Страница 33 из 69
По совету д'Арнье Франсуа явился в архиепископский дворец с раннего утра. Отец Антуан заверил актера, что его эминенция, пробудившись, бывает на редкость благодушен. Даже если де Лансальяку не понравится исправленная пьеса, он не станет метать громы и молнии в повинную голову начинающего драматурга. Д'Арнье позаботился и о надлежащем облике Франсуа, переворошив небогатый гардероб актера и решив, что светло-оливковый камзольчик с золотой нитью будет ему как нельзя более к лицу. Невзирая на протесты, Шарль уговорил своего молодого друга прикрепить к отвороту воротника камзола заветную лилию, поблескивающую тусклым чеканным серебром.
- Преподобный решит, что я хвастун и воображала, пыжащийся наградой, которая досталась ему по совершенной случайности! - отбивался Франсуа.
- Ты ее заслужил, и не скромничай без нужды, - отрезал д'Арнье. - Военные и чиновники при всяком удобном и неудобном случае цепляют на себя все свои ордена и медали. Тебе незачем прятать свой приз в шкатулке. Ты же не украл его и не присвоил незаслуженно. Не спорь. Полюбуйся, как она тебе идет, - Шарль сгреб Франсуа за плечи, развернув к зеркалу. - И как ты красив. Бери пьесу, не бойся ничего и ступай.
- Разве ты не пойдешь со мной? - немедля запаниковал месье Моран. - Я боюсь! Вдруг твой преподобный разругает меня и собственноручно выбросит за дверь? Не бросай меня в пасть зверю!
- Не блажи попусту, - безжалостно отмахнулся д'Арнье. - Предоставь твоему таланту говорить за себя. И не вздумай идти пешком, возьми фиакр - с тебя станется бить ноги по мостовым. Встретимся во дворце.
Он коснулся губ Франсуа поцелуем - легким, трепещущим, как розовый весенний лепесток на ветру - и решительно вытолкал за дверь. Отправив месье Морана на встречу с судьбой. Уповая на то, что Франсуа достанет ума быть скромным и вежливым, а его преосвященство по достоинству оценит преподнесенную ему драгоценность, волей случая подобранную д'Арнье в уличной пыли.
Д'Арнье не ошибся в нраве своего патрона. Явившегося к парадным дверям дворца и ужасно смущавшегося Франсуа и в самом деле пригласили к завтраку. Утреннюю трапезу его эминенция предпочитал вкушать в светлой, радующей взгляд гостиной, тремя огромными окнами выходившей на площадь перед дворцом. По раннему времени площадь еще пустовала, лишь порой через нее прокатывались редкие экипажи да шли прохожие, огибая чашу старинного фонтана.
Монсеньор де Лансальяк пребывал в радостном возбуждении и нетерпеливом ожидании встречи с исправленным текстом своего ненаглядного «Сердца тирана». Читателем его высокопреосвященство оказался весьма эмоциональным, в отличие от д'Арнье, по лицу которого было совершенно невозможно понять, доволен он прочитанным или отчаянно скучает. Епископ прекрасной Тулузы хмыкал, кашлял в ладонь, удивленно поднимал седые брови, возвращался к уже прочитанному, опять скептически хмыкал - а у Франсуа Морана кусок не шел в горло. Он сидел как на иголках, рассеянно ковыряя ложечкой поставленный перед ним десерт и совершенно не ощущая нежного вкуса взбитых сливок. Как и преподобного де Лансальяка, его тоже мучили запоздалые сомнения. Пусть пьеса изначально не была шедевром, Франсуа казалось: он смог превратить ее в нечто, достойное благосклонного внимания публики. А если смягчить или убрать некоторые особо острые моменты, то «Сердце тирана» вполне можно протащить через цензурные рогатки и поставить на настоящей сцене!
Только вопрос, согласится ли с его скромным мнением истинный автор пьесы…
- Увы, это не мой текст, - наконец резюмировал архиепископ, откладывая последний прочитанный лист и прихлопывая его ладонью. От самоцвета в перстне заскакали бодрые солнечные зайчики, ослепив Франсуа до рези под веками.
«Аминь. Заказывай катафалк с музыкой. Перестарался. Не видать тебе ни роли, ни вознаграждения», - месье Моран уставился на дно фарфоровой вазочки с десертом. Словно надеясь прочитать там некий данный свыше совет, как ему выкрутиться из сложившейся щекотливой ситуации.
