столь пугающего впечатления. Очевидно, в силу своего ремесла месье Моран неосознанно подражал спутнику, копируя его интонации и манеру поведения.
- Во многом вы правы, но что поделать - иных зацепок у нас пока нет, - признал Ла Карваль. - Я верю в удачу. Порой она идет навстречу тому, кто не жалеет сил и стараний. Мои люди составили список наиболее процветающих и посещаемых ювелирных лавок Тулузы, их оказалось не так уж много. До конца дня мы успеем посетить некоторые из них, а ближайшая - вот она, - прокурор указал на большую жестяную вывеску «Ювелирные и златокузнечные работы. Починка, оценка, покупка, продажа изделий из золота и серебра». - Порой работа дознавателя сводится именно к тому, чтобы ходить и задавать множеству людей вопросы, надеясь, что среди множества однообразных ответов сверкнет жемчужина подсказки. Скучновато, но что поделаешь.
- Значит, поскучаем, - бодро улыбнулся месье Моран, открывая дверь лавки и услышав, как над головами приглушенно звякнул колокольчик. Внутри было довольно сумрачно, загадочно мерцали разложенные на черном драпе цепочки и дешевые стеклянные побрякушки, пытавшиеся сойти за подлинные сокровища короны. Продавец, одиноко скучавший за прилавком, немедля оживился, расхваливая товар и уверяя, что здесь и только здесь господа непременно обретут искомое. Ла Карваль отмолчался, снисходительно кивая в ответ на славословия продавца, и Франсуа решил, что право говорить предоставлено ему.
- Мы подыскиваем одну вещицу. Слышали, у вас как-то выставлялась подобная, - Франсуа описал золотое колечко с прозрачным синим камнем, которое ему довелось несколько мгновений держать в руках. Продавец задумчиво внимал - и тут затрезвонил колокольчик, а распахнувшаяся дверь впустила элегантную темноволосую даму в облаке лиловых шелков. Мелодичный и капризный голосок мог доставить достойную конкуренцию серебряному бубенцу:
- Матье, друг мой, я не намерена ждать, пока… Месье Моран? Рада вас видеть - но и сердита на вас. Вы до сих пор не навестили меня, а ведь клятвенно обещались!
- Несравненная госпожа баронесса, - Франсуа изобразил преувеличенно глубокий поклон, невольно расплывшись в восхищенной улыбке. Баронесса де Рамси, истинная Дама Тулуза, входила в число избранных духовных детей монсеньора, она присутствовала на Фестивале Цветов и на памятной премьере «Сердца тирана». Франсуа был очарован ее незаурядной внешностью и вольностью суждений - и весьма сожалел, что брюзжание Лансальяка не позволяет ему воспользоваться любезным приглашением баронессы и посетить дом де Рамси. Впрочем, теперь-то ему никто не запрещает приходить и уходить! - Мне нет прощения. Ни сейчас, ни во веки веков. Надеюсь только на ваше снисхождение и милосердие, - он заметил, что женщина с понятным любопытством смотрит на его спутника, а значит, процедура знакомства неизбежна. - Мадам, месье. Мадам баронесса де Рамси, краса и гордость Тулузы. Господин королевский прокурор де Ла Карваль. Прислан к нам навести порядок, разобраться как следует и наказать кого попало, - не удержавшись в рамках приличия, слегка съязвил актер. Что ж, первая красавица провинции просто обречена заинтересоваться столичной штучкой.
- Премного наслышана, - дама коротко и сухо кивнула прокурору, повернувшись к Франсуа и искренне пожаловавшись: - Нет, это положительно становится невозможно! На днях я купила кольцо недурной работы, доверившись заверениям продавца в том, что не составит труда уменьшить его по моим меркам. И что же? - негодуя, мадам де Рамси отбросила на прилавок бархатную коробочку. - Никто не берется! Я вынуждена лично обходить одну лавку за другой в поисках мастера, способного подогнать это несчастное кольцо!
Продавец за прилавком тем временем открыл коробочку, содержавшую предмет спора. Явив взглядам созвездие крохотных сапфиров на тонком ободке, окруживших более крупный камень, ограненный в форме пирамидки. Чем-то перстень отдаленно смахивал на тот, что неведомым образом покинул запертый ящик секретера - но найденное на островке колечко было более строгих и изящных форм. Ювелир двумя пальцами извлек перстенек из бархатного углубления, повертел над пламенем свечи и скорбно развел руками:
- Сударыня, мне очень жаль. Оно слишком хрупко, а ваш размер слишком мал. Разрезая, а затем вновь сплавляя кольцо, мы рискуем повредить камни и оправу. Впрочем, я знаю одного мастера в Фуа, который взялся бы за исполнение столь сложного заказа.
- Мадам, - вкрадчиво мурлыкнул Ла Карваль, до того хранивший сдержанное молчание, - разве столь дивные пальчики нуждаются в украшениях? Разве могут даже самые лучшие бриллианты украсить совершенную красоту? О, только оттенить.
Франсуа захотелось самым нежнейшим тоном осведомиться у прокурора, неужто безудержная лесть вправду считается в столице самым безотказным средством произвести впечатление на женщину?
- Совершенство нуждается в достойном обрамлении, как богиня - в подношениях, - заметил актер. Невольно провожая взглядом движения тонких пальцев мадам де Рамси, затянутых в палево-золотое кружево перчаток. - Может, они ей вовсе не нужны, но ведь так приятно.
К чести баронессы, она стойко перенесла разочарование, потребовав немедля снабдить ее адресом умельца из Фуа. Вздохнула, убирая драгоценность обратно в висевший на руке бархатный мешочек, прошелестела юбками к выходу - стройный силуэт в лиловом ореоле.
- Дело превыше всего, - пакостным шепотком напомнил Франсуа в спину прокурору, машинально рванувшемуся вслед красавице. Ла Карваль замер, как вкопанный.
- Надеюсь, вам повезет с покупками больше, чем мне, - на пороге мадам де Рамси обернулась. - Месье Моран, нынешним вечером жду вас у себя. Отговорки не принимаются. Будут многие из тех, кто по достоинству оценил вашу постановку и помнят ваш успех на Фестивале. Месье Ла Карваль, - она перевела испытующий взгляд на прокурора, - вы тоже приходите. Хотя, боюсь, мой провинциальный салон не выдержит сравнения с гостиными столичных дам.
Ла Карваль выразил полагающуюся благодарность и готовность нанести визит прекрасной баронессе. Дама Тулуза гордо удалилась, оставляя за собой шлейф тонкого аромата цветочных духов.
- Ой-ой-ой, - хмыкнул месье Моран, когда они покинули ювелирную лавку. - А столичные блюстители закона, оказываются, совсем не чураются мирских радостей?
- Наше колечко было бы как раз по ее пальчикам, - стойко проигнорировал выпад Ла Карваль.
- Мало ли в Тулузе аристократических дам с тонкими пальчиками, обожающими сапфировые кольца? - отпарировал Франсуа. - Хотя признаю, купленное ею колечко было похоже на то, что было потеряно на острове.
- Наверное, предостаточно, - задумчиво согласился прокурор. - Что вам известно об этой конкретной даме, месье Моран?
- Баронесса де Рамси. Вроде бы вдова. Богата. Невесть какое поколение местной аристократии, возводящей свой род если не к Монфору, то к Транкавелям и королю Дагоберу, последнему из Меровингов. Водит близкое знакомство с монсеньором де Лансальяком, - выложил известные ему сведения Франсуа. - Хороша собой, остра на язык, меценатка, любит театр.
- А зовут ее как? - пожелал узнать Ла Карваль.
- Этого не ведаю, - приуныл Франсуа. - В моем присутствии мадам величали либо госпожой баронессой, либо по фамилии. Надо спросить у монсеньора, он наверняка знает.
- …Мадам де Рамси, по мужу - де Арвильян. Овдовела три года тому. Супруг был намного старше мадам, так что его смерть не стала неожиданностью. Их брак был основан исключительно на сословных и финансовых соображениях. Мадам отнюдь не стремится вновь связать себя узами Гименея, хотя и считается самой завидной невестой Тулузы, - не задумался над ответом преподобный, назубок выучивший всех значительных лиц провинции. - Крещеное имя - Жермена-Изольда-Елена. Предпочитает, чтобы близкие друзья именовали ее Изольдой, - нынешним вечером пастырь Тулузы коротал время, раскладывая на столе обширный и запутанный пасьянс. - Дама, замечательная во всех отношениях, примерная прихожанка, хотя и грешит модным в нынешние времена либертинажем. Мадам баронесса без околичностей говорит то, что думает, а думает она для женщины неприлично много, истинно и зло - что во все времена почиталось мужчинами как порок и изъян. У мадам де Рамси много друзей и поклонников, двери ее дома открыты с утра до вечера и с вечера до утра, - его эминенция тщательно уложил пикового туза поверх двойки. - Что еще? Мадам весьма избирательна в своем христианстве, почитая тех святых, что по рождению своему являются исконными французами. На ее средства возведена часовня святой Гизеллы и крытый рынок по соседству. Чем вас так заинтересовала моя духовная дщерь?
- Месье прокурору повсюду мерещатся заговорщики, - наябедничал Франсуа, перемещаясь за кресло его преосвященства и опираясь на изогнутую спинку. - Мы присутствуем при рождении очередной версии. Доброта баронессы ее погубит - она пригласила в свой дом чудовище правосудия. Меня, кстати, тоже. Вы не возражаете?
- Разве мои возражения будут сейчас услышаны? - печально вопросил де Лансальяк. - Месье Ла Карваль, уверяю вас, вы заблуждаетесь относительно мадам де Рамси. Она всего лишь стремится прослыть прогрессивной женщиной, склонной к вольнодумству и фрондированию, а ее происхождение и богатство вполне ей это позволяют. Франсуа, обещай вести себя хорошо и не искать приключений на свою голову. Господин прокурор, будьте любезны - присмотрите за этим неразумным юнцом. Я распоряжусь подать вам экипаж.
- Присмотрю, как не присмотреть, - охотно согласился Ла Карваль. - Мы удаляемся, ваше преосвященство, пожелайте нам удачи, - и, прихватив месье Морана под руку, блюститель закона устремился к выходу.
- Совсем необязательно выкручивать мне руки, - возмутился Франсуа, высвобождаясь из прокурорской хватки. - Что это на вас нашло? Учуяли хорошенькую подозреваемую? Повинную лишь в том, что слишком много читает, имеет свое собственное мнение и ведет себя вопреки замшелым правилам приличия? А мне казалось, вы симпатизируете подобным решительным женщинам.
- Что было вырезано на том кольце, что вы отыскали? - перебил актера Кантен. - Ну-ка дайте себе труд задуматься: не сыщется ли общих черт между мадам де Рамси и призрачной дамой, что предстала вам в видении?
- На кольце? - опешил Франсуа. Нахмурился, вспоминая: - Мы не разобрали. «T» или «L». Впрочем, я понимаю, к чему вы клоните. Это вполне могла быть и «I» - Изольда. Но сравнивать живого человека с туманной грезой - тут меня увольте.
