Страница 41 из 69
Вырвавшись из коварных и расслабляющих объятий Галереи, прокурор решительным шагом устремился к апартаментам его преосвященства - испрашивать аудиенцию. Монсеньор не отказал.
- Ваше преосвященство, - с порога начал Ла Карваль, - позволите ли вы мне говорить откровенно, как на исповеди? В том числе о ваших родственниках и домочадцах? Помните, я лишь исполняю свой долг. Любые подробности, что могут быть затронуты в нашем разговоре, не пойдут далее моих ушей. Если, конечно, они не окажутся уликами в расследовании.
- Конечно, сын мой, - чинно отозвался де Лансальяк, - искренность есть первый шаг на пути к истине. Вы не должны беспокоиться о том, что уязвите мои чувства, ибо перед дознавателем столь же нелепо запираться и кокетничать, как перед священником и врачом. Прошу, присядьте. Кофе? Ликер? Я весь внимание.
Лансальяку с трудом удавалось отвлечься от мыслей о том, как прелестен был королевский прокурор Ла Карваль лет этак десять назад, и как дивно он смотрелся бы в исполнении мэтра Эшавеля в паре с отцом Антуаном. Давид и Ионафан, да, пожалуй так...
- Благодарю, святой отец, если позволите - кофе и мед… Так вот, на уединенном островке Гаронны мы обнаружили тело убитой девушки. Месье Моран опознал в ней Терезу Люсьен, актрису, принимавшую участие в устроенном вами спектакле… - прокурор кратко и сдержанно описал внимательному слушателю трагические события нынешнего утра.
«Если Лансальяк каким-то образом замешан в происходящем, - рассуждал Кантен, цедя маленькими глоточками ароматный кофе, подслащенный ложечкой прозрачнейшего меда, - он и так все знает. Если нет - пусть поможет выпутать себя самого из сети подозрений… В конце концов, преподобный, как никто другой, заинтересован в установлении истины!»
- Сейчас я ожидаю возвращения барышни Лану, рассчитывая получить от нее сведения о мадемуазель Терезе, - завершил свой рассказ Ла Карваль. - Ваше преосвященство, я говорю с вами открыто и прошу помнить о моем обещании… Если предположить, что вы невиновны и непричастны - значит, кто-то сделал все, чтобы следствие нацелилось именно на вас. Эти люди знакомы с вашими привычками и образом жизни - и я вынужден спросить вас: не есть ли это месть кого-то из ваших… гм… падших ангелов? Кто из них, кроме отца Антуана и месье Морана, сейчас находится в городе?
Хотя Ла Карваль и предупредил о том, что не намерен приседать в реверансах, де Лансальяк был несколько шокирован прямотой месье прокурора, однако виду не показал. Бережно отложив в сторону ложечку с замысловатым вензелем, архиепископ отхлебнул кофе, покатал горячий напиток на языке, собираясь с мыслями.
- Я так понимаю, что вы удостоили своим посещением Галерею Ангелов, месье Ла Карваль? В сопровождении отца Антуана, надо полагать? Прежде всего я должен сказать вам - моя коллекция собиралась на протяжении почти сорока лет, еще с тех времен, когда я был всего лишь каноником. Большинство юношей - простолюдины. Я не самоубийца, месье Ла Карваль, и всегда рубил деревце по себе, чтобы избегнуть скандала.
- Но Шарль-Антуан д’Арнье - отнюдь не простолюдин, - Ла Карвалю впервые приходилось допрашивать столь знатную особу, да еще и о столь щекотливых вещах. Щеки молодого прокурора горели пламенем. - И... и я узнал еще одного человека, маркиза де Монтлис… Быть может, был кто-то еще?
От смущения смуглая кожа прокурора потемнела еще сильнее, отчего он сделался похож на мавра в европейском платье, вызвав одобрительную усмешку преосвященного, высоко ценившего умение покраснеть в нужный момент.
- А кто такие эти д’Арнье, месье прокурор? Дворяне, говорите вы. С этим я не стану спорить, семья с изрядной историей, но - в масштабах своей деревни. То же я могу сказать вам и о Монтлисах, имя которых гремит на десять лье в округе. Мальчики, которых от прочих отличала лишь спесь и «де» в фамилии, - снисходительно пожал плечами Лансальяк. - К тому же большинство из них были беднее церковной мыши.