- Простите, ваше высокопреосвященство, - это было единственным, что пришло ему на ум. - Если вашей эминенции не по душе созданный мной вариант, я немедленного его уничтожу. Простите, я… я хотел, как лучше, - актер окончательно смешался, понурив голову и проклиная себя за глупую попытку переплюнуть де Лансальяка в искусстве сочинительства. Говорили же дураку знающие люди. Сколько раз твердили: умников никто не любит. Драматурги и литераторы ненавидят друг друга, с готовностью впиваясь в горло конкуренту. Де Лансальяк столько трудился над этой пьесой, а тут явился какой-то подобранный с улицы нищий юнец, щеголяя своим талантом и умением выводить поверх чужих слов свои. Конец всем надеждам и замыслам. - Простите меня…
- Я не договорил, а вы не дослушали, - прервал бессвязный и самоуничижительный монолог актера де Лансальяк. - Я сказал: увы, это больше не мой текст. Однако он нравится мне куда больше первоначального. Так как же нам поступить, дитя мое? Что вам подсказывает здравый смысл, месье Моран? - он участливо посмотрел на сникшего молодого человека.
Для Франсуа в данный миг все сводилось к тому, что ему удалось создать неплохую пьесу, пусть и основанную на чужом творении - но этой пьесе не суждено увидеть свет даже в камерном спектакле для избранных. Франсуа хотелось очутиться в гостиничном нумере, прижаться к такому надежному плечу Шарля, выплакаться и высказать д'Арнье все свои обиды. На капризную удачу, на преподобного отца де Лансальяка, на Нерона с присными и на самого себя.
- Нет у меня здравого смысла и ничего он не подсказывает, - скорбно признался актер. - Вернее, подсказывает, что я взял на себя лишнего. Все будет так, как изволит ваше преосвященство. Прикажете - и я к завтрашнему утру перепишу и верну вам исходный текст. Без единой чужой правки и стороннего слова.
- Смирение есть добродетель. Прекрасно, что вы это осознаете, дитя мое, - покровительственно кивнул архиепископ. - Но в данный миг я просил вас немного задуматься. Я уже убедился, это вам по силам. Итак, я написал пьесу. Мои друзья ждут драмы, вышедшей из-под пера Роже де Лансальяка, а не Франсуа Морана. Однако то, что написал Роже де Лансальяк, не подлежит никакой критике. Следовательно?..
- Следовательно, ни у кого не должно возникнуть сомнений в том, чья именно пьеса ставится для узкого круга ценителей, - пожал плечами Франсуа, колеблясь перед задуманным решающим шагом. Тем отчаянным шагом в пропасть, мысли о котором не давали ему заснуть ночью и о котором он не рискнул заговорить с Шарлем. - Никто из посвященных не станет заговаривать об этом вслух, ибо архиепископу Тулузы как-то не подобает сочинять пьесы, да еще столь вольнодумного и фривольного содержания. Никто не станет ее критиковать и задаваться вопросами авторства, разве что в кругу близких знакомых, заслуживающих доверия… «Сердце тирана» - ваше.
Он сморгнул и тихо, отчаянно добавил, не отрывая взгляда от натертых воском плашек дорогого паркета:
- Но потом, когда ее поставят… Отдайте ее мне. Она и станет моим вознаграждением.
- Вот как? - с недоверчивым смешком монсеньор Тулузский откинулся на резную спинку жалобно хрустнувшего под его немалым весом кресла. - То есть ты, милое дитя мое, желаешь заполучить пьесу?
- Я могу не только сыграть в ней, но поставить ее для вас! - вскинулся Франсуа, лихорадочно пытаясь сообразить, что еще можно бросить на незримые весы в качестве выкупа за запавший ему в душу текст. - Поставить так, как прежде никто этого не делал. Ваши гости будут в восторге и навсегда запомнят это представление! Оно будет замечательным, все восхитятся вашим талантом!
«Если Шарль прознает о том, какие разговоры я тут веду, он меня убьет. И будет совершенно прав. Я хочу ее, хочу эту пьесу, я столько вложил в нее! Теперь она такая же моя, как этого напыщенного гусака с пастырским перстнем. Она даже больше моя, чем Лансальяка - он только придумал сюжет и заложил фундамент, а стены возвел я! Господи, направь меня, не дай ошибиться! Шарль сказал, якобы его покровитель давно уже ни на что не годен телесно, зато любит услаждаться созерцанием чужих страстей. Вот и пусть смотрит. Пусть смотрит сколько угодно!»
- И еще я… мы… мы могли бы создать отдельное представление - так сказать, избранные сцены из римской жизни. Только для вашего высокопреосвященства и того общества, которое вы сочтете достойным пригласить, - многозначительно присовокупил к перечню своих предложений Франсуа, смиряя горячность и стараясь выглядеть самым кротким и невинным созданием на земле.