- Даже если мадам чище первого снега, мы побываем в приятном обществе, - Ла Карваль запрыгнул в открытый экипаж, поджидавший их подле ворот архиепископского дворца. - Поспрашиваем о мадемуазель Люсьен - вдруг отыщутся ее поклонники. Развлечемся, посмотрим, что к чему в прекрасной Тулузе. Занимайте публику, месье Моран, а расспросы предоставьте мне - я ведь обещал вернуть вас монсеньору в целости и сохранности.
Копыта лошадей слаженно молотили по булыжникам, щелкал кучерский кнут и подпрыгивала коляска. Первоначальный страх Франсуа перед столичным прокурором постепенно развеялся, он с возрастающим интересом приглядывался к этому странному человеку, не похожему ни на одного из прежних знакомых месье Морана. В обществе Ла Карваля было опасно… и захватывающе. Чем-то он походил на Шарля д'Арнье - но более деятельного, погруженного в огромный, шумный, яркий и красочный мир, а не замкнувшегося в стенах епископского дворца и ледяного равнодушия. Франсуа мельком подумал, что не известил д'Арнье об этой внезапно приключившейся поездке, и беспечно махнул рукой. С чего бы ему отчитываться перед Шарлем в каждом своем поступке? Они оба - взрослые люди, и по отъезду д'Арнье актер жил своим умом.
Особняк баронессы, стиснутый с двух сторон домами старинной архитектуры, приветствовал визитеров скалящимися мордами гипсовых грифонов над подъездом, мягким светом высоких окон и долетающими даже на улицу звуками скрипки. Похоже, они прибыли одними из последних, но госпожа де Рамси приязненно улыбнулась гостям, манерным жестом протягивая тоненькие пальчики для поцелуя. Ее наряд и высокая прическа несли на себе блеск и вычурность истинно столичного шика, сверкали и переливались огнем драгоценности, покачивалась эгретка из белых пушистых перьев цапли. Предоставив месье Морану блистать остроумием и развлекать хозяйку беседой, Ла Карваль внимательно присмотрелся к женщине. Горделивая, изящная красавица - правда, манеры лишены столичной грациозности и легкости, по сравнению с парижанками мадам де Рамси более сдержана. В иное время Ла Карваль не преминул бы увлечь провинциальную баронессу в свои сети, но теперь… Дама Изольда казалась ему подозрительной, безо всяких на то оснований - а Кантен Ла Карваль привык доверять своей интуиции и тихому шепоту внутреннего голоса.
Франсуа же чувствовал себя в нарядном и светлом зале очень даже неплохо. Он прекрасно знал, что его никогда не примут здесь за равного, порой нарочно подчеркивая разницу между собой и сливками общества Тулузы - но благодаря наставлениям его преосвященства и д'Арнье он больше не чувствовал себя униженным. Ему нравилось развлекать гостей баронессы и думать, что в былые годы актера, странствующего фигляра ни за что не допустили бы в такое блестящее общество. Времена меняются к лучшему, что ни говори!
Актер ожидал, что Ла Карваль примется напропалую очаровывать дам и госпожу де Рамси, но прокурор упрямо держался в тени, больше общаясь с бокалом, чем с местной знатью, но не упуская ни одного слова, прозвучавшего рядом.
«Пантера в засаде», - развеселился Франсуа, все больше входя в роль заезжей души общества. Зная, что рано или поздно прозвучит неизбежное: «Месье Моран, прочитайте что-нибудь!» - но разве это не его ремесло, которым он заслуженно гордится? Он никогда не отвечал отказом на подобную просьбу, и в итоге вокруг него собрался кружок заинтересованных слушателей и слушательниц. По мере того, как часы отсчитывали время, наполнялись и опустошались хрустальные бокалы, темы бесед и стихов становились все более фривольными и свободными, а смех все громче.
Мадам де Рамси не притягивала к себе внимания гостей, сидя на кушетке в окружении преданных поклонников. Мадам фланировала среди гостей, умудряясь оказываться в нужное время в нужном месте, поддерживая угасающую беседу или двумя-тремя остроумными замечаниями сглаживая начинающий спор. Пожиная заслуженные комплименты, переходя к следующей группке, не навязывая своего общества - но всегда оставаясь в центре внимания, как блуждающая звезда. В конце концов она оказалась рядом со столичным гостем, пребывавшим в гордом одиночестве - недопустимый для ее салона случай! - и с любезной улыбкой осведомилась, присаживаясь в кресло рядом:
- Еще не скучаете по Парижу, мэтр де Ла Карваль?
- О нет, мадам, - Кантен улыбнулся почти приветливо. - Прованс великолепен, Тулуза очаровательна, и скромные парижские фиалки не идут ни в какое сравнение с благоуханными южными розами. Здесь все иное, все пропитано ароматами поэзии, нежности и любви. Нет, я ничуть не скучаю по Парижу. А вы, мадам? У меня сложилось впечатление, что вы только-только вернулись с бала в Версале.
- Вы тонкий знаток, месье де Ла Карваль, - кажется, мадам была первым человеком в Тулузе, кто признал за столичным прокурором не только его чин, но и дворянство. - Я заказала рисунок платья в Париже, а сшили его местные мастерицы. Здесь, в Тулузе, всегда можно отыскать незаурядных умельцев, будь то портнихи, парфюмеры или художники. Правда, с ювелирами меня постигло разочарование, - женщина едва заметно улыбнулась, и Ла Карваль вернул ей улыбку.
«Привираете, госпожа баронесса, - он плотоядно оглядел Изольду де Рамси. - Все твои шелковые тряпочки - точь-в-точь наряд мадам де Ноай, приготовленный для Осеннего бала королевы. Который она согласилась показать мне под огромным секретом, даже горничную не позвала, чтобы сохранить свою тайну. Так откуда же ты заполучила фасон? У тебя есть преданные друзья в столице, снабжающие тебя секретами и чужими платьями?»
- Да-да, мне говорили, что Тулуза - просто кладезь талантов. Художники, поэты… с поэтом, месье Мораном, я уже знаком. А недавно мне представили мэтра Эшавеля - весьма талантливого живописца, рисующего на религиозные сюжеты. Хотя, признаюсь, я бы предпочел что-нибудь более светское, - Кантен слегка сжал нежные пальцы женщины, сверкнул черными глазами, - нечто, приятное взору и заставляющее трепетать мужское сердце.
- Мэтр Эшавель - наша гордость, - благосклонно кивнула мадам де Рамси. - Правда, некоторые критики находят его манеру вызывающей. Но мне кажется, отважно пренебрегая канонами, мэтр создает истинные шедевры. Он пытается передать нечто бОльшее, нежели внешнее сходство. Внутренний мир. Душу человека. Он пишет свои модели такими, какими те сами видят себя, и в этом-то и заключается истинный гений мэтра Эшавеля.
Из пестрого кружка, образовавшегося вокруг Франсуа, донесся взрыв жеманного хихиканья и наигранно протестующие возгласы:
- Признавайтесь, месье Моран, это никакой не перевод с древнегреческого, это вы сами!..
- Древние греки были те еще проказники, мадемуазель, уверяю вас, - звонкий, смеющийся голос Франсуа. –Я ровным счетом ничего не прибавил к сказанному ими.
- Месье Моран, будьте так любезны, напишите мне что-нибудь в альбом!
- ...и непременно приходите завтра к ужину!
- Месье де Лис, а у вас есть еще что-нибудь из этих... переводов? Прочитайте, ну пожалуйста!
- Хорошо, хорошо, - краткая пауза, до занятого своей беседой прокурора долетел голос его спутника, нараспев читающего что-то - и заглушенный в конце смехом и аплодисментами. Кольцо слушателей с явной неохотой распалось, выпустив милого лицедея - довольного собой и хмельного от внимания окружающих, будоражившего нервы Франсуа лучше всякого вина. Он углядел беседующего с баронессой столичного прокурора и вскоре нарисовался рядом с Ла Карвалем, ловко прихватив по пути наполненный бокал. По впитавшейся в кровь привычке Моран машинально облокотился на спинку прокурорского кресла, уловил краем уха обрывок чужой беседы и немедля внес свою лепту:
- Между прочим, мэтр Эшавель предлагал месье прокурору написать его портрет, а господин Ла Карваль наотрез отказался. Мол, слишком занят, чтобы тратить время на сеансы. А жаль. Это была бы необыкновенная по силе воздействия вещь, - он очаровательно улыбнулся мадам Изольде. - Ибо кто еще сможет доподлинно узнать, каким видит себя господин прокурор - карающим ангелом правосудия или завоевателем, вступающим в покоренный город?
- Крайне огорчительно, - признала дама. - Мэтр Эшавель в некотором роде придворный живописец его преосвященства. К огромной досаде тулузского общества, архиепископ держит большинство его картин под замком, как султан - одалисок. Вы не имели чести ознакомиться с коллекцией преосвященного де Лансальяка? Возможно, там находятся лучшие полотна мэтра.
- Месье прокурор подверг это прекрасное собрание жесточайшей критике, - ангельским голоском сообщил Франсуа. - Сочтя трактовку религиозных образов в исполнении мэтра Эшавеля слишком перегруженной символами... Заметьте, я с ним категорически несогласен!
Он вовремя убрал ногу, предотвращая незаметную попытку прокурора припечатать его изящную туфельку своим сапогом. Франсуа был на четверть пьян и не мог устоять перед искушением слегка подразнить Ла Карваля.
- Должна сказать, мой собственный портрет мэтр Эшавель тоже наполнил аллегориями. Но, если они уместны и искусно исполнены, кому от этого хуже? Гармония формы с содержанием оправдывает некоторые вольности в трактовке сюжета, - баронесса ласково улыбнулась Франсуа.
- Мэтр писал вас?! Кого нужно убить, чтобы заслужить право увидеть этот шедевр? Его? - Франсуа выразительно указал пальцем на нахмурившегося столичного прокурора. - Как вы желаете получить его голову на блюде, мадам - хорошо прожаренной или с кровью?
- Мэтр написал всех мало-мальски интересных людей в Тулузе. Не надо мне льстить, а заодно брать на душу грех смертоубийства королевского чиновника, - улыбка баронессы преисполнилась лукавого кокетства. - Эта картина - комплимент не мне, но кисти мэтра Эшавеля. Вы сможете увидеть ее совершенно безвозмездно, месье Моран. И месье де Ла Карваль, разумеется, тоже.
- Великодушие мадам не ведает пределов, - Франсуа мог еще долго упражняться в мастерстве создания комплиментов, не толкни его Ла Карваль украдкой кулаком в бок. Мадам Изольда поднялась с кресел, прошелестев платьем на парижский манер и предоставив спутникам право идти за ней. Прочь из зала, наполненного ароматами и музыкой, вверх по узкой лестнице старого дома на второй этаж, где баронесса собственноручно отперла и распахнула дверь в неярко освещенную гостиную.
Портрет кисти мэтра Эшавеля занимал всю противоположную стену - тусклое сияние вычурной золотой рамы и красок, имитирующих работы старинных мастеров.
На сей раз творец обошелся без христианской символики. Картина была самого что ни на есть языческого толка, обыгрывая одно из имен баронессы де Рамси. Черноволосая девушка в тонкой сорочке, облегающей тело, и массивной золотой короне стояла в круге кромлехов. В одной руке она сжимала нож, в другой - чашу с темной жидкостью, горделиво-вызывающим жестом вскинув их к сумрачному, грозовому небу. На заднем плане виднелись паруса приближающегося корабля и очертания стоящего на скале замка.
