Страница 4 из 75
Дамы и девицы Ферральбы находили приезжего неотразимым. Умирающей герцогине диковатые горские баллады приносили облегчение. Его светлость тоже не остался равнодушным к искусству гостя.
Звенели, захлебываясь яростью и потаенной нежностью струны анриза, расписной маленькой арфы, украшенной резной лебединой головкой. Голос с резким, протяжным акцентом тревожил маленький мирок полуденной Ферральбы словами, рожденными у дымных костров стылой, далекой и опасной Полуночи:
Зеленое пламя обветренных свеч
билось о край стола,
Когда Вильзис на пояс надел свой меч
и ребек Бейла взяла.
Они вышли в день, они вышли в ночь —
кто их станет стеречь?
А в руках ее струны пели о том,
о чем молчал его меч.
Пришли ниоткуда, не зная куда,
творя свое волшебство.
А когда пропали они без следа,
мир забыл забывших его.
Их руки сплелись и ушли в траву,
их души земля приняла…
Но Хальвдан натянул на лук тетиву
и арфу Дейдре взяла!..
Невольно заслушавшись, Кламен сбился с шага. Вспомнил о поручении, устыдился и заспешил в обход двора. Туда, где на резной мраморной скамье восседал повелитель Пуантена и второй в государстве человек после короля Конана – его светлость Просперо. Известный врагам и союзникам под прозвищем Золотого Леопарда, данному в честь свирепого геральдического зверя на фамильном гербе.
Посланцу не понадобилось даже открывать рот. Завидев его спешное приближение, герцог стремительно вскинулся на ноги. Мелодия оборвалась, повиснув в воздухе недосказанным обрывком. Просперо милостиво отмахнул рукой, мол, продолжайте, но окутавшее двор темное очарование разрушилось. Торопясь следом за герцогом, Кламен не услышал зачина новой песни.
– Что с ней? – лестницы, переходы, открытые галереи Ферральбы с услужливой готовностью ложились под ноги Леопарду. Сквозь каменные кружева стен и цветные витражи косо падали солнечные лучи, ноги то утопали в пестрых коврах, то звонко щелкали каблуками по полированному дереву и камню. Широкие шаги Леопарда были такими легкими и стремительными, что с трудом верилось в неоспоримое: Пуатенцу недавно сравнялось ровнехонько полвека и еще пять лет сверх того.
Как и большинство придворных, Кламен затаенно обожал своего повелителя. Все в Пуантене восхищались герцогом – аристократы и простолюдины, воины и вилланы, ученые мужи и уличные оборванцы. За минувшие десятилетия пуантенцы хорошо изучили надежную тяжесть руки Леопарда и гордую твердость его нрава. Они знали его мужественный облик, достойный быть вычеканенным на монете или увековеченным в бронзе монумента. Пуантенцы слышали и о слабостях и причудах своего правителя, молчаливо признавая его право заводить любимиц и любимчиков. Просперо – мужчина в расцвете сил, с горячей кровью и мужскими потребностями, а его супруга… Увы, его супруга – бледная тень себя самой, добровольная затворница фонтанов Ферральбы, отцветшая смоковница.
– Дама Хавьер ничего нам не сказала, – Кламену пришлось перейти на почтительную трусцу, чтобы держаться вровень с Леопардом. – Лишь передала, что ее светлость просит вашу милость навестить ее…
– Как похоже на Адалаис: даже в такие моменты неуклонно блюсти этикет, – буркнул герцог. – Утешает одно: раз она хочет меня видеть, значит, жива.
«Все еще жива», – Кламен как наяву расслышал эти непроизнесенные слова. После нескольких месяцев, проведенных в бдении у дверей опочивальни дамы Эйкар, он считал себя не вправе порицать Леопарда. Явление вестницы смерти стало бы наилучшим исходом для всех. Для самой госпожи Эйкар, да хранят ее боги, и для ее супруга. Ибо неправильно это, чтобы полный сил и здоровья мужчина до конца дней своих оставался прикован нерушимыми узами к умирающей, но никак не могущей умереть женщине.