«Точно, убьет. Медленно и мучительно. Ох, Франсуа, что ты творишь, неразумная твоя голова…»
- Заманчивое предложение, - де Лансальяк, прищурив выцветшие глаза, оглядел собеседника с ног до головы - нарочито небрежно, как опытный барышник, намеренный приобрести молодого и полного сил арабского рысака по цене одряхлевшей рабочей кобылы с разбитыми копытами и стертыми зубами. - Я бы сказал, весьма заманчивое. Сдается мне, месье Моран, вы додумались до него совершенно самостоятельно, без подсказок и наставлений моего дорогого Антуана. Вы далеко пойдете, месье Моран… если не споткнетесь на очередной ступеньке. Я должен поразмыслить над вашими словами - ибо, как вы не желали приобретать кота в мешке, так и мне, согласитесь, невместно идти на поводу у не в меру предприимчивых молодых людей, - его преосвященство собрал страницы пьесы в папку, подровнял ее. Сухо подвел итог: - Вы будете нашим Нероном, месье Моран - и постановщиком пьесы, как вы того и желали. В роли Тигеллина я хотел бы видеть отца Антуана. Вы с ним составите прелестный контраст: утонченный, изящный тиран - и брутальный, грубый вояка. Роли прочих действующих лиц распределите сами, когда познакомитесь с труппой. С любыми просьбами не стесняйтесь обращаться к отцу Антуану или прямо ко мне, мы всегда поможем вам советом или деньгами. Вам хватит недели на все про все?
- Недели более чем достаточно, - с готовностью закивал Франсуа, уже прикидывая, как и что он будет устраивать на сцене. - Благодарю вас, ваше преосвященство. Обещаю, вы не будете разочарованы.
- Да уж постарайтесь, месье Моран, - хмыкнул его эминенция. - Пьесу сейчас отнесут к переписчикам, часа через два-три вы получите экземпляры для всех действующих лиц, - он дернул за сонетку звонка, вызывая слугу, и добавил, мягко и многозначительно: - А что касается вашего предложения… вы узнаете о моем решении к вечеру.
Архиепископский дворец оказался достаточно велик и запутан для того, чтобы в нем сыскалось место для уютного театрального зала, вмещающего почти сотню зрителей. Зал был выполнен в жемчужно-серых и розовых тонах с золотой отделкой, и освещен десятком мерцающих толстых свечей. На потолочной фреске сошлись в бесконечном хороводе сплетающие розовый венок музы и купидоны. Подхваченный золотыми шнурами, трубчатыми складками обвис тяжелый занавес - а на урезе пустующей пока сцены и в первом ряду кресел живописно расположились будущие актеры. Услышав скрип открывшейся двери и приближающиеся шаги, они заинтересованно повернулись к новопришедшему.
Франсуа с нескрываемым облечением углядел среди незнакомцев высокую фигуру д'Арнье. Шарль сдержал обещание, пришел - и месье Моран почувствовал себя намного смелее. Оглядел остальных: дюжина человек, разбившихся на две неравные группки. Разделение, похоже, произошло по сословному признаку: кресла заняли благородные любители из числа знакомцев де Лансальяка, на сцене же уселись рядком профессиональные комедианты, нанятые для участия в постановке. Ими Франсуа заинтересовался в первую очередь, благо среди актеров имелись и дамы. Очаровательная полноватая женщина лет тридцати и две барышни. Разбитная-фигуристая белокурая красотка, и более сдержанная с виду шатенка с тонкими чертами лица и глубокими темными глазами.
- Дамы и господа, - Франсуа похлопал в ладоши, привлекая к себе внимание. - Я Моран, Франсуа Моран. По прихоти его эминенции, собравшего нас, вам придется терпеть меня в качестве постановщика будущего спектакля. Вскоре нам доставят списки с ролями, а пока сведем знакомство поближе. Попрошу дам на сцену. Молодость да уступит место опыту.
Дамы проследовали, шурша платьями и кидая на месье Морана оценивающие взгляды. Читали они неплохо, и Франсуа почти сразу решил, что из старшей актрисы, мадам Бассерив, выйдет весьма недурная матрона Агриппина. И внешность подходящая, и в манерах кроется нечто вкрадчиво-змеиное, и голос течет сладким медом. Насчет девушек месье Моран пока колебался. Блондинка, представившаяся Терезой, прямо-таки напрашивалась на роль бесшабашной и распутной Акты, а брюнетка, мадемуазель Годен - печальной и сдержанной в чувствах Октавии.
Выслушав женщин, Франсуа принялся за мужчин. Всеми силами воздерживаясь от язвительных выпадов по поводу преувеличенно драматической жестикуляции или мелодраматических завываний. Памятуя о том, что хороший постановщик должен суметь отыскать роль для любого актера, сколь бы плох тот не был. Кому-то надлежит исполнять молчаливые роли легионеров и слуг, а кому-то - затверживать наизусть длиннейшие монологи ведущих действующих лиц.
