Ковен озера Шамплейн

Зыбучий песок из голубой глины, который было так приятно мять в руках. Белоснежные катера и рыболовные судна, дрейфующие по кристаллической глади. Подмостки прогнившего пирса, поросшего бородатым мхом, от которого побегут мурашки до самой макушки, если пройтись по нему босиком.

Я не повернулась на шорох гальки и не подняла глаз, даже когда Джулиан опустился рядом.

– Ты знал?

Мой голос звучал сухо, как листья на пожелтевших деревьях, чей ветреный шелест Рэйчел звала пением лесных духов. А по ее заверениям, духов вокруг нас было непомерно много: они, как и деревья, милостиво берегли наш ковен от чужих глаз, страждущих в любопытстве.

Джулиан все молчал, а я пыталась увидеть перед собой хоть что-то, кроме осунувшегося лица матери, когда она говорила то, что я предпочла бы забыть.

– Почему ты не рассказал? – спросила я, и от тишины, снова ставшей мне ответом, захотелось кричать.

Я повернула голову. Злость подступила к горлу при виде сдержанного вида Джулиана, который даже не думал оправдываться или извиняться, как ему бы следовало.

– А что другие? – прошипела я, и голубой глине в моих руках больше не требовалось тёплое дыхание, чтобы оставаться мягкой: склизкая, она потекла, как жидкость, плавясь на коже от противоестественного жара. – Рэйчел? Дебора? Маркус? Эмма? Они тоже знали? Говори же!

– Да.

– Что «да», Джулиан?!

– Все знали, – подтвердил он, перебирая под собой мелкие песчинки, как клавиши фортепьяно. – Кроме Ноа и Хлои. Они ещё слишком маленькие, – И прежде, чем я успела швырнуть кипящую в ладонях глину ему в лицо, Джулиан наконец-то ожил: – Успокойся, Одри! Мы сами узнали об этом только два дня назад.

– Два дня по-твоему недостаточно?! Ты предал меня!

– Хватит молоть ерунду! Это мама велела нам молчать, потому что хотела рассказать тебе все лично. Я не мог не выполнить ее просьбу, учитывая то, что это, возможно, последняя просьба в её жизни!

Я демонстративно зажала уши, тряся головой, чтобы не слышать.

– Замолчи! Замолчи! Я не заслужила того, чтобы узнать последней новость о том, что нашу мать, саму Верховную ведьму, сжирает какой-то примитивный человеческий рак!

Джулиан снова затих, но теперь же смотрел на меня в упор – хладнокровный, непроницаемый... Уступчивый. Он всегда контролировал свои эмоции лучше, чем кто-либо из нашей семьи. Даже сейчас он просто терпел и смиренно пережидал бурю, которая рвала мою душу на части. Бурю из хлынувших слёз и усилившегося ветра, гонящего кромку воды с берега, как при морском приливе.

– Эй, – ласково позвал меня Джулиан и потрепал по волосам, даже когда я попыталась увернуться и оттолкнуть его, ударив локтем в грудь. – Дыши глубже, Одри. Погляди, из-за тебя шторм начинается...

Я крепко жмурилась, глотая соль, щиплющую на губах. Джулиан осторожно обнял меня, подставляя своё плечо, в которое я незамедлительно уткнулась. Он всегда был моей опорой, моей крепостью, но даже она распалась сейчас на тонну булыжников, неспособная укрыть меня от потери самого любимого человека на свете. И всё же объятия Джулиана утешали, как молоко с мёдом, и сквозь слезы я разглядела потемневший пейзаж, утративший безмятежность: буря эмоций молниеносно обернулась бурей природы, и на улице катастрофически похолодало.

– Возьми себя в руки, – сказал Джулиан шёпотом, целуя меня в волосы, расплетенные по дороге из дома на пирс. – Маме не понравится, если в июне выпадет снег. Ты почти сломала лето!

Джулиан попытался выбить из меня смешок, и ему это почти удалось. Я всхлипнула, но тучи покорно расступились, возвращая трон солнцу.

– Ты станешь самой молодой Верховной, – произнёс брат, и я снова взбрыкнула от услышанного, но он бескомпромиссно удержал меня рядом, развернув моё лицо к себе. – Надо смириться с этим. Ты не останешься одна. Я, Дебора, Маркус, Чейз и другие – мы всегда будем рядом с тобой.

– Может быть, и мама будет тоже? – проблеяла я и договорила раньше, чем Джулиан, тяжко вздохнув, успел бы разбить в крах все мои грёзы: – Может быть, дар исцеления... Он ведь лечит все, разве не так? Помнишь, как мама вылечила бесплодие Моники?.. А катаракту Нины? А запущенную стадию энцефалита добермана Пикуля...

– Одри... – Джулиан поморщился, и я знала, что он совсем не хочет говорить то, что должен был сказать. – У мамы метастазы по всему телу. Она ведь объясняла тебе, что уже исцелялась... Прошло три года, а рак всё не останавливается. Мама слишком стара. Магия – это тоже своеобразное озеро; она имеет свойство иссушаться. Рано или поздно Верховная увядает – и это нормально. Тогда на её место приходит следующая...

– Может быть, это и не рак вовсе? – продолжала упрямо я. – Может, это проклятие или... У ковена ведь есть враги, да? Чего стоит одна Аврора! Ох, если бы мама сообщила нам раньше, а не ждала столько лет, страдая в одиночестве... Мы бы точно во всём разобрались. Но у нас и сейчас ещё есть время, Джулс!

– Одри!

Брат резко выпустил меня из рук и зажмурился, ударив сжатыми кулаками по земле и подняв в воздух облако из песка и пыли.

Это облако зависло над нашими головами, как одна из тех призванных мною туч, а затем вдруг начало увеличиваться в размерах, пока не закрыло собою весь горизонт. Стена из песка мерцала, как осязаемый Млечный путь, и это было бы красиво, если бы телекинез Джулиана не был таким устрашающе мощным, когда его эмоции всё же выходили из-под контроля.

Я потянулась вперед, и настал мой черед обнимать брата.

– Я люблю нашу маму, – сказал он с надрывом, и я, ни разу не видевшая Джулиана плачущим, вдруг поняла, что именно так звучат его слёзы – дребезг стекла от разбитого сердца. – Но ей больше трех сотен лет, Одри! Всему есть свой срок. Никто не может жить вечно.

Облако песка замерцало вновь, а затем обрушилось и осыпалось на наши волосы и одежду. Джулиан открыл глаза.

– Мы – ковен, Одри. Нет ничего, с чем мы бы не смогли справиться. А еще... – Джулиан сунул руку в карман штанов и, порывшись в нём, достал длинное воронье перо с металлическим наконечником. – Повернись.