В приемной Кламен отстал, присоединившись к сотоварищам и юным фрейлинам. Дама Хавьер метнула предостерегающий взгляд, означавший, что придворным следует отойти подальше от дверей опочивальни и занять руки делом. Девушек ждали душеполезное чтение и пяльцы с натянутыми шелками, молодых людей – бдительность и разговоры вполголоса. Никто не последовал за Леопардом в спальню, а спустя мгновение оттуда, не поднимая глаз и перебирая резные четки, мелкими шажками вышли две служительницы Митры в бледно-лиловых облачениях. Предстояла воистину серьезная беседа, коли даже тишайших сестер Подателя Жизни попросили вон.
Адалаис, как смогла, подготовилась к визиту. Постель накрыли покрывалом в кружевах. Герцогиню усадили, подперев с обоих сторон подушками. Ее черные локоны до срока выцвели, сделавшись тонкими, белесыми и невзрачными. Волосы лезли клоками, и герцогиня предпочитала скрывать их под тонким покрывалом замужней дамы. Она знала, что скверно выглядит. Посланцы Нергала, наверное, и то краше с лица – но супруг ни словом, ни взглядом не выдал своего разочарования или отвращения. Как и прежде, он поцеловал её руку. Высохшую, скрюченную клешню, обтянутую пергаментной кожей и тонкую, как лапка мертвой птицы.
– Нам нужно потолковать, – без лишних околичностей заявила Адалаис, когда Леопард осторожно присел на край широкого ложа. Она заставила себя говорить как можно громче, на краткое время вернув интонациям былую выразительность и живость. Одним богам ведомо, каких усилий ей это стоило, но Адалаис Эйкар не желала, чтобы ее супруг внимал предсмертному писку раздавленной тележным колесом мыши. – Скоро все закончится и я смогу отдохнуть – но прежде я должна вернуться к тому, чего страшилась все эти годы.
– Ты никогда и ничего не боялась, – перебил жену Просперо. Дама Эйкар досадливо скривила иссохший, провалившийся рот:
– Прошу, не перебивай. Я не смогла подарить тебе наследников. У нас нет сына, достойного принять корону пуантенских герцогов. Молчи, молчи, я желаю тебе здравствовать долгие годы, но повторюсь – мы с тобой две ветви некогда могучего и крепкого древа, что бурно расцвели, не дав плодов.
Тут нечего было добавить или возразить. Герцогиня изрекла правду. Впрочем, она оказывалась права почти во всем, о чем говорила, и широкие плечи Леопарда поникли под тяжестью невидимого груза. Боги не даровали чете из Пуантена детей. Никаких, ни законных, ни нагулянных на стороне. Адалаис не делила ложа ни с кем, кроме собственного мужа. Золотой Леопард имел благодушную привычку властителей подгребать под себя все, что кажется достойным внимания – но никогда ни одна из его многочисленных пассий не заикнулась о том, что пребывает в тягости.
– Твои родственники процветают и здравствуют, – напомнил Леопард. С давней горечью вспомнив о том, что стал последним из династии, уже сколько десятилетий правившей цветущей провинцией.
Жили некогда на свете братья-герцоги Форальеры, потомки и наследники трона Золотого Леопарда, Троцеро и Жерардо Пуантенские. У обоих подрастали малые сыновья и дочери, да только время, в которое им выпало жить, выдалось на редкость беспокойным. Войны и мятежи обескровили некогда великий дом, оставив в живых лишь дядю и племянника. Троцеро, умирая, вручил корону Пуантена сыну младшего брата, заклиная и требуя продолжить род Форальеров – да не сложилось…
– Они могут сколько угодно быть моей родней и предаваться мечтаниям, только провинция им не достанется, – Адалаис слабо хлопнула тонкой ладонью по атласному покрывалу. – Из лучших намерений они бездумно разрушат все, что удалось создать нам. Я люблю свою семью, но – нет, нет и еще раз нет, – она прикрыла тяжелые веки с отчетливо выступающей сеткой набрякших лиловых жил. Просперо смотрел на нее, веря и не веря тому, что полулежавшая рядом женщина всего на каких-то два или три года старше него. Адалаис казалась дряхлой старухой, хотя вовсе не была ею.