Постепенно начался теряться счет времени. Слуги заменили свечи в изящных жирандолях и принесли переписанные четким, крупным почерком экземпляры пьесы, тут же розданные по рукам. Зашуршали перелистываемые страницы, кто-то из мужчин приглушенно рассмеялся. Девушки, Тереза и мадемуазель Годен, взявшие одну папку с текстом пьесы на двоих и читавшие голова к голове, перешептывались и фыркали в ладошки. Когда первоначальное знакомство с «Сердцем тирана» завершилось, Франсуа решительно погнал свой живой материал на подмостки, репетировать начерно первое действие. Ощущая небывалую прежде бодрость духа - еще бы, ему впервые довелось управлять труппой! И его слушались! То, о чем он прежде мог только мечтать, теперь воплощалось наяву.
Труппа сыграла - запинаясь и сбиваясь с текста, сталкиваясь в проходах по небольшой сцене и переругиваясь. Исполнитель роли Британника по неосторожности наступил на юбку мадам Бассерив, порвав оборки. Интонации голоса Агриппины немедля преисполнились жгучего яда. Франсуа на лету правил текст, дополняя и расширяя реплики, взмахом руки останавливая течение пьесы - и вновь запуская пестрое колесо балагана.
- Заново!
Отыграли заново, бодрее и веселее. Однако распорядитель остался недоволен.
- Снова! Запоминайте порядок появления на сцене. Британник и солдаты выходят из левой кулисы, Октавия - из правой. На сей раз Октавией у нас побудет мадемуазель Тереза. Поменьше размахивайте руками и ведите себя спокойнее. С финалом монолога Октавии является Тигеллин. Желательно не спотыкаясь на пороге. Не спотыкаясь, кому говорю! Далее по ходу действия Октавия и Британник постепенно отступают вглубь сцены - только не слишком далеко, а то из зала ни черта не услышат. Поняли? Раз-два-три, пошли! - месье Моран на удивление отчетливо понял, что руководство труппой возбуждает его куда больше телесной близости. Франсуа старался как мог, побуждая мужчин к работе и пытаясь не оскорбить чужой гонор, очаровывая дам - белокурая Тереза, кажется, уже сейчас была готова прогуляться с молодым распорядителем за кулисы - и упрямо добиваясь желаемого. Выстраивая сцены согласно своему представлению, а не сложившимся в мире подмостков канонам - и в итоге переругавшись с шевалье Сен-Серненом, исполнявшим роль Сенеки и свято поклонявшимся сложившимся заветам.
Спор прервал явившийся в зал слуга. Известивший господ актеров о том, что уже девятый час вечера. Желающим будут поданы ужин и экипажи, а месье Морана приглашает для приватного разговора его эминенция.
- Что это за приватные беседы с его преосвященством? - со сдержанным раздражением осведомился д'Арнье, на выходе из зала твердой рукой прихватив Франсуа за локоть. У него имелись свои планы на вечер, и ему не нравилось, что вмешательство преподобного нарушает их.
- Твоему патрону наверняка вздумалось обсудить пьесу, - нашелся с ответом Франсуа. За постановочными хлопотами он совсем позабыл о своей утренней беседе с де Лансальяком - а тот принял решение. Говорить д'Арнье о возможной сделке актеру было просто-напросто стыдно. Шарль разругает его за излишнюю предприимчивость и за то, что месье Моран с отвагой глупца сунулся туда, где ни черта не понимает. Лучше бы он ограничился рекомендацией за подписью достопочтенного де Лансальяка и кругленькой суммой в кошельке, чем пытался выторговать себе пьесу. Еще неизвестно, что пожелает его эминенция в обмен на разлуку с законным авторством.
- На ночь глядя? - усомнился д'Арнье.
- Так ведь мы только сейчас закончили репетировать! - разумно указал месье Моран. Шарль смотрел на него, заломив бровь и не веря ни единому слову своей лукавой Лилии. Господин Моран явно затевал у него за спиной какую-то авантюру. Д'Арнье страстно хотелось отвезти свиненка в гостиницу, содрать с него все до последней нитки, разложить на постели и вдумчиво, обстоятельно выспросить, во что тот вляпался. Сопровождая каждый вопрос глубоким, размашистым толчком бедрами - пока Франсуа не начнет жалобно всхлипывать от боли и страсти, не признается в своих грехах и не раскается в подлых замыслах. Но месье Морана вытребовал к себе преподобный, а перед отцом Антуаном вежливо затворили двери - и ему оставалось только бессильно скрипнуть зубами. Он ведь сам убедил Франсуа в том, что общество его эминенции безопасно для актера. Что месье Морану ничего не грозит в этом великолепном дворце.
Пройдясь туда-сюда по пустым коридорам, дабы успокоить нервы, д'Арнье решил, что дождется возвращения Лилии - не задержит же его преподобный на всю ночь!