- Я спрашиваю вас о таких вещах не из праздного любопытства, - нахмурился готовый вспылить прокурор, - поймите, по большей части подоплека всех, даже самых страшных и долго подготовляемых преступлений - обычнейшие человеческие страсти: ненависть, месть, ревность, сребролюбие... Тогда остаются домашние - те, кто мог быть посвящен в тайны вашей личной жизни и... и в первую очередь...
Ла Карваль хотел сказать - «и в первую очередь - ваш племянник», но... нет, он не струсил. Просто в голову ему пришла дикая мысль, что и князь де Сомбрей в свое время не избежал внимания преосвященного дяди. И настолько ему стало противно, что прокурор невольно отодвинулся в своем кресле от перламутрового чайного столика, пролив подцепленный ложечкой мед на свое запястье.
«Неужели архиепископ покушался на собственного воспитанника и родственника? - с невольной дрожью думал Кантен, пока, забывшись, совершенно по-деревенски слизывал с руки прозрачные вязкие капли, - достоин ли он оправдания в таком случае? Негодяй... как и тот, другой...»
- Договаривайте, месье Ла Карваль, - поощрил де Лансальяк, - и в первую очередь, мой племянник, князь де Сомбрей.
Он прекрасно понял ход мыслей прокурора, как и причину того, почему слуга закона шарахнулся от него, как от прокаженного. «Пантера вылизывает лапу», - с мимолетным восхищением подумал преосвященный, наблюдая, как Ла Карваль весьма своеобразным способом спасает манжеты от липких медовых капель.
- В котором вы, очевидно, предполагаете жертву тирании и насилия. Очень заманчиво, не так ли? Сирота в доме дядюшки-развратника. Некому пожаловаться, некого просить о защите, ребенок подвергается безжалостному насилию раз за разом, пока не становится достаточно взрослым, чтобы сбежать, а после - отомстить... - в голосе преосвященного звенели лучшие трагические интонации, а после он вполне нормальным голосом полюбопытствовал: - Так вы это видите, месье Ла Карваль?
- Я следователь, ваше преосвященство, - твердо ответил Ла Карваль, - я не должен исключать никаких версий... если хочу докопаться до истины!
- Судя по вашей реакции, сын мой, - интонации архиепископа стали мягче лионского бархата, - вам довелось иметь подобный неприятный опыт лично. Не опасаетесь ли судить лицеприятно?
«Говори правду и посрами дьявола», - вспомнил Ла Карваль старинную пословицу.
- Нет, ваше преосвященство, - тихо сказал Кантен. - Речь идет не о растлении юношей, а об убийствах... Я расследую убийства, остальное, ежели оно не связано с этим преступлением, меня не касается. Я не Господь Бог и не Судия вам... ни вам, никому другому... И все же, у вашего племянника есть повод люто ненавидеть вас?
Лансальяк снисходительно улыбнулся.
- Вы видели - мои ангелы были либо исключительной красоты, либо редкостного обаяния, искупающего недостатки либо заурядность внешности. Жорж-Габриэль в юных годах был довольно мил, но до крайности зануден, ханжески благостен и не представлял для меня ровным счетом никакого интереса. В первую очередь потому, что был кровью от моей крови - я никогда не забывал об этом. Его возмущала необходимость делить кров с моими… подопечными, иногда доходило до безобразных сцен, о которых я позволю себе умолчать. Признаюсь, я вздохнул с облегчением, когда в год своего совершеннолетия Габриэль покинул нас, отправившись в столицу.
- Но был ли кто-нибудь, кто бы затаил на вас ненависть из-за... всего этого? - невесть отчего Кантен Ла Карваль представил, каково в постели монсеньору его нынешней пассии, месье Морану. Прокурор на миг представил утратившего свои небеса ангела, извивающегося ужом под этим толстым брюхом, и быстро опустил лицо, чтобы преосвященный не увидел его заблестевших глаз... Юнец, раздираемый на части похотливым членом, придавленный, обслюнявленный благостными, пухлыми губами...