- Вам доводилось читать легенду о Тристане и Изольде, господа? Умирающий Тристан ожидает прибытия Изольды Златокосой и просит свою жену, Изольду Белорукую, сообщить ему, как только на горизонте заметят паруса. Очевидно, в понимании мэтра эта дама не отличалась кротостью. Она предпочла накликать бурю на соперницу, чем проявить себя примерной женой. Совсем как я, - звонко рассмеялась мадам де Рамси.
- У-ух ты, - с искренним детским восхищением выдохнул Франсуа и едва ли не на цыпочках двинулся через гостиную к картине. Не дойдя шагов трех-четырех, остановился, склонив голову к плечу и разглядывая полотно. Первое, что так и бросалось в глаза - фигура древней королевы в развевающихся белых одеждах, позволявшая составить весьма точное представление о том, какова баронесса под своим модным парижским платьем. Наверное, именно эти пикантные подробности разглядывал стоявший за плечом месье Морана прокурор, но взгляд Франсуа притягивало иное. Замшелые серые камни посреди склоненной ветром осоки, отблеск молнии на тонком клинке, блики на выпуклых боках чаши. Едва заметный золотой проблеск на одном из тонких пальцев, сжимающих костяную рукоятку ножа - Франсуа точно знал, что рукоятка вырезана из кости, а лезвие клинка - чистое серебро...
- Интересно, чья кровь у нее в чаше, - чуть осипшим голосом произнес он. - Рядом с ней что-то вроде алтаря, но жертвы на нем нет, и следов крови тоже нет... Знаете, - он не обернулся, разговаривая скорее с картиной, чем с мадам Изольдой и прокурором Ла Карвалем, - мне кажется, в этом должно быть что-то ужасное и вместе с тем прекрасное - быть убитым в такую ночь и такой женщиной.
Франсуа невольно принюхался. Если от картины и тянуло кислой вонью гниющего под солнцем болота, то дурной запах надежно заглушался духами и ароматическими свечами, горевшими в гостиной.
- Умри Тристан в поединке, о нем сейчас никто бы и не вспомнил, - философски заметила мадам де Рамси. - Легенды не рождаются, они создаются. Теперь ваша очередь делиться секретами. Что скрывает от Тулузы в своей галерее его высокопреосвященство?
- Э-э? - Франсуа стремительно обернулся, бросил вопросительный взгляд на прокурора. Получив в ответ откровенно издевательскую ухмылку: мол, сам проболтался, сам теперь и выкручивайся! Франсуа подозревал, что таинственная Галерея Ангелов должна быть тулузской притчей во языцех и наверняка о ней ходит уйма слухов. Слуги не лишены любопытства и языков, у мэтра Эшавеля в мастерской есть ученики и помощники, на сеансах присутствовали посторонние... - Там, скажем так, хранятся картины религиозной тематики с весьма своеобразной трактовкой, которая пришлась бы очень не по душе ханжам из Ватикана. Его высокопреосвященство - большой ценитель красоты в любых ее проявлениях. Он пожелал видеть святых мучеников и угодников в более... э-э... плотском и человеческом виде.
Актер перевел дух, гадая - выкрутился или мадам потребует подробностей? Судя по вопросительному взгляду фиалковых глаз, требовалось продолжать рассказ.
- Они прекрасны и ничуть не вульгарны, - мечтательно добавил Франсуа. - Они... они просто не такие, как все прочие. Кто-то и этот шедевр назвал бы вульгарным, - он кивнул в сторону «Изольды». - Заявив, что и перспектива тут неверна, и наряд у женщины не такой, как носили в те времена, сюжет не отличается оригинальностью и новизной, вдобавок воспевая языческое жертвоприношение и насилие. А мне она нравится, вот, - несколько сбивчиво заключил он.
- А нет ли у вас портрета в образе Дианы-Охотницы? - вдруг раскрыл рот стоящий подле хозяйки дома Ла Карваль. - Знаете, мадам, в Париж вернулась старинная мода - заказывать свое изображение в греческом или римском стиле. Насколько я знаю, ее величество и их высочества Полиньяк и Ламбаль запечатлели свою красоту в образах олимпийских богинь. Портрет прекрасен, но... я отчего-то вижу вас волоокой Герой, женой Громовержца, обнимающей простого смертного... запамятовал его имя, - прокурор говорил громко и слегка насмешливо, разрушая воцарившуюся в гостиной атмосферу таинственности. Чуткое ухо могло бы уловить в его словах тонкий намек на давно уже не девические годы мадам де Рамси. Разглагольствуя, прокурор шажок за шажком удалялся от картины, увлекая за собой Франсуа. Лицо Ла Карваля выражало положенное вежливое восхищение красотой и незаурядностью хозяйки дома, но, улучив момент, он заговорщицки подмигнул Франсуа.
Надо отдать баронессе де Рамси должное - горькую пилюлю от столичного гостя она проглотила, не дрогнув. Даже припомнила имя древнегреческого господина, покоившегося в объятиях Геры, и до конца вечера была все так же мила и обходительна.
- О-о, только не начинайте опять все сызнова - «вот и подозреваемая!» - шепотом взмолился Франсуа, когда они спускались по узкой лестнице. - Тот факт, что мадам вздумала изобразить себя не язычницей Артемидой, а язычницей Изольдой, еще не означает ее принадлежности к каким-либо сектам и темным силам... которых и на свете-то нет! Мы уходим? - последнее было произнесено с откровенной тоской. Месье Морану совершенно не хотелось так быстро покидать уютный дом, где он мог сколько угодно распускать хвост и изображать из себя павлина перед восторженными поклонницами.
- Уходим, - непреклонно заявил прокурор. Взглянул на несчастное лицо актера и проявил снисходительность: - Но поскольку мы молодцы и наконец-то разузнали кое-что толковое, это надо отметить и спрыснуть. А мадам баронессу мои ребята с завтрашнего же дня окружат самым пристальным вниманием!
В кофейне, открытой и многолюдной, несмотря на поздний час, для гостей нашлось свободное место, а на столе появились заманчиво блестящие бутылки рейнвейна.
- Все равно вы страдаете от мании подозревать всех и каждого, - Франсуа немного пообижался из-за того, что его насильно уволокли из гостей, но вид бутылок быстро разогнал его хандру, сменившуюся после третьего стакана ехидной жизнерадостностью и стремлением играть роль «адвоката дьявола». - Думаете, она вскоре подберет юбки и побежит поклоняться Матери-Природе? А вы - следом, во главе взвода жандармов? Она вам почему-то не понравилась, верно?
- Тсссс! - страшным шепотом, прекрасно слышимым даже в дальних уголках зала, зашептал прокурор, - это тайна следствия... в смысле... куда она побежит, задрав юбки... Тут-то мы ее и схватим! Видел я этих друидов, - говорил он, слегка склонив к плечу раскрасневшееся от вина лицо и блестя черными, в пол-лица, глазами, - я абсолютно уверен - она одна из них. Да-да, жрица... не девственница, увы, поэтому не опасается за свою жизнь... но это зря! - выкрикнул Ла Карваль и ударил кулаком по столу, расколотив блюдо с пуляркой. Мальчик-служка немедленно бросился к нему с полотенцем.
После пятого бокала Франсуа потянуло обсуждать картины мэтра Эшавеля, въедливо интересуясь - почему, ну почему прокурор отказался от возможности заказать свой портрет в избранном образе? В Париже дамы от такого изображения точно были бы без ума!
Ла Карваль к тому времени успел раскокать два стакана, умудрившись поставить их мимо стола.
После третьей бутылки Франсуа, не запнувшись ни на едином слове, прочитал свой перевод из Катулла, в котором не было ни единого пристойного слова, за исключением предлогов и междометий, и перепугав парочки за соседними столами. Хозяин кофейни пребывал в тихом ужасе, но выставить шумных посетителей не представлялось возможным. Оставалось только ждать, когда те уйдут сами - а они явно не собирались никуда идти.
Алкоголь лишил манеры Кантена Ла Карваля нарочитой жесткости, а лицо - суровости. Теперь перед Франсуа сидел красивый, хмельной, довольный жизнью и увлеченный своим занятием молодой человек, разговаривающий с ним на равных, смеющийся его шуткам и с живейшим интересом прислушивающийся к его словам. Правда, когда Моран читал Катулла, Кантен укоризненно погрозил охальнику пальцем, но не выдержал и прыснул в кулак: «Да, этот парень знал толк в скабрезном юморе!»
- Кстати, по поводу мэтра Эшавеля... - вдруг вспомнил прокурор, потирая лоб, - пожалуй, я и вправду закажу ему свой портрет! Вот только... в образе кого бы? Я к чему веду, - опять зашептал он в ухо собутыльника, - не нравится мне этот живописец... уж больно точно изобразил и священную чашу, и жертвенный нож... Ой, не нравится он мне... вы знаете, что такое «ловля на живца»? Вот я его и поймаю! Я их всех поймаю! Только - тссс! Никому ни слова! Клянетесь?
- Ни за что и подите к черту! - Франсуа попытался отпихнуть навалившегося на него прокурора, но не преуспел. К тому же набравшийся служитель закона показался актеру очень смешным. Хохотать и пытаться отпихнуть человека, который раза в два тяжелее тебя - невыполнимая задача. - Слушайте, кто вам вообще нравится? Мадам Изольда вам не нравится, мэтр Эшавель вам не нравится, Тулуза вам не нравится и я вам не нравлюсь тоже - а все почему? Потому что вы злой и до чертиков по-до-зри-тель-ный! Вы-то сами откуда знаете, как эта жертвенная чаша выглядит? Последнюю такую чашу, наверное, лет пятьсот назад монахи расплавили и сделали из нее чудотворный фаллос святого Михаила. Нет, на Михаила вы положительно не тянете... Вы... - он развернулся, посмотрев в лицо прокурору и невольно отшатнувшись назад от пристального черного взгляда, - это вы падший темный ангел, точно! Вот и напишет вас мэтр голышом на живописной скале, с трагическим видом взирающего на обломки былого царства.
Спьяну плохо соизмеряя собственную силу, Кантен обвил шею юноши рукой и резко притянул к себе - Моран сдавленно вскрикнул.
- Нет, не все чаши расплавил огонь инквизиции, - трезво и очень тихо, нараспев, произнес он, - кое-что уцелело... сердце Галлии, сама ее суть... сохранена потомками истых жрецов среди седого мха священных кромлехов. Нет, месье Моран, вы ошибаетесь. Но знать это… опасно. Такие знания убивают… и ради них тоже убивают…
Он замолчал, устроив подбородок на плече Франсуа, неотрывно глядя на угли, пылающие под вертелом с аппетитными кусками мяса. Ему некстати вспомнился Рауль - тонкие руки, губы, восхищенные глаза и дыхание, опаляющее его кожу. Как давно это было. Давно - и вчера. У Франсуа локоны такого же цвета - каштановые с рыжиной и вьются… Слезы невольно выступили на глазах прокурора, и он уткнулся в синий воротник бархатного камзольчика месье Морана. Не замечая, что обнимает молодого человека - как обнимал бы случайную знакомицу, подцепленную на улице или в фойе театра, просто чтобы ощущать чье-то присутствие под рукой. Или - как обнимал бы кого-то давно знакомого и близкого, кто нынче был далеко и не мог разделить его одиночество.
