Страница 82 из 110
– Шесть доз желудочного порошка и десять – успокоительного. Дело в том, что доза желудочного больше успокоительного.
– А вы могли бы отличить один порошок от другого по внешнему виду?
Носков задумался ненадолго и решительно заявил:
– Нет-с. Это два белоснежно-белых порошка, совершенно одинаково измельчённых.
– Значит, если бы он лежали рядом, их можно было перепутать?
– Да, наверное… – Кровь внезапно бросилась провизору в лицо:
– Вы что-с? Вы на меня подумали-с?! Да у нас – как в аптеке: всё подписано, всё на месте! Я лично-с, лично-с меряю и надписываю пакеты «жел.» и « усп.», и другие надписываю, и в порядке…
– Тихо, свидетель! – прикрикнул Гедеонов на пунцового Носкова, усы которого дрожали от такой вопиющей несправедливости. Провизор угомонился, но я слышал, как он продолжал в возбуждении шептать: «Поклёп… Позор… Провокация…»
Я обратился к присутствующим, стараясь, чтобы мои интонации походили на манеру Штолле:
– Высокий суд и уважаемое жюри! После услышанного мы должны уяснить себе, что, во-первых, порошки легко перепутать, во-вторых, надписи «усп.» и «жел.» начертаны только на бумажном пакете, в котором они содержатся, и в-третьих, доза желудочного порошка превышает дозу успокоительного. У меня всё.
Бедного Носкова отпустили. Он прожёг меня возмущённым взглядом и с такой скоростью сбежал с кафедры, что кончики его живописных усов затрепетали от движения воздуха.
Обвинитель заявил о вызове семейного нотариуса Олениных – Бориса Даниловича Острецова. Этот ход оказался для нашего адвокатского трио неожиданным: нотариус не был внесён в список свидетелей обвинения. Ильский мог бы выступить с возражением, ссылаясь на формальную процедуру, но обсуждение завещания в суде – настолько естественное событие, что Гедеонов, несомненно, встал бы на сторону Штолле. На это враг и рассчитывал, поэтому нам пришлось смириться.
Худой, юркий как ящерица, Острецов проскользнул на место свидетеля, поправил пальцами пепельно-русые зализанные назад волосы и уставился в пространство круглыми немигающими глазами. Штолле попросил нотариуса вкратце изложить волю покойного. Борис Данилович ловко достал из папки гербовые листы и, разложив перед собою, объяснил почтенному собранию, что завещание Павла Сергеевича Оленина в целом не отличается от ему подобных. Большая часть имущества переходила в собственность его жены, Татьяны Юрьевны, небольшую часть денег получал Константин Андреевич и какое-то пособие – слуги Колосовы. Однако существовали важные комментарии, которые в свете последних событий необходимо озвучить в суде.
Ильский обратился к Гедеонову с заявлением, что публичное оглашение завещания может повредить подзащитной. Гедеонов слегка наклонил голову и сделал нотариусу внушение:
– Излагайте только суть комментариев. Запрещается оглашать завещанные суммы и предметы имущества.
Острецов моргнул выпуклыми глазами и приступил к чтению отрывка гнусавым голосом:
– «Настоящее моё завещание считать действительным лишь в случае абсолютной верности моей супруги семейному очагу. Ежели будет получено доказательство обратного, всё, завещанное ей по этому документу, полностью отчуждается в пользу моего брата Константина Андреевича Оленина».
В судебном зале наступило затишье. Некоторые ещё переваривали сухие казённые слова, но большинство присутствующих почуяло, что дело неладно. В тишине прозвучал победный голос Штолле:
– Согласитесь, что убийство супруга не походит на верность домашнему очагу. И покойный не случайно упомянул об этом в завещании.
В этот раз фотограф запечатлел обвинителя в позе Наполеона на Аркольском мосту. Правда, Штолле не хватало полкового знамени, но он так красноречиво воздел руку, обращаясь к слушателям…
Репортёры принялись что-то записывать, зал загудел, а мы лишь молча переглянулись: ни один из нас не ожидал удара в спину от покойника.