- Нет, - твердо и уверенно отрезал де Лансальяк, - исключено. Поймите же, месье прокурор: я никогда и никого не принуждал, не увечил и не уродовал. Помогал деньгами или протекцией даже спустя несколько лет после того, как молодые люди покидали мой дом. Я не вижу причины, по которой хоть один из моих мальчиков мог меня возненавидеть.
- Значит, мы ищем того, кому выгодно ваше падение не из-за мести за былое, а из-за других благ, - сделал вывод Ла Карваль. - Ваше преосвященство, у вас есть враги? Кто положил глаз на вашу епархию? И... каково материальное положение вашего племянника? Насколько мне известно, его семья отнюдь не бедствует, он обласкан королем, мадам де Сомбрей - конфидентка молодой королевы. Траты мадам, в том числе довольно значительные карточные долги, исправно оплачиваются князем.
Роже де Лансальяк раскинул руки, будто приглашая мир в свои гостеприимные объятия:
- Меня все любят! Но, очевидно, некоторым это не нравится. Да и засиделся я в Тулузе - двадцать лет руковожу здесь клиром. После моей смерти племянник унаследует мои деньги, весьма доходные виноградники под Бордо, родовое имение в Фуа и графский титул - после смерти моего старшего брата в череде наследников первым иду я, но, как лицо духовное, пользоваться им не могу. Состояние самого Габриэля было значительно приумножено за то время, что я управлял его имуществом.
- У жадности глаза велики, - вздохнул Ла Карваль, вспоминая, сколько кошмарных убийств расследовалось парижской полицией из-за смехотворных сумм, - и вообще, как местные дворяне могли получить сведения о вашей жизни? Либо сами видели все своими глазами, либо кто-то из ваших слуг или домашних - подкуплен. Боюсь, ваше преосвященство, мне придется допросить штат прислуги.
И добавил небрежно:
- Тут, в Тулузе, как меня уверяли, есть толковые мастера дознания - мы узнаем правду.
Монсеньор медленно приподнял брови:
- Даже так? Вам уступить еще пару комнат для дыбы и «железной девы», или вы установите их на лужайке под окнами - в назидание, так сказать? Попытаетесь стяжать лавры святого Доминика?
- Для того, чтобы выйти на преступников - все средства хороши, - пожал плечами прокурор, - в Париже и не задумывались бы над такими мелочами.
Против воли, в черных глазах Ла Карваля мелькнули красноватые искры. Прокурор не относился к числу любителей смотреть на чужую боль, если, конечно, она не была прелюдией к долгим любовным играм. Но, взяв след, гончая не задумывалась о хорьках, чьи норы топчут ее мощные лапы.
- Естественно, никто не собирается допрашивать с пристрастием близких вам людей. Впрочем, быть может у вас есть сомнения насчет кого-то из слуг? Такого человека мы допросим в первую очередь. Вежливо.
- Мои слуги либо работают в этом доме десятилетиями, что аттестует их как преданных и верных, либо едва поступили - помнится, недавно взяли нового конюха и поваренка, но, сами, понимаете, в мои покои эта прислуга не вхожа, - пожал плечами де Лансальяк.
- Значит, кто-то из ваших нынешних или бывших домашних... Ну, отца д’Арнье можно из этого списка исключить, как и месье Морана - они совершенно преданы вам.
Прокурор выдержал паузу, будто давая Лансальяку возможность оспорить его слова и потребовать немедленно тащить в пыточную своих фаворитов.
- Безусловно, месье Ла Карваль, этим двоим вы можете доверять, как самому себе.
«А себе бы я не доверял ни на йоту, - усмехнулся про себя Кантен, - особенно, если дело касается отца Антуана, решившего попробовать себя в роли коварного искусителя».
- Тогда... кто же, ваше преосвященство? - Ла Карваль потихоньку начинал терять терпение, - боюсь, мне придется просить вас составить список ваших бывших... э-э... воспитанников, которые остались жить в Провансе, и побеседовать с каждым из них.