Справившись с минутной слабостью, Ла Карваль вновь расхохотался и залпом осушил очередной бокал:
- Падший ангел?! Ха! Ну уж нет, месье Моран, я никому бы не позволил сбросить мой престол в бездну! Придумайте-ка что получше!
- Значит, и вы не устояли перед искушением увидеть свою настоящую душу на полотне, - Франсуа стоило немалых трудом справиться с замешательством и желанием вскочить, вырвавшись из жестких и вместе с тем своеобразно ласковых рук. Безупречный и устремленный только к своей цели королевский прокурор явно не слишком соображал, что творит. Ла Карваль неотвратимо напивался, месье Моран старался не отставать, памятуя, что снаружи терпеливо дожидается коляска - и, в каком бы состоянии они не выползли из кофейни, их доставят в резиденцию.
Но на миг, на краткий миг ему стало приятно - от тепла жаровни, запаха поджаривающегося мяса и близости сильного, уверенного в себе человека. Шарль был льдом, скрывающим огонь души, этот - закаленной сталью, обжигающей все вокруг.
- Лаадно... - Франсуа попытался придумать достойное воплощение вероятного портрета Ла Карваля. - Тогда... там точно должен быть огонь... и оружие. Это не Рим и не библейское сказание, это что-то иное... Гм, - он зажмурился, пытаясь сосредоточиться на картинке, но ему ужасно мешал в шум в голове и горячая тяжесть обнимающей его за талию руки.
- Едем домой, месье Моран, - бормотал Ла Карваль, уже вполне осознанно шаря пальцами по гибкой спине и затылку Франсуа. - Пойдем… Будет с нас на сегодня…
Сказать «пойдем» было гораздо легче, чем сделать. Собрав волю в кулак и рявкнув окружающей действительности, чтобы перестала мельтешить перед глазами и заняла устойчивую позицию, предписанную ей Господом, молодой прокурор в обнимку с актером, хохоча, потащились к выходу. Перевернув по пути несколько стульев и чуть не ввязавшись в драку с какими-то молодыми дворянами. Да только вельможные оппоненты были еще пьянее их, и ничто не помешало весельчакам вскарабкаться в коляску и покатить восвояси.
Поездка по улицам Тулузы запомнилась Франсуа чередой смутных воспоминаний. Он точно помнил, что они дико, взахлеб хохотали над чем-то, но вот убей Бог, чтобы утром он мог вспомнить, над чем именно. Он помнил, что прокурор так и не отпустил его, тиская, словно игрушку или домашнего любимца, гладя по спинке и окончательно растрепав ему волосы. К тихому ужасу Франсуа, во дворце резиденции прокурор вытащил его из коляски, на мгновение подхватив на руки. Месье Моран хотел запротестовать, но его по-прежнему душил хохот.
Ла Карваль загрохотал бронзовыми кольцами, оповещая мир о своем прибытии. Этого прокурору показалось недостаточно. Он развернулся спиной и несколько раз от души пнул массивные двери каблуком.
- Да спят уже все... - заплетающимся языком выговорил Франсуа, привалившийся к мраморной колонне рядом со входом.
- Как они смеют спать, когда мы вернулись! - искренне возмутился Ла Карваль, наградив дверь еще одним молодецким ударом. Тяжелые створки мореного дуба содрогнулись. Высунулся перепуганный привратник, решивший мудро не задавать вопросов и не возмущаться безобразием, но просто открыть двери и впустить захмелевших гуляк под своды архиепископского дворца. - Да, мы вернулись... И всех поймаем, куда бы они не спрятались... А теперь пойдем спать, всем ангелочкам пора в кроватку... В кроватку, кому сказано! - он сгреб Франсуа за руку, притиснув к себе и явно не намереваясь отпускать.
Как назло, их извилистый путь пролегал мимо пресловутой Галереи Ангелов. Точный пинок ботфортом - и вот двое незваных визитеров, давясь смехом, обозревают святых служителей Тверди Небесной.
- Перед вами, между прочим, религиозное полотно! - Кантен безуспешно пытался придать своему голосу менторско-скрипучие нотки, а сам все сильнее прижимался горячим, твердым пахом к упругим ягодицам молодого человека. - Совершенно непонятно, месье, отчего оно у вас вызывает... о-о, а ведь и правда же - вызывает!.. совсем не чистейший священный трепет, а низменное ликование! И не отнекивайтесь - вызывает! Вот, я же нащупал.. умм… так приятно?
Прокурор действовал очень нежно и аккуратно, пробравшись рукой в чужие панталоны и откровенно лаская Франсуа. Тот вертелся под его рукой, ерзал, смеялся, но не делал попыток вырваться.
- Это религиозный экстаз! - Франсуа очень отчетливо понимал две вещи. Во-первых, не так уж он и пьян, больше прикидывается. Во-вторых, ему было приятно, когда королевский прокурор бесстыдно лапал его под взглядами былых фаворитов его преосвященства, силой воображения мэтра Эшавеля превратившихся в ангелов и архангелов. Взгляды, как померещилось Франсуа, были вовсе не осуждающими, но благосклонно-поощряющими. Он изгибался под ласкающей рукой, чувствуя сквозь сукно и шелк твердость восставшего достоинства прокурора - похоже, изрядных размеров, машинально уперевшись ладонями в завитки нижнего края тяжелой золотой рамы и толкаясь навстречу Ла Карвалю. Вскинул растрепанную голову, встретившись с взглядом очередного ангела. Не будучи силен в знании Библии, Франсуа не знал имени прелестного крылатого создания, державшего в руках корзину с яблоками.
- Сладкий мой... - мурлыкнул Ла Карваль, и, прежде чем зайтись в очередном приступе хохота, приник на минуту к распахнутым губам Франсуа. А потом они буквально согнулись пополам, громко обсуждая, зачем ангелу яблоки - ему стоило взять морковку потолще и использовать не по назначению!
Кантену было хорошо, его душа была спокойна, ведь он почти нашел разгадку. А в руках - ласковое живое существо, охотно отвечающее на его объятия и всем видом сулящее продолжение... Кровь барабанила в висках, наполняла томлением каждую жилку, истосковавшуюся по любви в невольном воздержании, хмель развязывал язык и руки, избавляя от сдержанности и ненужных воспоминаний. Кантен здесь и сейчас был счастлив, а что будет завтра - его не волновало!
- Ой... - радостно захихикал Франсуа, указывая за плечо Кантена, - архангел Михаил в подштанниках... сейчас он нас огненным мечом, да-а?
Шарль стоял у выхода из галереи, скрестив руки на груди и скептически разглядывая развеселую парочку.
- Приятно видеть, что ты поборол свой страх перед месье прокурором, Франсуа, - надменно промолвил он.
- Это... как его... мы ищем путь к взаимному сотрудничеству! - радостно сообщил Франсуа. - Не бей меня, я тебе еще пригожусь! Его преосвященство сказал, нужно прощать врагов своих и... и доверять людям, и еще чего-то такое... Слушай, Шарль, на самом деле он только притворяется таким страшным, вот! И еще замечательно целуется, - в доказательство Франсуа надолго прильнул к горячим и жадным губам прокурора. Оторвавшись же, сообщил во всеуслышание: - Но ты - лучше!
- Лучше? - подозрительно переспросил прокурор, смутно различая в глубине коридора некое белое пятно, совершенно не в силах опознать его в темноте и густоте винных паров, - а ну, еще разок... - он вновь припал к губам Франсуа, медленно обводя руками контуры его тела. Парень обвился вокруг него, как вьюнок вокруг корабельной сосны, повис на шее, посапывая и засовывая ладошки под расстегнутый камзол.
- Франсуа! - зашипел Кантен в душистые локоны, - вот сейчас нас святой отец прогонит из дворца на улицу... спать в канаву... давай его уговорим оставить нас хотя бы до завтрака!
Увы, но Кантен, услышав сбоку недовольное покашливание, отчего-то уверился, что в галерею зашел де Лансальяк.
- Я польщен, - тон Шарля никак не выражал подобных эмоций.
Смотреть на них со стороны было удивительно приятно. Ла Карваль все-таки был чертовски красив, грозный ангел, карающий неправых и коронующий добродетельных. Шарль поколебался: может, уговорить прокурора отпустить исключительно дружелюбного по причине ударившей в голову выпивки месье Морана? Или будет проще оставить их наедине?
- Нееет! - скорбно взвыл Франсуа. - Только не канава, я не хочу обратно в канаву! Там плохо, грязно, мокро и кашляешь потом, как старая больная лошадь! Святой отец должен быть милосердным и снисходительным к грешкам ближних своих, никогда он нас не прогонит, он нас пустит переночевать, ну ведь правда? - он извернулся в крепких объятиях Ла Карваля, заглядывая в лицо стоявшего в отдалении Шарля и умоляюще протянув: - Может, он даже присмотрит за нами, чтобы мы не грешили больше положенного? А под утро отпустит все грехи, у него это легко получается, его же слушают на Небесах, в отличие от нас... - ноги почему-то упорно отказывались поддерживать Франсуа, он цеплялся за прокурора, смеясь неизвестно чему.
«Нет, все-таки я напился... Нажрался, как свинья!»
С ногами было плохо не только у Морана. Пытаясь подхватить завалившегося парня на руки или хотя бы под мышку, Кантен не удержался в вертикальном положении и с воплем, сменившемся диким хохотом, рухнул на ковер - увлекая за собой и подельника, и не успевшего отскочить Шарля. Так и получилось - Шарль лицом в мягкий, пушистый ворс, на нем - прокурор, а сверху - маленький дьявол Франсуа.
- Святой отец! - Ла Карваль пытался сползти с д’Арнье, отчаянно лапая его за самые интимные части тела. - Простите, извините, при всей почтительности к вашей эминенции... ох, гореть мне в аду, да слезь же ты с меня, бесенок! Ай, щекотно!
Шарль в этот момент сам себе напоминал угрюмого бордосского дога, на которого с веселым визгом напали две игривые болонки. Ну да, Ла Карваль видом и весом больше напоминал скорее пастушьего пса, но щенячий энтузиазм Франсуа действовал и на прокурора.
- Уберитесь-ка с меня. Оба, - сквозь зубы велел он, ощущая ягодицами внушительное достоинство Ла Карваля.
- Месье прокурор, я пьяный, но отнюдь не слепой, не смейте хватать Шарля, это мое! - Франсуа скатился с образовавшейся кучи-малы, попутно успев прихватить кого-то щипком за упругий зад и услышав совершенно непотребное «ай!» Уселся на ковре, глядя на барахтающихся мужчин и истерически хихикая. - На такое зрелище надо билеты продавать, озолотиться можно... Господин прокурор, вы таким образом пытаетесь как можно ближе сойтись с подозреваемым? Вам помочь или не мешать? Шарль, тебе надлежит проявлять кротость и не сопротивляться правосудию!..
