Невидимые

– Появились подозреваемые. Сразу двое, а то и все трое. Скоро будут для вас новости.

– Но кто? Хотя бы намекните. Он, кажется, сказал – Матрена? – Бирюлев взглянул на рабочего, но тот стоял, низко опустив голову. – Не та ли, что у покойного Коховского служила?

– Скажу вам так: все-таки рано мы прислугу со счетов списали, – подумав, ответил Червинский. – Но кое-кто стоит и над ней...

– Кто?

– А вот это мы пока не выяснили. Теперь-то чего ждешь, Макар? Иди! Письмо у Ферапонта оставлю. К полудню во вторник за ним придешь и из него все узнаешь.

Указав головой на дверь, закрывшуюся за рабочим, Червинский заметил:

– Глуп. Раньше был совершенно бесполезен. Уже и не ожидал я, что из него выйдет толк, но в последнее время Веселов стал просто неоценим. Мне бы совсем не хотелось, чтобы он вдруг исчез.

– Понимаю ваши опасения, – равнодушно согласился Бирюлев, наконец открывая конверт.

В записке имелось всего несколько слов, однако их хватило, чтобы унять желание раньше времени обсуждать вчерашний вопрос с полицейским.

– Вы хотели рассказать мне об этом письме, – заметил Червинский. 

– Я ошибся. Тут ничего важного.

Сыщик усмехнулся.

Выйдя из сырой затхлости гостиницы в теплый день, репортер глубоко вдохнул.

Прислуга Коховского, да? Вспомнились слова Аксиньи о том, что Матрену задержали, да обугленный дом у реки.

Раз Червинский опять не сказал ничего определенного, Бирюлев попробует сам все выяснить.

***

Ульяну не замечали. Она долго топталась в углу, робея и не находя решимости самой обратиться к кому-то из грубых людей в серой форме. По детству накрепко затвердила, что от них нужно держаться подальше, и теперь никак не могла себя пересилить.

Наверное, Ульяна бы так дотянула до вечера и вернулась домой, не солоно хлебавши, если бы к ней не подошла незнакомая баба в плотном черном платке и глухом, несмотря на жару, платье. Траур носила.

– Ждешь кого или спросить хочешь? – спросила участливо.

– Матушка моя тут… Повидаться бы… – еле слышно шепнула Ульяна.

– Так что молча стоишь? Который час на тебя гляжу.

Баба властно – совсем, как мать – взяла за руку, подвела к полицейскому, что сидел за столом у входа в темный коридор:

– Проведать пришла.

– Это кого? Может, не велено.

Баба в трауре вопрошающе взглянула на Ульяну, а та от волнения едва фамилию свою не забыла. Даже во рту пересохло. Наконец, тихо пискнула:

– Митрофанову…

– А звать как?

Полицейский принялся листать толстую распухшую книгу. 

– Матреной…

– За что?

– За кражу…

– Точно в нашем участке?

– Да… Макар сказал, к вам привели, – выпалила Ульяна. И тут же обругала себя: откуда ему знать про Макара?

Городовой долго переворачивал страницы, пока нашел:

– Есть такая. Ну, ладно, разок можно и проведать. Пошли. Говорить через окно будешь. При мне.

– Отчего так? Меня прежде прямо внутрь пускали, – удивилась Ульянина помощница.

– И тебе нельзя было. Больше не пустят, не тревожься. Эй, Лопырев!

– Чего? – отозвались из-за тонкой стены.

– Выходи, сменишь.

Полицейский повел по коридору, но недалеко. За углом оказалось помещение – такое же, как приемная, только разделенное перегородкой с окном.

Провожатый приоткрыл его, крикнул:

– Митрофанова! Поди сюда!

Через миг Ульяна услышала материнский голос – и едва не заплакала:

– Да? Чего?

– Пришли к тебе. Радуйся.

Наклонив голову, дочь заглянула внутрь:

– Мама!

Лицо на другой стороне – серое, разом постаревшее. Неужто и впрямь она?

– Улька!

– Мама! – больше Ульяна не могла сдерживаться, всхлипнула.

– Поживее давайте, – поторопил полицейский.

– Как вы там?

– Живем. Витюшка денег дал…

– Дети здесь, с тобой?