Страница 5 из 90
– Эй, Шестак! Ведомо ли тебе, сколько у посла людей?
– Ведомо, боярин. Семеро их, а с послом восьмеро. Три копейщика, один со стальным самострелом. Кони у них больно хороши, вот только отдохнуть бы им…
– Ясно… А со мною, Шестак, сколько твоих людей едет?
– Да весь мой десяток цел! У меня, слава Богу, потерь нет, боярин, – и перекрестился Шестак в ту сторону, где под луной чернели кресты Софии Киевской и отсвечивали золотом её купола.
– И давно ты, такой молодой, десяток водишь? – не утерпел Хотен.
– После битвы под Любечем, боярин. А ежели хочешь подробно услышать, как я в децкие выслужился, времени у нас на болтовню и в дороге хватит.
– Твоя правда, хоробр, твоя правда… – почесал в голове Хотен, помялся и решился. – Ты вот что, парень… Не в службу, а в дружбу, пойди прямо сейчас, разбуди ключника, да скачай с него всё потребное на два месяца пути. Со мной только слуга да оруженосец поедут, так и рассчитывай. Половину пусть дает припасом, а половину – серебром, чтобы у мадьяр на обратный путь закупить, если их король сам не расщедрится. И встретимся мы уже… Да ты же сам слышал, где я с ними условился.
– Сделаю, посол.
– Слышишь, я тебе потом отслужу, еще успею… Вот те крест, не соврал я послу: дел выше крыши у меня!
Если и полно было у Хотена перед отъездом дел, да только сладкие все они были, все белокожей Несмеяны касающиеся. По-разному касающиеся и в разных её местах, а также прижимающиеся, гладящие, целующие, по нежной попке любовно шлепающие и прочие… И еще прощальные были дела, вот эти без слов не могли обойтись. И вообще, неизбежное скорое расставание придало на этот раз их грешным и в сладком грехе своем неистовым объятиям какую-то правильность, чуть ли не законность. Воображаемую, конечно. Бог её знает, кем именно черница Алимпия себя тогда воображала – уж не мужней ли женою, что проводит с супругом последнюю ночь перед его отъездом на войну? Или немецкою боярыней, которой удалось осчастливить верного мил-дружка, устроив единственное за многие годы любовное свидание? Прошлым летом прибился в Киеве к великокняжескому двору немецкий скоморох, сумевший смутить душевный покой знатных киевлянок невиданными по изящной смелости песнями про дела любовные. Песни те переведены князем Всеволодом Ростиславовичем, который наконец-то на что-то путное оказался пригоден…
А вот Хотену никем не нужно было себя воображать. Один только путь в Угорскую землю и обратно займет около двух месяцев, и кто знает, как надолго придется в тех неведомых краях задержаться… Разве столь долгая разлука с полюбовницею сама по себе не горька? Разве осознания её недостаточно, чтобы постараться взять от остатка этой ночи всё, что она могла тебе дать? Поэтому Хотен, как только разбудил свою Несмеяну поцелуями, тут же и погрузился с головой в несколько однообразные, однако весьма яркие чувствования. Выныривая же из них, сам изумлялся собственной прыти. Вот в состоянии изнеможения, охватывающего любовника в моменты неизбежных усталей, и отыскивалось в этой ночи, столь огорчительно краткой, время для разговоров. И тогда удивляло Хотена, что обоим вдруг так захотелось поговорить, будто снова стали они друг другу любопытны и дороги сами по себе, а не их тела только, приносящие им один раз или дважды в месяц взаимные наслаждения.
Впрочем, едва ли и Несмеяна испытывала точь в точь такие же чувства. Присущая ей легкость и поверхностность сердечных переживаний (а быть может, не ей одной присущая, а всему женскому полу?) заставляла красавицу, выныривая из дремы, посмеиваться над Хотеном. Сначала, например, притворилась Несмеяна, что очень её беспокоит, завел ли он себе любовницу в Смоленске, куда на три года вынужден был отступить вместе с великим князем Ростиславом Мстиславовичем, когда в Киеве засел суздальский самодержец Юрий Долгорукий. Потом призналась, что не то её заботит, была ли у неё соперница, а только, не сделал ли порухи Хотен для её, Несмеяны, чести, взяв после неё к себе на ложе какую-нибудь чумичку. Хотен честно отмолчался, а затем, не выдержав, осведомился, не доводилось ли Несмеяне в последнее время встречаться с молодым князем Всеволодом Ростиславовичем? Засмеялась она и закрыла ему рот поцелуем, а через четверть часа, когда и не ждал уже Хотен, что она ответит, и почти позабыл уже про свой вопрос, промурлыкала Несмеяна:
– Князёк Володичка, скромненький такой, будто девица… Я ведь так и не видела его, Хотенко, взрослым… Да и не хочу… Ей-богу, не хочу… Заматерел он, небось, как ты… Такой же красномордый теперь, глаза наглые… Нет, уж…
– Голосок хриплый, как у бати его… – поддакнул Хотен, не зная, сердиться ему или посмеиваться. – Только что встретил твоего Всеволода у великого князя в ложнице, передавал тебе поклон князёк-неудача.
– Ты что ж это – разболтал ему о нас с тобою? – лениво возмутилась красавица. – Я всегда говорила, что это именно мужики настоящие бабы базарные…
– Тоже мне, скажешь еще такое… Я, напротив, подумал, что он к тебе в монастырь захаживает…
– Сказала же тебе, что не видела княжича Володичку много лет…
Потом Несмеяна как-то сразу отключилась. А проснувшись, удивила не менее сонного любовника возвращением к разговору о князе-неудаче. Брякнула она теперь:
– Володичка никогда не решился бы на такое со мной, черницею… Он слишком честный, Володичка. Слишком правильный…