Борьба распалила прокурора, тем более, когда он понял, что под его руками не отнюдь жирные телеса архиепископа Тулузского, а мускулистая фигура отца д’Арнье. Желание обрушилось на молодого человека с такой силой, что он, распластавшись на Шарле и безжалостно вжав его в ковер, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, впился в кривящийся рот страстным, жадным, совершенно зверским поцелуем.
Шарль обомлел, первым его порывом было изловчиться и от души пнуть Ла Карваля в трепетное, пусть знает свое место! Но в последний момент он передумал, ответив с такой же животной страстью, едва не в кровь разбивая губы Ла Карваля. «Что, я вам нравлюсь, мэтр прокурор? Так подумайте хорошенько, прежде, чем приближаться - я вам не Франсуа, мы с вами из одного теста!»
- О-о, - очень тихо и трезво выдохнул Франсуа. Видение не солгало: черные и медно-рыжие пряди находились совсем рядом, он видел дрожащий в зрачке Ла Карваля крохотный отблеск свечи - невесть отчего подумав, что не знает имени королевского прокурора, только его фамилию. Видел поцелуй, больше напоминавший продолжение потасовки, а не выражение страсти нежной. Видел, как пальцы Ла Карваля впиваются в плечи Шарля под тонкой рубашкой, смотрел, не отрывая глаз, не понимая самого себя. Зрелище притягивало и отталкивало, хмель развеивался, веселье перерождалось в испуг - эти двое красивых и сильных самцов сейчас непременно подерутся, выясняя, кто достоин быть сверху, а кому придется подчиниться и уступить... Франсуа невольно прижал пальцы к губам, отползая по ковру подальше от этого безумия.
Кантен почувствовал на губах солоноватый привкус крови, чужой язык, вламывающийся в рот, жесткие пальцы и тугое кольцо обвившихся вокруг его талии длинных ног. Шарль не обнимал - душил в объятиях, не целовал - кусал, все теснее и теснее прижимаясь к своей жертве чреслами, впиваясь пальцами в распущенные волосы, извиваясь змеей, пытаясь подмять Кантена под себя. Д'Арнье выпустил на волю того зверя, что всегда жил в нем, но смирялся при виде золотого ошейника и сахарной косточки. Ему хотелось сокрушить Ла Карваля, вмять в пушистый ворс ковра. Услышать, как заносчивый парижанин будет кричать под ним, признавая его верховенство. Молодой прокурор попытался освободиться, но не тут-то было - Шарль удерживал добычу мертвой хваткой. Сильные руки содрали с Ла Карваля камзол и рубаху, длинные ногти царапали смуглую кожу. Кантен невольно вскрикивал, не в состоянии сбросить с себя прикипевшее тело, чувствуя обнаженной грудью гладкую грудь д’Арнье, бешеный стук его сердца и собственное лихорадочное, лишающее всякой воли, неистовое желание… Вытянув руку, он поймал плечо Франсуа, взглянул на него умоляюще.
«Спаси! - взывали черные глаза. - Спаси, или я сойду с ума…»
Они сплелись, как геральдические чудовища на гербе - черное и золотое, пантера и лев, сражаясь за право быть первым из двух равных.
- У-у, нет! - Франсуа дернулся, шарахаясь назад и вырываясь из хватки прокурора. Он видел, как расширились зрачки агатово-черных глаз, затуманенные круговертью желания и боязни показаться слабым, уступить другому. Мимолетно он посочувствовал прокурору, но вмешиваться в эту потасовку третьим не собирался. Упаси Боже, в такой драке его просто сомнут, не заметив. Сейчас они оба пугали Франсуа - и внезапно озверевший Шарль, и Ла Карваль, лишившийся не только камзола, но и своего столичного высокомерия. Они перекатились, прокурор теперь оказался снизу, распластанным на спине под напором д’Арнье - и, хоть он по-прежнему дергался, взбрыкивая длинными ногами и пытаясь сбросить Шарля, но без прежней ярости, постепенно смиряясь.
Набравшись смелости, Франсуа на коленях подполз ближе. Осторожно обхватив обоими ладонями перекатывавшуюся по ковру голову Ла Карваля за виски, удерживая прокурора на месте, боязливо заглядывая в бешеные и тоскующие глаза.
- Вот так... - тихонько произнес он. - Вот так, да, так оно получается... - актер наклонился вперед, поцеловав Ла Карваля в лоб и мягко попросив: - Успокойся. Так вышло. Ты ведь хотел этого, да-а?
Сумрак отпускал, прорисовывая возвышавшегося над ним человека - синие, льдистые глаза, превратившиеся в два клинка, безжалостно вспарывавшие кожу, вздувшиеся на шее жилы. Губы, манящие, влажные от его крови, торжествующие. Шарль уже не впивался в смуглую бархатистость бедер, ласкал, удобно устраивая их на собственной пояснице. Короткие поцелуи осушили испарину, выступившую на лбу, под густыми, цвета вороного крыла, прядями, потекли ожерельем вокруг шеи на грудь… Кантен, не в силах противиться пронзительному желанию отдаться без остатка, до глубин естества, вздрагивал под руками и губами, млел под сильными ладонями, сминающими, выгибающими его вдруг ставшее таким покорным тело так, как им вздумается… Юноша удерживал его голову, не позволяя отвернуться, скрыться от пронизывающего взгляда.
- Ну же, - с вызовом прошептал прокурор. Д'Арнье гладил его живот, спускаясь все ниже, пока не наткнулся на то, что обычно было скрыто полами рубахи и панталонами - тонкую золотую цепь, обвивавшую бедра Кантена. Цепь из мелких плоских колец, перемежаемых пластинками с вычеканенным изображением листьев дуба и омелы. - Чего ты ждешь? Боишься сгореть? Ведь ты сгоришь, Шарль… Заплатишь такую цену или убоишься?
- Если я пойду долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что ты со мной... - Кантен знал эти слова псалма, но сказанные сейчас низким, густым от вожделения голосом Шарля, они прозвучали, как обещание взять Ла Карваля с собой туда, где у каменного колодца в сумрачном саду живет ангел со сломанным крылом. Да, он играет с огнем, рискует сгореть, но прекрасно знает, что обожжет при этом и Ла Карваля - а это оправдывает риски.
Шарль сдвинулся, приподнялся и коснулся губами не смуглой кожи, но причудливо изогнутого звена цепочки, мерцающего на ней, и так двинулся вдоль пояска, пересчитывая звенья губами.
Невесть почему Франсуа уловил часть ощущений Шарля - а может, выдумал их, холод золотых звеньев под губами и горячее, манящее тепло живой кожи. Ла Карваль и в самом деле успокоился, не сопротивлялся больше, лежал, тяжело и глубоко дыша, порой вздрагивая всем телом, когда губы или пальцы Шарля задевали особо чувствительное местечко. Франсуа встряхнулся, сбрасывая синий камзольчик на ковер, распуская батистовую ленточку шарфа. Перебирая ставшие влажными, шелковисто-скользящими черные волосы прокурора, змейками обвивавшиеся вокруг его пальцев - «как кольца», подумалось ему. Гладя шею с отчетливо выступившими бугорками вен, плечи и широкую, часто вздымавшуюся грудь, словно находясь во сне - потому что наяву не могло быть ничего подобного. Конечно, это сон. Он напился, заснул в коляске и теперь видит грезу о пустынной галерее с картинами, на которых оживают ангелы, и где на ковре темно-винного цвета причудливо сплетаются в любовной игре обнаженные тела. Ну конечно, наяву такого не может быть...
Ла Карваль вскинул руку, провел влажной, горячей ладонью по лицу склонившегося над ним Франсуа - словно тоже пытался убедиться в реальности или нереальности происходящего, запутал пальцы в растрепавшихся кудряшках.
Добыча смирилась со своей участью, и д'Арнье в своей неспешной манере исследовал тело Ла Карваля на вкус и на ощупь, касаясь его теперь почти с той же лаской, что и тонкого, изящного Франсуа. В этот момент Шарля нисколько не заботило, что тот наблюдает за любовником, ласкающим другого - жест, которым Франсуа успокаивающе придерживал Ла Карваля, доказывал, что припадка ревности можно не ожидать.
- Оиии... - еле слышно выдохнул Франсуа, когда Шарль быстрым, гибким движением подался вперед, взяв мужество Ла Карваля в рот, рассыпав по поджарому смуглому животу рыжую медь густых локонов. Ла Карваль выгнулся дугой, непроизвольно стиснув в пригоршне локоны Франсуа и с силой дернув его вниз, к себе, к приоткрытым губам, не поцеловав, но почти укусив до крови. Франсуа замер, не решаясь выдираться и невольно застонав в поцелуй - ибо слишком хорошо представлял, что испытываешь, когда Шарль д’Арнье решает поиграть с партнером в сладостную и мучительную игру.
Это было удивительно и прекрасно - растерявший в страсти свою неприступную аристократическую холодность отец д’Арнье и игривый, чудесный мальчик... Волшебная игра, где нет победителей и проигравших, где изысканная чувственность диктует свои правила, где человеческое тело уподобляется музыкальному инструменту в руке мастера и, послушное его воле, рождает на свет томную мелодию... Кантен нежился в объятиях Шарля и Франсуа, словно распинаемый на теплом камне среди пенных волн летнего прибоя. Голова была легка, а душа ликовала - вот оно, его отдохновение, награда за труды. Два великолепных, жаждущих любви тела в его объятиях... Ла Карваль приподнялся, лаская спину Шарля, на миг оторвал его от себя, чтобы глубоко и долго поцеловать, а потом вновь позволил ему заняться своим членом. Голова медленно склонилась на обнаженные колени Морана, окутав их черными локонами, как шелковым пологом ночи.
Не отрываясь от своего увлекательного занятия, Шарль просунул руку между безвольно раскинутых ног Ла Карваля, намекая, что тоже не прочь бы получить толику удовольствия, более острого, чем поцелуи. Почувствовав осторожный палец, Кантен на миг вскинулся и запаниковал, но тут же полетел обратно на ковер, увлекаемый цепкими, золотистыми руками Морана, прекрасно понявшего намерения своего любовника. И вновь успокаивающий, жаркий шепот, и вторящий ему страстный, низкий, переливчатый баритон уже не скрывающего чувственную жажду Шарля. Две пары пылких губ, зацеловывающих его страхи и высокомерие, руки, ласкающие воющую от нетерпения кожу.
- Кантен... - Шарль был нежен, но настойчив, очень силен и не терпел сопротивления, - пусти меня, расслабься...
- Только если я потом тебя так же, - бормотнул Ла Карваль, сглатывая пересохшим горлом, извиваясь на пробравшимся в святая святых пальце.
- Слово дворянина...
Кантену не хватило выдержки, чтобы вынести взгляд наполненных сладострастием северных глаз, и он, отчаянно покраснев, попытался отвернуться. Но твердая рука, взявши за подбородок, развернула его лицо к себе.
- Хочу смотреть на тебя! - распаленно рычал Шарль, - Кантееен...
«Кантен, вот как его зовут. Кантен де Ла Карваль».
Темноволосое и смуглое божество, извивавшееся сейчас под Шарлем, елозя лопатками по ковру.