- Почем мне знать, кто? - всплеснул руками преосвященный. - Если бы мне это было известно, вы бы здесь не сидели! Я отвечаю на ваши вопросы, Ла Карваль, но я не имею понятия, что вам нужно услышать, чтобы найти ниточку и дернуть за нее... Список! Говорю вам, я не помню половины имен, только лица.
- Что ж, - в жестком голосе Ла Карваля не было и тени прежнего участия, - вы не желаете помочь себе? Хорошо. Я сделаю все без вашей помощи. Слуги будут допрошены. С пристрастием. Уж они-то припомнят имена молодых господ, живших под вашей крышей, и обретающихся сейчас в Тулузе.
Ла Карваль по-настоящему разозлился на этого веселого борова - то он не знает, этого не помнит... Неужели не понимает, что над его головой занесен меч? Что ж. После пыток, пожалуй, по провинции поползут не то, что слухи - крик о сатанистах и архиепископе-содомите будет стоять на весь юг Франции! Такое уже не замолчишь - на допросах будут присутствовать все, кому положено. Начиная с местных судей и заканчивая секретарями - Кантен не собирался в угоду скрытному прелату поступаться процессуальными законами королевства. Ну, а последствия - не его забота. Пусть де Лансальяк расхлебывает то ядовитое варево, что умудрился заварить.
Преосвященный раздраженно взмахнул рукой:
- Не надо воспринимать мою скверную память на имена как личное оскорбление... Вот что, пойдемте в галерею - картины помогут мне собраться с мыслями!
Ла Карваль снова покраснел: он был не прочь еще раз взглянуть на «Архангела Михаила», но опасался, что преосвященный прочтет в его лице, как в открытой книге. Напустив на себя самый равнодушный вид, на какой был способен, Кантен двинулся за шуршащей алой сутаной по коридорам дворца - машинально отметив, что за окнами уже сгущается вечер.
Осмотр галереи длился почти три часа, в продолжение которых господин прокурор чувствовал себя мучеником, поджариваемым на медленном огне. В конце концов, у него уже мельтешило в глазах от нимбов, крыльев и обнаженных юношеских тел, а де Лансальяк, кажется, нарочно издевался над ним, подолгу задерживаясь у каждого портрета, припоминал, задумчиво глядя на картину, нежно прикасаясь к некоторым, чуть хмурясь при виде других. Список получался внушительный, даже без учета тех ангелов монсеньора, что уже отлетели с грешной земли на небеса.
- Пишите, Ла Карваль - Николя Амьель, тогда был студент богословия... Флорестан де Монтаньяк... Что? Обычное тулузское имя. Благодаря фестивалям Флоримонов, Флорестанов и Флорианов всегда было в избытке... Этого не помню, хм, дайте подумать. Святой Антоний, охо-хо... Нет, не обязательно Антуан. Овернец, точно, акцент помню, имя нет... Оноре? Оливье? Ставьте прочерк, безнадежно. А вот какая рыжая прелесть! Ив Лаеннек, царствие небесное... А это? Хмм... Дай, Боже, памяти! Еще один прочерк, не обессудьте. Вот святой Трифон, Милочка де Бре. Христианского имени не знаю, всегда был Милочка. Мартин Эшавель. Кристоф Готье, мальчик с собачкой - был неразлучен с этим псом, упросил даже на картине нарисовать своего Байярда. Говорят, ослеп после оспы - и собака была его поводырем.
«Чтоб тебя разорвало! Чтоб тебя в куски разорвало, инквизитор чертов, креста на тебе нет и христианского милосердия!» - стучало в висках Кантена. Глаза, накрытые жемчужно-розовой пеленой, слезились от обилия самой соблазнительной плоти, которую ему только доводилось видеть за всю свою недолгую и грешную жизнь! Бесстрашному прокурору чудилось, что еще один портрет - и его кюлоты затрещат по швам, или он не сдержит естество и бедные панталоны станут мокрыми и липкими, как у подростка, увидевшего купающихся девчонок. Хорошо хоть руки заняты маленьким переносным бюваром с бумагой, пером и чернильницей.