Франсуа осторожно сунулся во внутренние покои, миновав приемную и давешнюю гостиную. Из гостиной вели две двери, одна оказалась запертой, другая - открытой. Она привела актера в небольшую залу с окнами от пола до потолка, распахнутыми в вечер и шелестящий сад. Рядом со столиком стояли два сдвинутых вместе глубоких кресла с высокими спинками и широкими подлокотниками. Между креслами и окном на усыпанной белыми лепестками тигровой шкуре вытянулась узкая кушетка, накрытая отрезами розового и алого шелка, волнами ниспадавшими на пол.
«Гм», - Франсуа осторожно обошел сей алтарь без жертвы. Удрученно решив, что вся эта роскошь приготовлена к его визиту - а значит, преподобный склонен принять самонадеянное предложение актера. Сейчас уже насмерть испугавшегося своей первоначальной решимости.
Скрашивая время в ожидании преподобного и борясь с предчувствием того, что он сам себе выкопал яму и старательно утыкал ее дно острейшими кольями, Франсуа присел в одно из кресел. Позаимствовал из хрустальной вазы на столе соблазнительный на вид персик, нарушив продуманный красочный натюрморт.
- А, вы уже здесь, - приязненно кивнул ему де Лансальяк, подобно фрегату вплывая в дверной проем и влача за собой багряный подол пастырского одеяния. - Дела-дела, постоянные хлопоты о вверенных мне душах… Но мне удалось выкроить время и мельком взглянуть на вашу репетицию.
- Правда? - удивился и обрадовался Франсуа. При появлении его эминенции актер торопливо вскочил, склонив голову и спрятав липкую от фруктового сока руку за спину. Он не заметил визита преподобного - но в эти исполненные творческой горячки и возможности заниматься любимым делом часы он вообще не замечал ничего вокруг. Де Лансальяк вполне мог наблюдать за актерами из пустующей ложи. - А… а не будет большой дерзостью с моей стороны спросить - какими вы нас находите?
- Очаровательными и необычными, - его преосвященство грузно опустился в кресло, вытянув толстые ноги в щегольских остроносых башмаках. - Сами не зная того, вы заставили меня укрепиться в верности принятого решения, месье Моран. Иной постановщик испортил бы пьесу, превратив ее в набор трескучих фраз - но под вашим заботливым руководством персонажи воистину оживают. Они становятся подлинными людьми со своими страстями и чувствами, а не раскрашенными марионетками, способными только заламывать руки или потрясать мечами. Вы приятно изумили меня, месье Моран. Мне искренне жаль, что я не застал вашего выхода на сцену.
- Нерону, то есть мне, еще рано, - объяснил Франсуа. - Пусть труппа сыграется. Притрется друг к другу, как детали в часовом механизме. Поймет, кто на что способен, перестанет шарахаться, начнут доверять. Как только все обвыкнутся - думаю, это случится завтра - начнем вводить главное действующее лицо. Вы собрали весьма достойную труппу, ваше высокопреосвященство. Они прекрасно бы выглядели даже на большой сцене, - польстил своим подопечным месье Моран. - И они справятся. Ваша пьеса - тот сияющий алмаз, которому мы создадим достойную оправу.
- Рад это слышать, - на миг расплылся в удовлетворенной улыбке де Лансальяк. - Значит, вы всем довольны, месье Моран? Порадую вас еще немного. Я склонен ответить на ваше предложение согласием. Вы получите «Сердце тирана» в свое полное распоряжение. Можете подписать его своим именем, продать издателям или поставить, коли найдете подходящую труппу. Но! - архиепископ наставительно воздел палец, а Франсуа, не веря услышанному, затаил дыхание: - Было бы слишком щедро и непредусмотрительно отдавать такое сокровище всего лишь за хорошую постановку - за ту ее часть, которую увидят мои гости. И за другую, что будет скрыта от их глаз. Я хотел бы получить эту неделю в свое распоряжение. Не волнуйтесь, я не стану чрезмерно третировать вас исполнением прихотей стареющего человека - но надеюсь, кое в чем вы пойдете мне навстречу. Мы понимаем друг друга, дитя мое?
- Вполне, ваша эминенция, - Франсуа сглотнул, совершив мысленный прыжок на заостренные колья, устремленные ему навстречу, и ощутив острую резь под сердцем. Говорят, трудно оступиться лишь в первый раз - а потом катишься вниз, как по смазанным маслом ступенькам, находя оправдания любому своему поступку. Но ему так хотелось заполучить эту пьесу, которая в будущем могла стать ему неплохим подспорьем. Он был бы тогда не просто актером в поисках места, но состоявшимся автором, которому есть что предъявить любому директору театра. Новые пьесы нынче в цене, а «Сердце» было не только новой, но и хорошей пьесой.