- Тише, тише... - Франсуа успокаивал его как мог, усвоив на собственном опыте, что рваться и дергаться в первые мгновения бессмысленно и довольно болезненно. Прокурор был куда сильнее его физически, но сейчас расслабился и обмяк. Франсуа не составило особого труда притянуть его обратно к себе, целуя и покусывая распухшие и ставшие удивительно нежными губы, в буквальном смысле осыпая поцелуями лицо, шею и плечи Кантена, слизывая выступившую на коже испарину - не соленую, но сладковатую на вкус. Ощущая и догадываясь, что сейчас с ним происходит, как Шарль вталкивается в него все глубже и глубже, сильно и размеренно, преодолевая невольное сопротивление плоти, погружаясь в жаркую, трепещущую узость. Как напрягаются мышцы под кожей и расслабляются, уступая, как бешено колотится о ребра сердце, ловя губами чужие стоны, хриплые и протяжные.
У Ла Карваля, похоже, имелся опыт подобных соитий, где он привык исполнять в них роль ведущего, а не ведомого, и сейчас никак не мог свыкнуться со своим положением. Выплескивая сдерживаемые эмоции на Франсуа - пальцами, сжимающимися так, что отчетливо похрустывали кости, укусами и жадными поцелуями, в которых тонули вскрики, прижимая Франсуа к своему горячему боку, буквально втискивая его в себя, не обращая внимания на жалобное поскуливание.
Шарль честно намеревался быть осторожным, как если бы на его член был насажен не великолепный хищник Ла Карваль, а нежный ангелочек Франсуа, но то, как прокурор принимал его ласки, не стыдясь, не пытаясь доказать свое превосходство, но просто растворяясь в наслаждении, заставило отца д’Арнье потерять голову. Смуглое мускулистое тело билось под Шарлем в неистовой пляске страсти, и он принял приглашение на древнейший из танцев, который принято исполнять лежа, то с маху погружаясь в любовника, то мучительно-медленно выскальзывая наружу, время от времени выгибая спину, чтобы движением головы отбросить назад волосы, пересыпающиеся парчовым веером...
Они любили друг друга, составив, как верно заметил его преосвященство, великолепную парочку хищников - соединяясь лишь ради мимолетного, но такого страстного удовольствия. Франсуа порой ощущал себя третьим лишним между ними, робко пытаясь откатиться в сторону - но Ла Карваль с силой, почти на грани грубости, дергал его назад, шипя: «Кудаа, слааадкий?» Тогда Франсуа понимал, что он тут отнюдь не лишний, он - связующая нить между этими двумя, сверкающая золотая цепочка навроде той, что за каким-то бесом носит Кантен... Талисман его, что ли?
«Интересно, вдруг кто-нибудь сейчас смотрит на нас?» - Франсуа обвел темную галерею затуманенным взглядом. Ангельское воинство на картинах... но кто может знать, где в этих стенах и колоннах спрятаны незаметные глАзки или отодвигающиеся шторки, дающие посвященному возможность преспокойно созерцать творящееся на полу безобразие?
Предаваться отвлеченным раздумьям ему не позволили. Кантен за волосы притянул его к себе, впившись поцелуем в рот и задвигавшись так сильно, что Франсуа пришлось упасть на него, обхватив руками. Шарль, похоже, достиг финала - мучительного и прекрасного, взлетев куда-то ввысь и увлекая их обоих за собой, туда, где не существует запретов и преград, где звездное сияние прохладными каплями стекает по разгоряченным телам, где нет ни времени, ничего...
Мир не сразу встал на место, но ангелы на картинах, наконец, перестали трепетать ажурными крыльями, и Шарль смог пошевелиться, скатываясь с такого же обессиленного Ла Карваля. Прокурор Шатле, впрочем, моментально среагировал, мертвой хваткой вцепившись ему в плечо:
- Куда?!...
До Шарля не сразу дошло: его заподозрили в обмане и нежелании соблюдать предварительный уговор - теперь была его очередь принять в себя Ла Карваля. Теперь, когда первый безумный порыв миновал, Шарль понял, что предпочел бы более комфортные условия:
- Решил прогуляться в Индию и обратно. Пойдем в спальню.
- Хоть один здравомыслящий человек в обществе безумцев, - сидевший на полу Франсуа вытянул руку, с отстраненным любопытством разглядывая оставшиеся на предплечье багровые следы пальцев, грозившие завтра слиться в нехилый такой синяк. - Который понимает, что любовью нужно заниматься в спальне, а не где приспичило. Разбирайте имущество, господа... - он запрокинул голову и рассмеялся, чисто и легко. Его смех взлетел к стрельчатому потолку, отразившись и рассыпавшись серебряными горошинами. - Да уж, обитель благочиния... Шарль, погонят тебя когда-нибудь из священников, помяни мое слово. И поедешь ты в Париж, покорять высший свет... Составь мне протекцию, когда будешь на вершинах, а?
- Очень, очень, до чрезвычайности смешно, - покивал Шарль, поднимаясь на ноги и попутно прихватывая с пола халат. - Прикройся, а то сияешь на всю галерею, затмевая луну.
Частью одетые, частью - прикрытые чьими попало вещами, они двинулись в покои д’Арнье, причем по дороге Ла Карваль то и дело пытался прихватить Шарля за зад, а тот горделиво уклонялся под тихое хихиканье Франсуа.
В спальне Шарль заставил их зажечь все свечи:
- Хочу видеть вас, - пояснил он, одной рукой обнимая за талию Кантена, а другой Франсуа, притягивая их себе на грудь.
… Они стояли подле широкой постели, устланной мягкими перинами и подушками, лаская и целуясь друг с другом, смеясь, откровенно любуясь друг другом, распаляя себя перед новой битвой. Кантен, никогда не жаловавшийся на крепость организма, быстро пришел в себя и теперь недвусмысленно пробрался игривыми пальцами в нежный распадок крепкого, белоснежного, как сливки, зада Шарля.
«Преподобный при всей его вольности нравов в жизни не отважился бы заказать такую картину, - невесть отчего пришло на ум Франсуа, когда на постели образовалась путаница рук, ног и тел. - Кто бы стал ему позировать, а самое главное - где бы он рискнул ее повесить и кому показать? Это точно были бы падшие ангелы, счастливые своим падением. Пусть они лишились небес, но взамен обрели возможность любить... Или - это не любовь, а самое обычное вожделение, порочное любопытство - и возможность всецело его удовлетворить? Господи, да какая сейчас разница, мне хорошо, им тоже, Ла Карваль получил своих подозреваемых и успокоился, все будет хорошо, Франсуа, вот увидишь...»
Он трепетал под настойчиво прикасающимися к нему руками, чувствуя, как горят на коже обжигающие поцелуи, оставленные тем и другим. Кантен и Шарль прильнули друг к другу, черные волосы перепутались с золотыми, смуглая кожа рядом со светлой, кажущейся в трепещущих отсветах свечей матово-прозрачной, как плафон на старинном алебастровом светильнике. Франсуа понимал, что по сравнению с парочкой атлетически сложенных молодых мужчин он выглядит сущим подростком - пусть и младше их всего на каких-то пять-шесть лет - и они сейчас забавлялись с ним, как с живой игрушкой. Которую можно как угодно валять по постели, трогать везде, где вздумается, целовать, пока он не начинал задыхаться. Нашептывать ему на ухо непристойности, подергивать за колечки сережек... «Малолетний вольтерянец выискался, - бормотал Ла Карваль, болезненно покусывая Франсуа за мочку уха, и тут же переходя на томительно-нежное: - Мой золотой мальчик...»
Кантен потихоньку и спихнул его вниз, к своему браво торчащему мужеству, многозначительно надавив на затылок. Несколько мгновений Франсуа шутливо сопротивлялся, потом уступил: в конце концов, они своими глазами видел, как Шарль по доброй воле взял у парижского прокурора, значит, и ему будет не зазорно. Правда, возбужденное достоинство Кантена точно бы не поместилось в рот Франсуа, но зато над этой штуковиной можно было долго и усердно трудиться языком, краем уха слыша, как сладко постанывает обнимающаяся парочка.
Уже давно д'Арнье не занимался любовью втроем, успев позабыть, какое это сложное и тонкое дело. Точно выверить движение, чтобы оно из ласки не превратилось в пытку, повернуться под таким углом, чтобы не только давать, но и получать удовольствие... Сложности и усилия стоили того, Шарлю казалось, что комната плавает у него перед глазами, колышется полог кровати, а огоньки свечей сорвались с места и кружат по комнате, как светлячки, будто пытаясь как можно эффектнее представить троицу, расположившуюся на постели. Золото, медь, сталь, бронза, мрамор, перламутр - игра красок свела бы мэтра Эшавеля с ума.
Шарль раскинулся перед Ла Карвалем живым крестом, широко разведя полусогнутые в коленях ноги. С губ слетало тяжелое, прерывистое дыхание, подернутые поволокой глаза из-под опущенных век внимательно и жадно ловили каждое движение молодого прокурора. Отец д’Арнье не просто исполнял обещанное - всем своим видом жаждал, требовал, чтобы Кантен сделал с ним все, что ему заблагорассудится. А тот не спешил - пристроив щеку на гладком, белом колене, он водил тонким пальцем по животу, бедрам, груди, лишь на мгновение задевая пунцовую, влажную головку члена… пробираясь сквозь золотистую поросль к пульсирующей дырочке, дотрагиваясь до нее и вновь скользя вверх. Поднося палец к пурпурно-темным губам, неспешно облизывая и вновь продолжая пытку… Шарль постанывал, царапая в нетерпении все, до чего мог дотянуться, тихонько ругался и вертелся под насмешливо-ласковым взглядом черных глаз.
- Раздвинь колени, Шарль… еще шире, - и бронзовая кобра ныряет головой вперед, коротко целуя багровый член и вновь устраивая голову на дрожащем в нетерпении колене, - нравится? Хорошо тебе?
Теперь д'Арнье понимал, что чувствует палач, отданный на милость пытуемого, человека, которого совсем недавно терзал мучительной лаской - Ла Карваль явно умел добиваться признаний не только угрозами.
- Хватит, - так трудно удержать верный тон, не сфальшивить, - иди ко мне... внутрь...
- Дааа... иду...
Тело сопротивлялось, не позволяя проникнуть в себя, овладеть, насладиться тугой, горячей глубиной, но Кантен умел ломать сопротивление. Медленно, уверенно он втискивался в узкий проход, крепко вцепившись в дрожащие, скользкие от золотистой влаги бедра... Шарль метался, сжимая зубы, не позволяя крику не то боли, не то ликования вырваться из груди. Еще мгновение, рывок - и мощный член прокурора полностью вошел в растянутую дырочку... Кантен чуть подался вперед, поцеловав сухие, обметанные губы, и начал плавно двигаться назад. Шарль был великолепен - он быстро сумел расслабиться и поймать нужный темп, помогая смуглому любовнику сполна получить удовольствие. Кантен то увеличивал, то уменьшал темп, перемежая движения поцелуями, осыпавшими лицо, грудь, ноги Шарля, продолжая изыскано и неторопливо играть с вожделенным телом гордого норманна...