Ему уже было наплевать, как он выглядит со стороны, а Ла Карваль понимал, что вид его ужасен - волосы растрепаны, щеки пунцовые, а губы распухли, искусанные в попытках сдержать невольные стоны восхищения и желания... Преподобный устроил ему изощреннейшую пытку, достойную самых жестоких римских тиранов! И за что, спрашивается? За то, что несчастный Ла Карваль честно пытался помочь его преосвященству выпутаться из передряги?
«Не прощу! - мстительно подумал Кантен, ощущая тысячный сладкий спазм во всем теле и горячую ломоту в паху. - Умирать буду - не прощу!»
Лансальяк бродил от полотна к полотну с самым невозмутимым видом, внутренне покатываясь со смеху. Ах, бедный мальчик, сколько сладкого кругом, а руки надо держать в карманах! Поймать бы тебя, черный ангел, и пришпилить к холсту за крылышко. Да, сейчас у него есть месье Моран, и он - особенный, но и этот мрачный красавец возбуждал в архиепископе желания совершенно определенного толка.
Портреты кончились, но пытка продолжалась. Итогом пристального осмотра стал лист, исписанный именами и датами - архиепископ называл примерный возраст своих любимцев, жалко трепетавший в пальцах Ла Карваля, да запинающаяся походка прокурора, ибо его стройные ноги подгибались, как у жеребенка. Едва позолоченные двери галереи закрылись за его спиной, прокурор хотел улизнуть под предлогом работы, но жестокосердное преосвященство, взяв его под руку, повело в свой будуар, якобы за тем, чтобы «продолжить разговор». Все попытки прокурора отвертеться не имели успеха - де Лансальяк упорно вел молодого человека в свои покои, а тот буквально выл от острого желания разрядиться в чью-нибудь плоть, пусть даже в собственный кулак, но сделать это немедленно, иначе позор с мокрыми штанами неизбежен!
Монсеньор усадил столичного гостя на диванчик и самым светским образом принялся угощать кофе и рахат- лукумом, ударившись в сентиментальные воспоминания о бывших любовниках, которые с натяжкой можно было признать полезной следствию информацией. Внезапно прервавшись на полуслове, он пытливо взглянул на Ла Карваля:
- У меня сложилось впечатление, что моя коллекция не оставила вас равнодушным, месье прокурор?
- Святой отец, - рявкнул Ла Карваль, пытаясь прикрыть полами мундира вздувшиеся панталоны, - я не собираюсь вам исповедоваться!
«Чтоб тебе провалиться!» - подумал он, в красках представляя преосвященного висящим на колесе и двух палачей, заживо сдирающих с него шкуру.
- А почему бы и нет? - благодушно удивился Лансальяк возмущению прокурора. - Возможно, в некоторых вопросах я был бы более снисходителен, чем ваш парижский духовник. Хотя прекрасно понимаю, отец Антуан был бы в вашем случае предпочтительнее...
- Ваше преосвященство, - едко произнес Ла Карваль, хотя более всего на свете ему захотелось заорать на преосвященного во весь голос, - уж не желаете ли вы и меня осчастливить сеансами позирования у своего живописца... запамятовал его имя?
- Мэтр Эшавель, - любезно напомнил преосвященный,- прекрасный мастер, не находите? Мэтру достаточно нескольких сеансов позирования, а у вас бы остался редкостной красоты памятный сувенир.
- Да как вы смеете… - начал было Кантен, поднимаясь с диванчика, но нечаянно толкнул коленом столик и опрокинул на себя кофейник.
Взвыв раненным волком, молодой прокурор попытался стряхнуть кофе с мгновенно пропитавшейся горячей, густой жидкостью одежды. Монсеньор в высшей степени заботливо осведомился, не обжегся ли его гость и своеручно принялся промокать на нем кофейные пятна.