«Шарль заверял меня, что де Лансальяк любит только смотреть, - Франсуа цеплялся за эту брошенную д'Арнье фразу, как утопающих в бурных волнах за пресловутую соломинку. - От меня не убудет, коли он поглядит на меня - одетого или раздетого, по его усмотрению. Не убудет. Я переживу. Я справлюсь. Это просто еще одно представление».
- Прекрасно, - выцветшие глаза архиепископа блеснули масляным, острым удовольствием. - Подойди сюда, дитя мое, - он шлепнул себя по бедру. Звук был такой, словно по деревянной колоде хлопнули куском сырого мяса. - Сядь, - последнее представлялось несколько затруднительным, так как большую часть колен преосвященного занимало вываленное и туго обтянутое алым атласом брюшко.
- Н-но... вам же будет неудобно, - мысль о том, чтобы присесть к кому-то на колени - в особенности если помнить о социальном статусе его нынешнего собеседника - казалась актеру слегка диковатой. Тем не менее, Франсуа попытался осторожно переместиться на указанное место, вполоборота к де Лансальяку. Получилось не слишком-то удобно - по большей части он висел в воздухе, неловко цепляясь за широкий подлокотник и изо всех сил напрягая мышцы ног, чтобы не свалиться на пол.
- Скажи, сынок, доводилось ли тебе в детстве слышать сказочку о мальчике, которого злая ведьма пыталась запихнуть в печку на хлебной лопате? А он знай растопыривал руки-ноги и притворялся дурачком, когда она велела ему быть поосторожнее... - Лансальяк стиснул его колено. Несмотря на игривый тон, в голосе его отчетливо читалось предупреждение.
- А еще мне доводилось слышать сказку о монахе, хитроумно одолевшем явившегося к нему Искусителя в образе смазливой девицы, и о том, что дурачкам иногда везет, - Франсуа внял несказанному и нерешительно придвинулся, поневоле раздвинув ноги, дабы устроиться верхом на массивном бедре преподобного. Сидеть так, может, было и удобно, если бы не ощущение вкрадчиво шелестящего над ухом атласа пастырских одеяний. Франсуа смутился, на сей раз неподдельно, ощутив, как скулы и уши наливаются теплом и становятся пунцовыми.
Лансальяк с удовольствием ущипнул его зарумянившуюся щеку:
- Сколько тебе лет? Двадцать три? Такая свежая кожа и умение подлинно краснеть! Эдакую диковинку стоило бы выставить в кафедральном соборе. Для назидания бесстыжим грешникам вроде дорогуши Антуана, который с одинаково каменным лицом подставляется, вставляет и открывает рот. О да, я знаю, о чем говорю - когда он явился ко мне в поисках поддержки и защиты, он был даже моложе тебя, Франсуа. Ты ведь Франсуа, я верно запомнил?
- Да, ваша эминенция. Месье д'Арнье, как мне показалось, не слишком любит демонстрировать свои чувства, - Франсуа невольно поерзал взад-вперед, пытаясь отыскать положение, в котором он бы не соскальзывал и не прижимался к преподобному столь откровенно. Треклятый румянец явно не желал исчезать, расползаясь по скулам все дальше. - Он... Шарль может заниматься чем угодно и делать что угодно, но по-настоящему он живет только внутри себя, никого не пуская дальше определенного предела. А я… Кто-то говорил, будто бы, о чем я не подумаю, это немедля отражается у меня на физиономии, - он боязливо оглянулся через плечо, тряхнув головой и спрятавшись за упавшей на глаза челкой.
- Шарль... - с легкой насмешкой в голосе передразнил его архиепископ, прихватывая Франсуа за талию, чтобы тот не съехал на пол окончательно. - Послушай, как ты это произносишь - Шааарль... Не вздумай стучаться лбом в эту дверь, она заколочена изнутри. Расшибешься до крови.
- И не собирался, - отрекся Франсуа, чувствуя себя предателем и задаваясь вопросом: как много известно преподобному о связи своего викария с бродячим актером?
Сомкнувшиеся на талии месье Морана руки оказались довольно сильными, держа его крепко и твердо, не позволяя соскользнуть и прижимая к внушительнообъемистому чреву преподобного. Ладони были теплыми, но Франсуа хотелось оттолкнуть их от себя. Пришлось сделать изрядное усилие, чтобы сидеть смирно и смириться со своей участью. Лансальяк растрепал его гривку - архиепископский перстень запутался оправой в мягких вьющихся прядях, и он безжалостно дернул руку, высвобождаясь.
- От твоих губ пахнет персиками, - уличил его де Лансальяк, медленно и неотвратимо приближая лицо к несчастной мордашке Франсуа. - Сладкий мальчик. Бесстыжее создание с румянцем во всю щеку.