В эту схватку Франсуа вмешиваться не отважился - то, что творилось между этими двумя, принадлежало только им и не делилось на три части. У месье Морана хватало собственных проблем - все-таки он был созданием весьма впечатлительным и быстро возбуждающимся, а созерцание игр этой парочки кого угодно могло свести с ума. То, как они двигались, неспешно, без животной грубости сливаясь друг с другом, как неожиданно заострились и четко обозначились мельчайшие черточки лица Шарля, как перекатывались мускулы на широкой, блестевшей от испарины спине Кантена...
В общем, для Франсуа это было уже через край. Пользуясь тем, что Шарль и Кантен заняты только сами собой, он соскользнул с постели, проковыляв на несгибающихся ногах в дальний угол. Вцепившись одной рукой в занавеси, чтобы не упасть, и яростно работая другой, стараясь не смотреть лишний раз в сторону постели, на сплетение тягучих линий и напряженных тел - пока наконец его не накрыло мучительным, горьким облегчением. Теплые капли вязко стекали по дрожащим ногам, Франсуа привалился лбом к стене, и стоял так, дрожа и прислушиваясь к неразборчивым восклицаниям и стонам, доносившимся с постели. Странное дело, Шарль ведь позволял ему обладать собой - но между ними все было совсем не так... очень даже не так, особенно если вспомнить сарай и накатившее на него темное, злое вожделение.
Кантен дразнил Шарля, останавливаясь за миг до наслаждения, не позволяя белокурому архангелу ускользнуть за облака - раз за разом, когда белоснежное тело выгибалось дугой до такой степени, что подушек касался лишь затылок, он замирал, медленно водя руками по сжимавшим его плечи ногам и тихонечко дуя на напряженный, изнывающий член.
Не в силах сдержать злого, яростного стона, Шарль возвращался, и все начиналось заново.
Святой отец зубами рвал кружево простыней, умолял, грозил Кантену расправой - и бросался к смуглому лицу, к темным губам, приоткрывшим в тихом смешке белую полоску зубов, впивался, задыхаясь, в гранатовый рот и шептал чуть слышно: «Пожалуйста, еще, еще!»
Ла Карваль сходил с ума от этого человека - от его тела, от его голоса, от искаженного в наслаждении лица, от осознания того, что сейчас он в нем. Что это Шарль сжимает его плоть, словно рукой в бархатной перчатке, что надменный отец д'Арнье стонет и извивается под его поцелуями, в кровь царапает спину и обнимает с такой силой, что хрустит позвоночник.
Ангел со сломанным крылом, отдающийся брату своему, дьяволу...
- Шарль, - хрипло прошептал молодой прокурор и впился в донельзя разведенные бедра, - ну... полетели!
И Шарль впрямь почувствовал, что его грешная душа вот-вот покинет не менее грешное тело, распятое массивной фигурой королевского прокурора, и в этот момент уже не имело никакого значения, кто есть кто, вся табель о рангах полетела в тартарары, когда любовник взорвался в нем. В такие моменты Шарлю всегда казалось, будто семя там, внутри него, смешивается с его кровью, и дальше по венам бежит уже причудливая смесь, где невозможно отличить «тебя» от «меня».
Долгий миг блаженства, и Кантен гибким хлыстом обрушился на постель рядом с д’Арнье - спрятал лицо в подушках, дрожа и всхлипывая, сызнова переживая каждую секунду соития, не в силах шевельнуться. В эту минуту он был беззащитен, как никогда. Если бы Шарль захотел, он бы зарезал Кантена, как рождественского ягненка.
- Благодарю, - тихонько шепнул он в зажмуренные глаза архангела, - благодарю...
«Уходи, - Франсуа отчетливо слышал шепот в ушах. - Ты сделал все, что мог, привел их друг к другу, а теперь - уходи. Тихо, чтобы они не заметили - пока они блаженствуют в своем счастье... Эти двое куда больше подходят друг другу, чем ты и Шарль. Ты был счастлив, а теперь все закончилось. Твое место подле постели его преосвященства, а не здесь, забыл? Да, забыл - ну так тебе напомнили... Не было никакой любви, была только игра, да и кто станет всерьез любить тебя - бродяжку, которого слегка отмыли и накормили?..»
Полуослепнув от подступающих слез и боли в паху, он на ощупь двинулся к дверям. Сгреб чью-то рубашку, накинул, плечом толкнулся в створку.
Крепкая рука вцепилась в его плечо. Резкое движение - и Франсуа, пискнув, как котенок, был легко и небрежно заброшен на монашескую кружевную постель, прямо на грудь отцу д’Арнье.
- Мы забылись, мой золотой месье Моран, - услышал Франсуа над ухом вкрадчивый шепот, - и вы немедля обиделись? Как глупо... ну совсем как дитя!
Кантен говорил мягко, ласково, а держал крепко, властно - жестко сминая хрупкие плечи и накручивая на кулак каштановые прядки.
- Кто же вас отпустит добровольно, Франсуа? - мягкие губы прижались к обиженно поджатому ротику Морана, а с подушки раздался одобрительный смешок Шарля, - ну же, улыбнитесь... мы в вашем полном распоряжении.
- Не смешно, - Франсуа невольно скривился, когда Ла Карваль потянул его за волосы. - Я и есть дитя, о чем мне неоднократно напоминали. Обидчивое и капризное дитя, уже обученное понимать, когда приходит время удалиться и не мешать старшим, - он не стал отвечать на поцелуй, по возможности прямо взглянув в бездонно-черные, шальные после недавней любви глаза Кантена. - Теперь вы прекрасно обойдетесь и без меня... А если я вам зачем-то нужен, я к вашим услугам. Но лучше бы вам меня отпустить.
Шарль приподнялся на локте, второй рукой властно прижимая Франсуа к разворошенной постели:
- А тебе лучше бы не спорить...
Не угроза, но укоризна - зачем ты отравил чужую сладость своей обидой? Зачем усомнился в моих чувствах, ведь я не испытываю к этому мэтру Ла Карвалю ничего подобного?
Кантену было так сладко целовать призывно раскрытые губы Лилии-Франсуа, ероша мягкую шерстку в паху, ощущая, как Франсуа трепещет огоньком на ветру. Шарль, прижмурившись, следил за тем Кантен ласкает его юного любовника - интересно, завораживало ли так же маленького месье зрелище сплетенных тел Шарля и прокурора? Глупый вопрос, ответ на него был начертан собственным семенем Франсуа, излитым на его же бедра...
- Скажи, что ты хочешь? - шепнул Шарль, предвкушая смятение Франсуа, которого этот вопрос и в обычной-то обстановке повергал в совершенно очаровательное смятение.
- Тебя. Его. И снова тебя - еще и еще раз... - эхом отозвался Франсуа, окончательно потерявший способность здраво соображать - и подчинявшийся только внутреннему зову своего естества. Требовавшего от него ерзать горящим от нетерпеливого вожделения задиком по сбивающимся в кучку простыням, распахиваясь и изнемогая под требовательно ласкающими руками, долго и сладко стонать в чужой рот, и снова вертеться, ощущая под пальцами то собственное тело, то чужую горячую кожу и перекатывающиеся под ней тугие комки мускулов. - Его и тебя...
Франсуа извернулся, перекатившись на живот и медленно, с усилием приподнявшись на руках и локтях. Встав над мужчинами, глядя на них сверху вниз. Не зная того, что яркие карие глаза сейчас затянуло томной поволокой, сделав их цвет воистину бархатным и чуть зеленоватым - и призывно выгнувшись, неторопливо скользя разъезжающимися коленями по натянувшейся гладкости простыней.
Кантен поцеловал его в висок и гибкой змеей скользнул за спину юноши. Трепещущие лопатки и четкая цепочка хрупких позвонков лишили его ума, взбудоражили кровь неистовым желанием, но он был нежен и осторожен... Наклонившись, молодой прокурор поцеловал остренькие крылышки, золотистый затылок, и, перебирая губами, спустился к пояснице... Язык вылизывал узкое тело, а широкие, сильные ладони мяли и гладили горячие бедра, призывно выставленный задик... Наклонившись еще ниже, Кантен припал к розовому входу, пробираясь языком внутрь, обильно увлажняя и ублажая вожделенный вход...
Несмотря на уроки преосвященного, Франсуа никак не мог привыкнуть к обилию и многообразию интимных ласк. Он невольно оглянулся через плечо, удивленно расширив глаза, словно не в силах поверить увиденному - тому, что Кантен и в самом деле прикасается к нему языком в самом запретном и тайном местечке. И это были не просто мимолетные игривые прикосновения, Кантен вылизывал его, как огромный урчащий зверь породы кошачьих, старательно и глубоко. Франсуа невольно с силой потянулся всем телом от порочно-сладкого удовольствия, постанывая сквозь зубы, осторожно поводя бедрами из стороны в сторону и чувствуя, как с силой сжимаются лежащие на них ладони Кантена.
«Он не причинит тебе боли, - отголосок промелькнувшей мысли. - Сейчас - не причинит. Может, потом... И не твоему телу, но твоей душе, так что береги ее, Франсуа...»
Шарль перебрался в изголовье, встал на широко расставленных коленях, закинув руки на спинку кровати и предлагая себя Франсуа, как редкое лакомство, всей своей позой обещая быть кротким и с благодарностью принять от него любую ласку, предоставив неистовствовать и бушевать Кантену, который в эту самую минуту проторял себе путь внутрь нежной плоти Франсуа. Язык сменили пальцы, аккуратно растягивающие нежное жерло. Кантен держался из последних сил, трудился над легким телом долго и обстоятельно, но все же Франсуа вскрикнул, когда увесистое орудие толкнулось к нему внутрь.
- Потерпи, маленький, - хрипло и напряженно прошептал Кантен, - чуточку еще потерпи, а потом будет хорошо...
Он неотвратимо двигался вперед, чувствуя налитой головкой гладкие, нестерпимо горячие мускулы, обжимавшие его так сильно и сладко, что боль сливалась с удовольствием в один звенящий клубок, разрывающий грудь стонами экстаза. Он старался двигаться плавно, но иногда у него не получалось и он рывком проталкивал себя вперед, мощно сжимая дрожавшие бедра Франсуа... а потом долгое движение назад - и снова атака... Моран извивался на его клинке, мычал, ублажая ротиком Шарля - тот гладил его волосы и плечи, закатывал глаза, откидываясь на резную спинку кровати. Кантен чувствовал, что мальчик ласкает д’Арнье в том ритме, который он задал этому нежному и распутному телу.
Хищники договорились, поделив добычу меж собой, и теперь Франсуа раздирали на части долгие, тягучие судороги, волнами прибегавшие по телу. Он не мог кричать, как ему хотелось - только издавать неразборчивое звуки ртом, занятым внушительным достоинством Шарля. Чувствуя, как сзади в него погружается Кантен: осторожно и вместе с тем неумолимо, вперед-назад, цепко и твердо впившись пальцами в бедра Франсуа, то слегка притягивая навстречу себе, то отталкивая. Горячая и гладкая плоть скользила по небу, порой утыкаясь почти в горло, Франсуа непроизвольно начинал давиться, дергаясь и чувствуя, как рот заполняется горьковатой слюной. Казалось, Ла Карвалю особо нравятся эти мгновения: когда беспомощно насаженный на его жезл страсти юнец стискивал его внутри себя - и, выждав время, он вновь легонько подталкивал Франсуа вперед.
