Страница 24 из 42
– Верховные ведьмы, – заговорил Коул через какое-то время, когда новые знания улеглись, и жажда к ним вернулась с удвоенной силой. – Кто они?
– Наследницы по крови. Чаще всего одна из дочерей, но, если Верховная остаётся бездетной, это может быть ее племянница или кузина.
– Верховной может стать только женщина?
– Как правило, да, мужчины лишь исключение из этого правила. Ни один колдун не способен превзойти ведьму. Природа магии – природа женская. Хоть где-то гендерное преимущество испокон веков остается за нами, – повеселела я.
– А если вернуться к теме о дарах... – Коул вдруг замялся. – Ты случайно не настроена освоить что-нибудь ещё? Что-нибудь новенькое... Мне бы пригодилась знакомая некромантка.
Я почуяла подвох, немо дожидаясь каких-то подробностей, и сделала жест рукой, чтобы Коул, наконец, объяснил эти свои странные предпочтения.
– Ну, я просто подумал, что некромантия – очень полезная штука, – начал он издалека. – Если бы можно было пообщаться с душами убитых жертв, это бы сильно продвинуло меня в том деле, с которым я к тебе обратился...
– Я, кстати, не отказалась бы узнать подробности этого дела.
– Позже, – категорично отрезал Коул и прочистил горло. – Так ты могла бы научиться некромантии для меня?
– У меня нет Книги, – пожала я плечами, впервые испытав от этого облегчение. – И нет того, кто был бы знаком с некромантией. Мне попросту не у кого учиться. Ковены не обучают чужаков.
– Но у тебя ведь когда-то был свой ковен... Да?
Я напряглась.
– Нельзя обратиться к нему? – И, по моему взгляду поняв, что нельзя, Коул стушевался. – Ну, а к кому-то другому? Неужели у тебя совсем нет друзей?
– Угадай! Я же одна, как улитка в панцире, по стране катаюсь не забавы ради, – огрызнулась я, вмиг испытав то пограничное состояние между гневом и болью, от которого всегда повышалась температура тела, опасное не для меня, но для окружающих. – У меня никого нет, Коул. Никого.
Я не хотела говорить об этом. Невзирая на то, что у Коула совсем не было чувства такта, в этот раз он справился с блеском: проявил деликатность и, отставив свои допросы с пристрастием, отхлебнул немного крепкого чая из термосной крышки, а затем предложил ее мне.
Я сделала глоток, распробуя терпкий чабрец.
– Спасибо за пальто.
Коул удивленно взглянул на меня, и я улыбнулась, демонстративно поправляя чересчур длинные рукава, в которые ни раз прятала пальцы, чтобы согреться. Непомерно длинное, но наверняка приходящиеся Коулу как раз впору, оно вдруг возымело для меня куда большее символическое значение, чем я хотела бы признавать. Доброта. Милосердие. Забота. Когда до встречи с Коулом я сталкивалась с чем-либо из этого в последний раз?
Он покачал головой, пряча от меня серповидный изгиб рта, похожий на ответную улыбку.
– Ты была мокрой до нитки и напомнила мне Штруделя, когда я вытащил его из подвала котёнком. Оставь пальто себе, – И, замолчав так на долго, что я уж больно решила снова заснуть, Коул вдруг прошептал: – Родители умерли, когда мне было четыре.
Эта фраза должна была прозвучать тоскливо и горько, но прозвучала... понимающе. Мы с Коулом переглянулись и единодушно замолчали. Он сосредоточился на вождении и жадном поглощении приторного чая, от пары кружек которого мог запросто развиться сахарный диабет, а я – на вялой дремоте и внезапном осознании, что за всю дорогу ни разу не подумала о своём брате и том ужасе, что непрерывно души меня в течение пяти лет, а теперь вдруг ослаб.
– Я могу повести, если хочешь, – предложила я, не доверяя неизменной бодрости Коула, его прямой осанке и отсутствию каких-либо признаков недосыпа.
– Нет, не хочу. За те две минуты, что ты провела за рулем моей машины, ты успела протаранить чужой фургон.
– С кем не бывает, – цокнула языком я, обидевшись. – Сунуть несколько баксов под дворники - и нет проблем!
– Я и сунул, – парировал Коул раздраженно. – И не «несколько», а восемьдесят, так что ты сама лишила себя ночлега в гостинице.
Справедливо.
Сорок минут спустя я вновь задремала и неуклюже сползла по сидению вниз, пока не дернулась от порыва теплого воздуха и не почувствовала, что мы стоим и больше не движемся.
– Латте, - изрёк Коул, протягивая мне ароматный картонный стаканчик, пока я собирала глаза в кучу. – От ванильного сиропа ведьмы не тают, надеюсь?
Я растерянно заморгала, но послушно приняла стакан и вдруг заметила мигающую забегаловку, на обочине которой Коул припарковался. Дождавшись, когда я учую и запах соуса барбекю, он показал мне и два бумажных контейнера с хот-догами, щедро присыпанными хрустящей луковой стружкой.
Не говоря ни слова, Коул распахнул дверцу машины, выбрался наружу с едой в руках и кивнул мне, подбородком указав на бампер. Плохо соображающая, но заинтригованная продемонстрированными сосисками, я плотнее запахнула пальто и вывалилась следом.
Коул открыл кузов, забитый пирогами, и запрыгнул на него, как на скамью, похлопав по узкому местечку рядом. Тяжко вздохнув, я взгромоздилась тоже. Поставив между нами контейнеры, Коул взял один из хот-догов и откусил самую сочную его часть, прихлебывая свежим чаем из дымящегося термоса.
Я облизала кончики пальцев, испачканные в соусе, и впилась зубами в упругий хлеб, разгрызая хот-дог пополам. Лишь отведав угощение, я поняла, насколько сильно успела проголодаться. Лишь набив рот, я додумалась осмотреться и, наконец, подняла голову вверх.
Всё это время мы сидели лицом к новорожденному рассвету. Солнце восставало из-за горизонта на наших глазах, облагораживая расплавленным золотом редеющий лес, обступивший одинокое кафе.
– С первым днем осени, – прошептал Коул, и я повернулась к нему лицом, согревая пальцы о горячий стаканчик с кофе. – Это стоит того, чтобы один раз не выспаться, правда?
– Правда.
Я сделала глоток, смакуя послевкусие соуса с фаршем, притупленное ванильным сиропом. Не отвлекаясь от рассвета ни на секунду, Коул вытер салфеткой нос, испачканный в горчице. Отражая восход, его глаза приобрели медовый оттенок, полыхали, напоминая мне о крыльях огненных фениксов из детских сказок. Возрождение и бесконечность – такое же волшебство я чувствовала в Коуле, любуясь им беззастенчиво и открыто, зная, что он все равно не заметит этого, слишком увлеченный небесной живописью. Кудрявые волосы, похожие по цвету на моё латте, только без молока, прятали его лоб и роспись на коже. Прямой заостренный нос и ямочки на щеках, где пробивались островки темной щетины после бритья. Я никак не могла понять...