- Я такой, какой есть, - нерешительно заикнулся Франсуа. - Я бы с удовольствием вел более праведный или хотя бы более строгий образ жизни, но, похоже, мне не оставляют иного выбора и выхода... А раз так - то почему бы мне не получить от этого хотя бы капельку удовольствия? Или мне непременно нужно изобразить несчастную жертву, которая будет заходиться в причитаниях: «Ах, что вы делаете, не надо, я не такой, не трогайте меня!»
Противореча собственным словам, он невольно закрыл глаза, поняв, что сейчас или спустя пару мгновений монсеньор де Лансальяк непременно поцелует его. В эти самые губы с привкусом неправедно слопанного персика.
- Думаю, разобиженный и плачущий ты еще аппетитнее, чем счастливый и довольный, - ладони Лансальяка сместились ниже, стиснув ягодицы Франсуа через сукно кюлотов. - Ведь для счастья тебе нужно так мало. Ангажемент, покупателя на пьесу по пять су за строчку, хорошенькую шлюшку, сытный обед, хорошую выпивку и нарядную одежду - в любом порядке, - он прихватил Морана под подбородок, заставив выгнуться в полуобороте и запрокинуть голову.
«Ой нет, не надо, ну пожалуйстааа...» - в беззвучной скорби взвыл Франсуа, поневоле задерживая дыхание. Преосвященный не спешил, легонько лизнув Франсуа в сомкнутые губы, потерся щекой о его щеку и лишь затем приступил к основной части, втискивая свой язык в горячую сладость юношеского рта. В нетерпении шаря руками по спине и бедрам Франсуа, тиская свою живую игрушку в самом чувствительном месте. Убеждаясь в том, что вся эта возня оставила молодого человека телесно равнодушным.
Уточнять и доказывать, что ему не слишком нравятся столь глубокие и откровенные поцелуи с малознакомыми людьми не имело ни малейшего смысла. От актера требовались лишь открыть рот и по возможности с чувством откликаться на манипуляции вторгшегося языка. То, что Франсуа при этом чуть не задохнулся под подобным решительным натиском - никакого значения не имело. Губы, настойчиво впившиеся в его рот, были мягкими и неприятно-влажными, но плоть под атласными одеяниями, к которой его притиснули, была хоть и обширной, но неожиданно упругой, а не дряблой. От преосвященного пахло духами с ароматом мускуса и апельсинов - дорогими, Франсуа раньше не встречал такого запаха.
Поцелуй длился и длился, у Франсуа начало слегка ломить в затылке и ныло горло. Монсеньор де Лансальяк не собирался отпускать его - то ли добиваясь, чтобы юнец запросил пощады, то ли просто не желая тратить внимание на такие мелочи, как состояние партнера, наслаждаясь вкусом подставленных губ. Наконец его эминенция разжал руки, столкнув Франсуа на пол. Подсознательно ожидая этого, актер сумел удачно приземлиться и едва удержав себя от того, чтобы машинально утереть губы ладонью.
- На кушетку, - де Лансальяк шумно вздохнул, пробормотав себе под нос нечто неразборчивое, но подозрительно похожее на портовую матерщину, каковую святому отцу не то что произносить, но и слушать зазорно. - Ляг на спину.
На кушетку Франсуа шмыгнул с величайшим удовольствием: она находилась подальше от его грешного преосвященства. На высоком белом потолке вились позолоченные цветочные гирлянды, и актеру отчего-то показалось очень важным смотреть на них - смотреть, не отрываясь. Никто прежде так не распоряжался им, это было уже не милой игрой по взаимному согласию, а чем-то, чем Франсуа не ведал названия - и что страшило его. По сравнению с его эминенцией Шарль д'Арнье - милейшей души человек, чьими недостатками являются лишь излишнее высокомерие и замкнутость. Сейчас Франсуа с радостью предпочел бы спасительные объятия Шарля этому вкрадчиво-повелевающему голосу и обществу человека, который пока удовлетворился тем, что всласть потискал его.
«Все будет в порядке», - постарался убедить себя Франсуа. Закинул ногу на ногу, а руки заложил за голову.
- Не так, - в голосе архиепископа Тулузского слышалось нетерпение художника, к которому явилась муза, готовы краски, натянут холст, а бестолковый натурщик тратит впустую драгоценные мгновения вдохновения маэстро. - Расстегни кюлоты. Приласкай себя. Можешь при этом мечтать о своем драгоценном Антуане с его крепкой задницей, железным членом и холодными глазами, - смешок, процеженный сквозь зубы и ничуть не напоминавший милейшего монсеньора де Лансальяка, ценителя и знатока театра.