Горячий кофе, как это ни странно звучит, остудил пыл Ла Карваля. Сухо простившись с сердобольно квохчущим архиепископом, Кантен направился в свои комнаты - сменить испорченную одежду и привести в порядок мысли. Итак, ему следует опросить тех, чьи имена значились в списке любимчиков архипастыря Тулузы, проверить их связи, узнать подноготную этих людей. Много тяжелой работы, способной затянуться на недели и месяцы, а нужно спешить. Он должен отыскать виновного - и вернуться в Париж, к Мари Дюкло и ее веселым подружкам из Варьете, к Пилар из «Коронованного дельфина», к мадам де Ноай, требовательной и страстной… Подальше от Шарля д'Арнье, отца Антуана, и его странного мальчишки-актера, ангела с багровыми розами в руках… Возврата к прошлому нет и не будет, хватит с него Рауля, хватит потерь, за которые некому мстить…
Часы пробили полночь, потом час ночи, а Кантен все ворочался с боку на бок в своей постели. Поняв, что уснуть ему не удастся, молодой прокурор тихонечко выскользнул из спальни и, прихватив канделябр, крадучись, как школьник, пробрался в картинную галерею. Теперь, в одиночестве, он может в полной мере… Ла Карваль сердито оборвал себя, приказав бесовским мыслям убираться вон.
- Нет, - доказывал он собственной совести, - я просто еще раз хочу взглянуть на лица, чтобы лучше запомнить.
- Так и смотри на лица! - ехидничала совесть. - Давай-давай, свети выше, нечего рассматривать то, что ниже шеи!
- Подсвечник тяжелый, - ныл Ла Карваль, - рука высоко не удерживает.
- А ты двумя, - не унималась мерзавка, - займи обе руки, а то, знаешь ли, когда глаза такое видят, а хотя бы одна рука свободна... сколько там пар штанов у тебя осталось? И чего это ты ангела Варахиила с его розочками разглядываешь? Иди-иди, погляди на... да не на Михаила-архангела, д’Арнье тебе ни к чему, его-то запоминать не нужно! Ступай вон к тому, рыженькому.
- Где рыженький?
- Ах ты, развратник!
- Неправда, - начал было оправдываться прокурор, но тут дверь отворилась, впустив в Галерею Ангелов какого-то человека... Если бы Кантен мог приказать земной тверди разверзнуться под своими ногами, он бы сделал это не раздумывая! Какой позор! Перед ним стоял и насмешливо улыбался отец д’Арнье.
Шарль понимал, что следовало бы принять более скромный вид, но уж больно потешно выглядел вцепившийся в подсвечник неподкупный прокурор - будто д’Арнье был демоном, а шандал - осиновым крестом.
- Доброй ночи, месье Ла Карваль. В полумраке они совсем как живые, правда?
Монсеньор столь искренне потешался, описывая свою нынешнюю прогулку в обществе Ла Карваля, что Шарлю внезапно до смерти захотелось вновь увидеться с самим собой - таким, каким он был долгих десять лет тому. Лучше ли он был? Хуже? Д'Арнье знал одно - он изменился. Никогда он не станет тем, чем был прежде.
Кантен хотел соврать, что он здесь совсем по другому поводу, но понял, что любые потуги скрыть очевидное бессмысленны. Вздохнув, он взмахом головы откинул за плечи неподвязанные в спешке волосы.
- Его преосвященство подверг меня сегодня маленькому экзамену, - чуть усмехнувшись, ответствовал он Шарлю, - что ж, я никогда не был примерным христианином. Это он выяснил. Впрочем, кое-кто из модных философов давно объявил осуждение сей человеческой слабости досадным предрассудком. Нам ли спорить с философией, раз уж ей доверяет монсеньор Тулузский?
- О, - со сдержанным ехидством отозвался Шарль, - его преосвященство - великий философ. Возможно, посредственный богослов, но уж по части философии, а в частности, учения Эпикура, ему равных мало. Кто же из сонма святых и ангелов привлек ваше особое внимание, если не секрет?
- Секрет, - насколько мог бесстрастно ответил Ла Карваль. «Как будто сам не догадываешься! - подумалось ему, - неужели ты настолько тщеславен, что не упустишь случая еще раз услышать комплимент из уст чужого человека? Ну, уж такого удовольствия я тебе не доставлю».