Франсуа ощущал его там, внутри себя, невольно усмехаясь сквозь выступившие на ресницах слезы. Многоопытный отец Роже верно угадал и понял его натуру: юнцу нравилось испытывать боль и неловкость противоестественного соития, нравилось оказываться чьей-то игрушкой и добычей, и раздвигать для кого-то ноги, ощущая в себе ладное, крепкое и горячее достоинство другого мужчины, с силой вталкивающееся в узкую, сжимающуюся дырочку. Нравилось принимать кого-то в себя - вот так, как сейчас, выгнувшись золотым мостиком между двумя любовниками, делившими его тело.
Они не совратили его и не растлили, о нет. Странная, двусмысленная жизнь последних месяцев все больше и больше пробуждала в Франсуа Моране то, что всегда обитало в глубине его души - склонность к неуемному распутству, к поиску новых, все более острых ощущений. Франсуа нравилось то, что с ним делали, а лучшим подтверждением тому были мучительно-долгие судороги, что сотрясали его, когда прокурор касался своим членом маленькой таинственной точки внутри извивающегося тела, сладостные всхлипы и вовсю торчавшее достоинство... Не сбавляя темпа, Ла Карваль протянул руку меж разведенных ног и сжал в кулаке игрушку Морана.
Ласкаемый изнутри и снаружи, захлебнувшись волной накатившей на него страсти, Франсуа все-таки захныкал, отчаянно дергая взад-вперед головой - и для надежности вцепившись пальцами в бедра Шарля, оставив на светлой коже размытые алые полосы от ногтей. Кантен сводил его с ума - прокурору показалось мало того, что он находится внутри своей добычи, он стиснул ладонью стоявший придорожным столбиком член Франсуа. Вынудив актера двигаться не только вперед-назад, но и ерзать вверх-вниз в яростных попытках достичь собственного удовлетворения - хотя бы таким образом. Ла Карваль с силой сжимал пальцы на податливо-упругой плоти, ни на мгновение не прекращая двигаться внутри Франсуа, то ли добиваясь того, чтобы мальчишка признал свое поражение и запросил пощады, то ли пытаясь узнать, на сколько у него еще достанет сил выдерживать экстатическую гонку за убегающей луной.
Когда Франсуа принялся драть ногтями бедра Шарля, д'Арнье соизволил оторваться от кроватной спинки, успокаивающе поглаживая плечи и спину Франсуа - потерпи еще немножко, наслаждайся, пока можешь, сейчас все закончится... Его скрутило сладостной судорогой так быстро и неожиданно, что он не успел вытащить член из ротика маленького месье, изливаясь прямо в горло Франсуа и инстинктивно притягивая его ближе, чтобы продлить удовольствие.
Мысленно Франсуа попытался смириться с мыслью о том, что Шарль наверняка не успеет убрать свое сокровище - но Боже мой, как же много оказалось этого вязко-теплого добра, мгновенно заполнившего рот и потекшего из уголков губ. Франсуа ошалело зажмурился, дергаясь в руках Ла Карваля и умоляя невесть кого только об одном: пожалуйста, не дайте сблевать прямо здесь и сейчас, я этого не вынесу...
Кантен, чуть отклонившись вбок, во все глаза смотрел, как мальчик, судорожно скуля, глотает семя Шарля, а тот выгибается дугой, не сдерживая криков, теребит каштановые локоны, насаживая на извергающийся ствол распухшие губы Морана... Густая, вязкая жидкость пузырилась, капая на подбородок Франсуа и ноги Шарля, оставляя матово блестящие следы на щеках. Юноше, похоже, стало плохо, он рванулся назад, еще глубже насаживаясь на кол прокурора - и Кантен, не вынесший страстного напряжения, мощно прижал его грудь к подушкам и забился в долгом, выматывающем, опустошительном экстазе.
Наглотавшись семени, мягко-удушливым комком вставшим поперек горла, не позволяя ни вдохнуть толком, ни выдохнуть, ни хотя бы откашляться, Франсуа беспомощно распластался под Ла Карвалем, сильными, но рваными толчками вбивавшим его в проседавшую под их весом перину. Франсуа не смог бы сейчас сказать, плохо ему или хорошо - он просто падал в бездну, наполненную серым туманом, падал, не имея возможности зацепиться за что-то или закричать, лишившись малейшей опоры и ожидая только одного, возможности достигнуть дна и разбиться вдребезги. Кантен хрипел над ухом - жарко, жадно, сполна наслаждаясь полученным удовольствием и чужой покорностью, разрывая его изнутри собой, делая частью себя, клеймя - отныне и навсегда.
Франсуа обрел голос и заверещал, ощутив, как под ним расплывается влажное пятно. Как Ла Карваль выплескивается в него, рыча от удовольствия - раз за разом, толчок за толчком, вбиваясь так, словно пытаясь достать до судорожно трепещущего сердца. Это длилось долго, непредставимо долго, пока после очередного рывка прокурор грузно не обмяк на нем. Франсуа с трудом повернул голову, хватая воздух, задыхаясь, постанывая и кашляя, чувствуя, как изо рта вытекает отвратительно-теплая струйка и на лице засыхают брызги семени.
Смерть начала казаться не такой уж и плохой идей.
«Так ведь и сердце может не выдержать», - мелькнуло в голове у Роже де Лансальяка, когда три великолепных мужских тела на разворошенной постели забились в экстазе, превращаясь из совершенной по своему изяществу скульптуры в россыпь обломков. Он ткнулся пылающим лбом в каменный перестенок, дающий возможность монсеньору архиепископу спокойно передвигаться по своему дворцу незаметно для прочих его обитателей, пытаясь перевести дыхание. Какого дьявола, только что он чувствовал себя помолодевшим на тридцать лет, когда у него стояло колом вот так же, как у этих великолепных жеребцов, и он не хуже, а то и с большей изобретательностью мог бы валять ангелка по постели - до слез, до тихого воя, до кровавых капель из разодранного задика.
Лансальяк поклялся себе, что в следующий раз он будет рядом с ними - так, чтобы можно было дотронуться до лоснящейся смуглой спины Ла Карваля, пощекотать трогательно и беззащитно торчащий член малыша, а Шарля самого поставить на колени и дать ему в рот... черт, черт, черт, в кои веки у него стоит, а мальчики слишком заняты друг другом!
Кантен, задыхаясь и смахивая с лица влажные капли пота, упал рядом с Франсуа, уткнувшись в колени Шарля.
- Прости, - тихо прошептал он через мгновение, притягивая юношу к себе и целуя его бессильно свесившуюся кисть, - я обожаю тебя...
Ответом стал мучительный кашель - Франсуа, спазматически дернувшись, перекатился на край постели, свесив голову и попытавшись избавиться от всего, что осталось у него во рту и застряло в горле. Беспомощно взмахивая рукой и хрипя:
- Пить... Шарль, черти бы тебя драли, никогда не делай так больше... Ну дайте же попить, чтоб вас!
Слышал актер признание Ла Карваля или нет, или нарочно не обратил внимания - осталось загадкой.
Шарль вздохнул - ну что, что такого ужасного в том, чтобы проглотить чужое семя? Счастье еще, что Франсуа не вывернуло наизнанку, но в тот момент выше сил Шарля было снять его мордочку со своего кола, несмотря на все уважение к тонкой натуре любовника.
- Прости, - отозвался он голосом, в котором не было и намека на раскаяние, - я увлекся, больше не буду.
Выбравшись из постели, он поднес Франсуа стакан воды, встав на колени у постели:
- Держи, пей... Еще?
- Принести вина, ты, конечно же, не догадался... любовь моя полоумная, - Франсуа так и остался лежать на животе, выхватив стакан и выхлебав его в три глотка - и пролив часть на себя, на постель и на ковер. Перевел дух, срыгнул и потребовал: - Еще... Я очень страшно выгляжу, правда? - он выплеснул остатки воды себе на ладонь, безуспешно пытаясь стереть со щек, губ и подбородка засохшие потеки семени.
- Ты выглядишь так, что хочется опять раскрыть тебе рот и начать все сначала, - усмехнулся Шарль, углом влажной простыни аккуратно оттирая забрызганное спермой лицо Франсуа.
Кантен довольной сытой пантерой вытянулся на постели, краем уха прислушиваясь к шушукающимся Шарлю и Франсуа. Кажется, юнец не переносил вкуса мужского семени. Что ж, учтем на будущее.
И тут будто бы что-то кольнуло сердце - Ла Карваль обежал комнату темными глазами, задумчиво тронул золотой поясок. Нет, звериные инстинкты его никогда еще не подводили.
- Шарль, - негромко произнес он, - за нами наблюдают.
- Наблюдают? - д'Арнье оглянулся вокруг. Украдкой подмигнул Франсуа, предлагая сохранить в секрете маленькую шалость преосвященного. - Уверен, вам кажется, Ла Карваль.
- А я вот слышал, якобы слишком усердные занятия любовью могут оказывать на людей странное воздействие, - уловив намек, Франсуа с показным удивление оглядел пустую комнату.
- В ушах звенит, перед глазами плывет, - подхватил Шарль, - сердце колотится, ноги подгибаются - все симптомы любовного истощения налицо. «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви…»
- А ты мне вина жалеешь, - немедля укорил Франсуа. Осторожно выпрямил ноги, сдавленно охнув. - Не говоря уж о яблоках. Но вообще-то я предпочитаю персики. И не люблю, когда меня называют «маленьким», - последнее было добавлено специально для Ла Карваля, но резкость высказывания была смягчена улыбкой.
- Также лучше не использовать обращения «ангел мой», «мой золотой», «сокровище», «радость моя», «сладкий», - со знанием дела уточнил Шарль. - Франсуа, ну где я тебе раздобуду персиков в два часа ночи?
- В кладовой на кухне, - недоуменно отозвался Франсуа, протягивая руку и пытаясь пятерней расчесать спутавшиеся пряди Шарля. - Где же еще? Я ж тебя не грабить оранжерею монсеньора посылаю... Ладно, обойдусь на сей раз, - смилостивился он. - Но только на этот. Кстати, обращение «мой золотой» я вполне могу пережить.
Шарль поймал его руку и чмокнул ладошку:
- Хорошо, мой золотой, в следующий раз я перетащу к изголовью все содержимое буфета, чтобы все было под рукой, когда в тебе проснется зверский аппетит, усугубленный невыносимой жаждой.
- Да уж пожалуйста, постарайся заранее позаботиться обо мне, - Франсуа перекатился по постели. Едва заметно вздрогнув, когда Ла Карваль с довольным вздохом использовал его вместо подушки, опустив голову на грудь и засыпав Франсуа черными лоснящимися прядями. - Кантееен, тебе больше не мерещатся невидимые соглядатаи?
Ла Карваль пробормотал нечто невразумительное, из чего можно было заключить, будто его подозрения не вполне успокоены. Тогда Шарль бережно высвободился из рук Франсуа, демонстративно запер дверь на ключ и вернулся в постель, где, немного потолкавшись и поехидничав, кое-как уместился вместе с Кантеном и Франсуа. Вскоре все трое спали, как убитые.