С рукоблудными играми дело у месье Морана обстояло скверно. Но злить монсеньора ни в коем случае не следовало, надо было потакать его желаниям - и надеяться, что проявленная кротость убедит преподобного отпустить месье Морана прежде, чем оный месье окончательно перетрусит. Франсуа торопливо расстегнул ремень и распустил завязки на подштанниках, стянув их до колен. Снова смутившись необходимостью выставить свою задницу на обозрение де Лансальяка. Запустил руку в промежность, и, вспомнив уроки д'Арнье, принялся старательно тискать и мять собственное достоинство, совершенно не желавшее откликаться его усилиям.
Испорченное многоучеными занятиями и чтением зрение не позволяло монсеньору наслаждаться пикантным зрелищем на расстоянии. Скрипнуло кресло, и де Лансальяк, сжимая в руке шандал с неровно горящими свечами, воздвигся в изножье кушетки.
- Трудись усерднее, сын мой… Да не пытайся убедить меня в том, что ты впервые в жизни звенишь в свои колокольчики.
Горячая капля воска сорвалась вниз, упав на обнаженное колено актера.
- Ай! - от боли Франсуа дернулся, резко уселся, подтянув ноги под себя и смотря на преподобного с недоуменным укором. - Зачем вы так? Я правда никогда не занимался ничем подобным… да еще чтобы на меня смотрели!
Он невольно сжался, закрывая ладонями вялый член и пытаясь отодвинуться.
- Чем же ты, в таком случае занимался - скажем, с Антуаном? - заинтересованно осведомился преподобный. - Неужели он позволял тебе ломаться так, как это делаю я по доброте душевной?
- Вы же сами перечислили все, что нужно мне для счастья. Вот этими вещами я и занимаюсь с удовольствием, - обида взяла верх над осторожностью, заставив Франсуа огрызнуться: - Полагаю, вы прекрасно знаете, что, как и с кем делает ваш верный пес. Все эти истории одинаковы: «Сперва я его так, а потом еще вот так и так», с различием в пикантных подробностях, - его голос надрывно дрогнул: - Я не умею делать каких-то вещей или просто не имею понятия об их существовании, вот и все! Думаете, мне было легко и просто смириться с мыслью о том, что ваш ненаглядный отец Антуан сделал из меня девицу и орудие для удовлетворения своей похоти?
Актер оскорблено отвернулся - чего делать не следовало.
Пощечина была не столь болезненной, как унизительной. Идеальный способ заставить Франсуа Морана сконцентрировать свое внимание на персоне архиепископа и его потребностях.
- Не смей. Мне. Дерзить, - каждое слово было отчеканено так, чтобы дойти даже до самого тупого создания. Каким Франсуа, несомненно, не был.
«Уходи. Немедля вставай и уходи. Наплевать на пьесу. У тебя осталась хоть капля гордости или ты теперь годишься только на рваную тряпку под чужими ногами?»
Будь Франсуа хоть самую малость потверже характером, он бы так и поступил. Но ему вечно не доставало этой самой капли, способности сделать решающий шаг, смелости ответить ударом на удар. Он просто застыл, поднеся ладонь к горящей щеке и исподлобья глядя на монсеньора де Лансальяка со смесью испуга и затаенной ярости.
- Может, я для вас и никто, но если вы ударите меня еще раз, я уйду, - тихо, но упрямо выговорил он. - Да, мы заключили сделку. Но ее можно расторгнуть.
- Ты сам нарушил уговор, - с искренним сочувствием возразил его эминенция, - если бы ты не начал капризничать и упрямиться, я бы ни за что тебя не ударил, - пухлые пальцы бережно сомкнулись на запястье Франсуа и отвели руку в сторону.
У Франсуа имелось совсем другое мнение касательно того, кто первым затеял спор и можно ли назвать его слова «капризом». Очнувшийся рассудок вовремя напомнил: «Тебе нужна пьеса и расположение этого высокопоставленного мешка с салом? Тогда будь милым. Не начинай все сначала».
Он не стал отнимать руку, хотя пальцы архиепископа отчего-то напомнили ему оковы, вымученно улыбнувшись:
- Простите. Я погорячился. Может, моя ошибка не столь уж непоправима и я могу чем-то ее загладить... месье Роже?
Вообще-то ему никто не разрешал обращаться к преподобному по имени, но Франсуа рискнул.
- Просто делай, что тебе велят, сынок - вот верный залог моего дружеского расположения, - отказавшись от предложения немедленно осуществить любой каприз, архиепископ ничего не терял. Он погладил Франсуа по голове, будто тот и впрямь был несмышленышем, ухватившим горячую кастрюлю. Его отшлепали поделом, но потом утешили. - Ладно, ладно, я верю, тебе не приходилось себя ублажать. Для этого наверняка имелась толпа девиц, которые только и мечтали тебе помочь.