- Ваше преподобие, раз уж нас с вами одинаково мучает бессонница... мы можем побеседовать об интересующих следствие вещах? - Ла Карваль отошел от портрета «Святого Михаила» к окну, задул свечи. Луна сияла так ярко, что он видел собеседника ясно, как днем. - Видите ли, они касаются религиозных вопросов, в которых я, увы не совсем разбираюсь.
- Я попытаюсь помочь, насколько это в моих силах, - чуть склонил голову Шарль. Ла Карваль пожалел, что погасил свечи - это придало беседе оттенок интимности, а темно-рыжие локоны д'Арнье в сумерках переливались серебром.
Со стены им благосклонно улыбался рассыпающий розовые лепестки Варахиэль.
- Как рассказывали мне старые чиновники Шатле, сатанинских сект во Франции - великое множество, - Кантен Ла Карваль избегал глядеть в лицо д'Арнье, боясь утонуть в синих глазах, не выдержать. Ему казалось, что он говорит ровно, но его голос дрожал. - В одном лишь Париже их более сотни, но... но здесь, на островке, вы помните? Кромлехи и алтарь. Кромлехи... и остров. Поразмыслив, я осознал, что вы были правы, заявляя - на месте гибели несчастной актрисы нет ни единого следа поклонения Сатане.
Шарль с искренним любопытством взглянул на прокурора, присел на широкий подоконник, жестом пригласив собеседника присоединиться.
- Кажется, я понял суть ваших затруднений, Ла Карваль. Следует разделять этих господ на несколько категорий. Первое - великосветские идиоты, что развлекаются эротическими мистериями и причащаются афродизиаками. Второе - подлинные поклонники Сатаны, верующие в него так же, как мы с вами - в Господа Христа. И третье - те, для кого Иисус и Люцифер одинаково чужды, потому что принесены в Галлию, землю друидов, чужаками. Вы об этом?
- Да! - глаза прокурора загорелись. - Именно друиды! В прошлом я был знаком с человеком, который проявлял интерес к этой теме... но тогда я был молод и не интересовался ничем, кроме лошадей и собственных удовольствий. Однако все же видел в лесах Пикардии остатки священных рощ... То, что мы обнаружили на острове - в точности то же самое, что я видел в окрестностях Сен-Кантена!
Ла Карваль обернулся в Шарлю, впился взглядом в задумчивое, дьявольски красивое лицо и значительно прошептал:
- Это не банальные и набившие всем оскомину сатанисты, о нет... здесь нечто более серьезное, отец мой. Эти люди не играют, они искренне верят... Верят! А это самое страшное! Затейников и эротоманов мы бы разогнали быстро, да и кровь бы они побоялись проливать в таком количестве, но идолопоклонники? Вы ведь знаете, на что способен верующий неофит?! На все, отец мой!
- Теперь начинаю примерно представлять, - кивнул Шарль. - Я ведь из Нормандии, Ла Карваль, а там этого добра, дольменов и кромлехов, куда больше чем здесь, и торчат они, как поганки после дождя, через каждых пять лье. Возможно, эти языческие храмы до сих пор не пустуют. Однако все же мне не кажется, что наш случай - друиды, или как бы они там не назывались. Возьмем того же Цезаря - там есть достаточно подробное описание жертвоприношений, а здесь… Здесь - только мертвая девушка с перерезанным горлом. Хотя я могу предположить, что все необходимые для осуществления ритуала атрибуты были после проведения церемонии унесены. Или спрятаны поблизости, мы ведь ничего толком не искали.
- Все течет, все изменяется... - проговорил Кантен сжимая пальцы. - Значит, вы выросли на море? А мне вот ни разу не довелось его увидеть.. Париж заменяет мне все моря и океаны. Почему монсеньор не помог вам сделать карьеру? Вы бы блистали в салонах столицы.
- Да, - Шарль скупо усмехнулся, - кругом отвесные скалы, замок о четырех башнях и семи ветрах, чайки и соль. Я уже очень давно не был в Иэльгоа. Сейчас он принадлежит моему старшему брату, батюшка скончался восемь лет назад.
- Иэльгоа, - нараспев повторил Ла Карваль, - красивое название, сразу вспоминаются легенды о воинственных викингах и огромных ладьях, полных золота и драгоценных мехов... В Нормандии только что подавили очередной крестьянский бунт - вы знаете об этом? Очень жестоко подавили.
