Ковен озера Шамплейн

Лениво перелистывая страницы со списками продуктов и напоминаниями забрать вещи из химчистки, в какой-то момент я дошла до того, отчего я поперхнулась соком и поспешила отставить бокал.

– «Отсутствие глазных яблок у жертв», – прочитала я вслух, и даже горячая вода не преодолела скрутивший меня озноб. – «Оторван язык. Отрублены фаланги пальцев. Предположительное оружие?».

Я остановилась на знаке вопроса, поставленном напротив записей, а затем перелистнула страницу и увидела еще штук двадцать таких же – в углах страниц, на полях, прямо между слов и вместо знаков препинания.

«Не установлено, не установлено, не установлено».

– Дакота Пирс, девятнадцать лет, – поёжилась я, читая. – Эрик Нортмунд, двадцать шесть лет. Карла Сантьяго... Четырнадцать лет! Боже!

Я захлопнула блокнот, не в состоянии осилить следующий абзац, написанный красный ручкой и подчеркнутый. Ощутив прилив дурноты, я швырнула заметки на раковину и ушла под воду с головой, переводя дух.

И зачем я подписалась на это?

Я выбралась из ванны, покачиваясь, и быстро оделась. Задержавшись перед зеркалом, я провела рукой по запотевшей поверхности, чтобы увидеть собственное лицо, разрумянившееся и посвежевшее. От летнего солнца переносицу усыпали веснушки, но у Коула все равно было их раза в три больше. Шрам, - длинный, серповидный и потускневший, - огибал предплечье и вызывал зудящее желание вновь спрятать его под рукавами кофты. Я ощупала пальцами свой заживающий висок, растекшийся лиловыми кольцами синяка. Рэйчел долгие годы запрещала мне краситься в белый, аргументируя это тем, что тогда я буду похожа не на ведьму, а на приведение – светлая кожа совсем сольётся с волосами. Однако я все равно сделала это. Зато в обрамлении пепельных локонов, белее которых был разве что снег, серые глаза выглядели необыкновенно большими – выражение неистребимого испуга, которое мне так хотелось стереть.

Порывшись в ящиках и отыскав ножницы, я собрала отросшие до лопаток волосы и отхватила их большую часть, так, что те стали едва прикрывать мочки ушей, увешанных множеством сережек-гвоздиков.

Каждая встреча с братом – новый имидж. Каждая трагедия – опять новый имидж. И чтобы прятаться, не прибегая к заклятиям, и чтобы не вспоминать. Решив, что в этот раз остановиться на короткой стрижке мне недостаточно, я присмотрелась и к утомившему меня цвету.

Клубничная блондинка?.. Нет, походить на легкомысленную барышню я сейчас могла только мечтать. Атомно-бирюзовые волосы и вовсе делали из меня бунтующего подростка. Рыжие – шаблонную ведьму из мультфильмов Хаяо Миядзаки. Черные? Хм, уже было...

– И снова здравствуй, Одри Дефо, – приветствовала я саму себя, поведя рукой перед зеркалом и возвращая волосам родной и холодный темно-русый цвет. – Я скучала по тебе, девочка.

Видеть себя настоящую – значит признать, кто ты есть на самом деле. Я уже на шаг ближе к этому.

Из гостиной донесся грохот и, предположив, что Коул упал с дивана, я быстро смела состриженные локоны в мусорку и замела другие улики, расставив по местам гели для душа.

– Ты что, уже выспался? – удивилась я, выжимая мокрые волосы махровым полотенцем. – Всего три часа прошло.

Коул сидел прямо на полу и апатично озирался по сторонам. Захрустев позвоночником, он помолчал еще несколько мгновений, заняв вечно беспокойные руки свернутым пледом, то сминая его, то разглаживая обратно – и так по кругу.

– Я приучил свой организм к двухфазовому циклу сна, – наконец-то заговорил Коул и встряхнул спутанными волосами, приободряясь. – Четыре часа ночью и пара часов днем. А ты как? Отдохнула?

Коул перетащил на колени свой неразобранный чемодан и, принявшись перебирать аккуратные стопки простеньких хлопковых вещей, посмотрел на меня. Джемпер, который он достал, так и завис в воздухе.

– Чего уставился? – спросила я в лоб, когда затянувшаяся пауза вышла за все рамки приличия.

Непосредственность темных глаз вытягивала душу из тела не хуже, чем самое остервенелое родовое проклятие.

– Ну? – повысила голос я, вопросительно вздернув брови.

Голос никогда его не выдавал, а вот румянец – ещё как!

– Ты выглядишь... геометрично, – брякнул Коул.

– Что? – не поняла я. – В смысле, как ромб?

– Нет! Я хотел сказать эстетично, – Он зажмурился и едва не пробил себе ладонью лицо. – Эстетично, да. Твой образ... Конченный. Цельный, то есть. Я имею ввиду симпатичная стрижка и... – Поняв, что язык его совсем не слушается, Коул покрылся уже знакомыми пятнами и встал, отряхиваясь. – Я пойду приму душ. Разогреешь пирог?

Ему удалось умчаться и запереться в ванной комнате раньше, чем я, придя в себя, лопнула бы от смеха. Умиленная, я двинулась на кухню, где на разделочной доске дремал такой толстый слой пыли, что вывод напрашивался сам собой – Коул в жизни не брался за готовку. Зато все стенки микроволновки были в жиру: похоже, в ней он ежедневно разогревал себе и завтрак, и ужин. Оставалось надеяться, что хотя бы на работе он обедает в худо-бедно сносной столовой.

Я заглянула в холодильник, придирчиво проверяя сроки годности всего, что попадалось под руку. Выбросив половину банок, покрытых плесенью и породивших новую жизнь, я отобрала те продукты, что не грозили нам обоим отравлением, и приступила.

– Паприкаш, – торжественно объявила я и выставила перед Коулом, вышедшим из напаренной ванной, деревянный половник. – Курица, лук, болгарский перец, чеснок, томатная паста, сметана и, разумеется, сладкая паприка. Окорочка в морозилке, правда, оказались малость протухшими, но я их реанимировала, так что, – опля! – здоровый и сытный ужин. Круто, правда?

Коул растерянно принял ложку из моих рук и, зачерпнув со дна раскаленной кастрюли наваристый бульон, осторожно попробовал.

– Паприкаш, – повторил он загипнотизировано и в следующий раз зачерпнул сразу весь половник, который мгновенно залил в себя, отчего едва не засвистел, как чайник, обжигая весь рот.