Кантен все глядел и глядел на четкий профиль Шарля, благо тот не замечал жадного взгляда. Вот бы провести пальцем по чуть выпуклому виску, поправить прядь темно-рыжих волос.
- Быть может, вы правы, предпочтя спокойную сельскую жизнь городскому шуму, - Ла Карваль вдруг позавидовал этому северянину, вольготно и безмятежно живущему в столь прекрасном месте, как Прованс, - покой, любовь, прекрасный юг - и отчего этим безумцам взбрело в голову устроить здесь капище? - Скажите, ваше преподобие, вы до сих пор близкий друг его высокопреосвященства?
Это был излюбленный прием следователей - слегка усыпить бдительность испытуемого легкой болтовней и напрямик спросить то, что интересует. Прокурор замер, приготовившись выслушать ответ.
- Бессмысленно отрицать, что монсеньор питает ко мне определенную слабость, однако в интимном смысле мы уже давно не близки, - на прекрасном лице не дрогнул ни единый мускул. Так просто играть в эту игру - спросил, ответил, главное, не врать там, где можно сказать правду. - О бунте мне писал брат. Мы не часто видимся, но переписываемся. Вам явно не терпится спросить - да, Камилл знает о моих предпочтениях и осуждает их, но согласен терпеть меня таким, каков я есть. Мой брат женат, у него подрастает маленький сын - наследник фамилии д'Арнье и нашего разваливающегося замка.
- Значит, кроме месье Морана, у вас никого нет? - продолжал допытываться Ла Карваль, понимая, насколько нелепо и дерзко выглядят со стороны его вопросы. Но он испытывал к Шарлю настолько сильную жажду, что спешил утолить ее, пока тот не захлопнул рот в своем высокомерном холодном молчании. - Монсеньор не запрещает вам видеться? Кстати, как месье Моран перенес известие о смерти своей подруги?
- Монсеньор поощряет наше знакомство, - осторожно откликнулся д'Арнье. - Его преосвященство… лоялен, и, кроме того, это я познакомил его с Франсуа… месье Мораном. Мы не обсуждали события утра. Месье Морану тяжело смириться с этой утратой - хотя формально мадемуазель не была его подругой. Они вместе работали - среди актерской братии, насколько я понимаю, очень сильно чувство внутрицеховой поддержки и взаимной привязанности. Месье Моран говорил, якобы актеры иначе воспринимают мир и себя в нем - как разбросанную по городам и странам огромную семью отверженных, которые стараются поддерживать друг друга.
- Любопытная точка зрения, - признал Ла Карваль. - Прежде мне не доводилось слышать подобного. Надо будет потолковать с месье Мораном - но прежде растолкуйте ему, что я вовсе не желаю ему зла. И я непременно отыщу того, кто убил мадемуазель Терезу.
Шарль неподвижно сидел на подоконнике, уставившись на носки своих туфель, и не отвечал. Он хотел увидеть архангела Михаила - и он его увидел.
- Спокойной ночи, святой отец, - пожелал Ла Карваль, спрыгивая с подоконника, - и позвольте комплимент. Вы были чудо как хороши десять лет назад! Ах, годы... - он усмехнулся, но без злости. Отец Антуан оказался самым обычным человеком, со своими надеждами, страхами и маленькими тайнами. Прокурор был искренне благодарен ему за ночную беседу - снедавшее его желание сгинуло, сменившись душевным покоем. Возможно, сегодня он и впрямь обрел единомышленника и умного союзника.
- Господин прокурор! Месье Ла Карваль, вы здесь?.. - кто-то, громко протопотав по коридору, настежь распахнул дверь галереи, тревожно и отчаянно взывая в лунную темноту: - Господин прокурор! Мы с ног сбились, вас ищем! Из-под Королевского моста течением вынесло тело, оно в сетях запуталось! Девица, в клочья изрезанная! Шеф полиции приказал оттащить ее в морг и срочно послать за вами!
- Господи, спаси нас и помилуй, - только и выдохнул д'Арнье.