Страница 6 из 74
Положа руку на сердце, здесь праздновали лучше, чем во всем остальном мире. Людям, для которых в то время сотовый телефон казался выдумкой из фантастического фильма, а спирт в пластиковой полторашке за пятнадцать рублей – совершенно нормальным явлением, было наплевать на то, что растет доллар, что растет преступность, что с наступлением Нового года все компьютеры могут выйти из строя, рухнут все самолеты, сработают все красные кнопки всех ядерных ракет мира. Большинство из них никогда в жизни не видели компьютеров и не летали на самолетах. Они были счастливы в этом тесном, чадящем жаром, людским потом, перегаром, запахами рассола и залежалой жареной курицы седьмом вагоне. Они были счастливы пить, петь, слушать стук колес, смотреть и обсуждать названия затерянных в темноте станций, мимо которых проезжали не останавливаясь, либо останавливались на секунду, чтобы затем поехать вновь. И это было их вселенское миллениумное счастье.
Я лежал на верхней полке где-то в середине вагона, в самом центре неугасающего ночного праздника, и мои мысли были тогда только об одном – чтоб не сперли новенький фотоаппарат, купленный на последние сбережения как раз для Москвы. Я еще тогда не знал, что о работе по профессии придется забыть почти на год, да даже если бы и знал – фотоаппарат было бы жалко. Ведь ежу понятно, что любой из этих добрых и веселящихся людей (насколько бы добрый и насколько бы веселящийся он не был), легко и без угрызений совести сопрет дорогую аппаратуру, едва только заподозрит, что та лежит не на своем месте. И не украдет, а именно сопрет – тихо, оглядываясь, стерев на мгновение улыбку с лица – таково воспитание нашего человека, и ничего не поделаешь. Подо мной обсуждали выборы в Думу, Ельцина, новый альбом Пугачевой и старый альбом Киркорова. Слышался звон стаканов, терпкий запах водки смешивался с вареными яйцами, курицей, оливье и настойчиво лез в ноздри. Наручные же часы (механические, хоть и из Китая, служили мне до прошлого лета, пока не утонули в мутном Сочинском море), отсчитывали время до приезда в Москву с мучительной и ленивой медлительностью.
Потом по узкому проходу прошел кондуктор, который час или два назад пил вместе со всеми, костерил почем свет стоит и новую российскую власть и цены на хлеб и американцев и сломанный замок в туалете. Тогда он был в белой майке на голове тело, лоб и щеки его блестели от пота, пил, не чокаясь, и не закусывая «за мильениум» - а сейчас накинул синий китель, прикрыл лоб фуражкой и набил рот жвачкой. По плацкарту разнеслось его зычное: «Москва! Через сорок минут подъезжаем! Собирайтесь!». Везде, где его просили пропустить контрольную, он останавливался и пил на прощанье, но уже не водку, а пиво или коньяк, потому что, однако, Москва!
Приезжали в пять утра на Казанский. После остановки поезда я долго стоял в длинной цепочке выходивших. Мне казалось, что я маринуюсь в стороннем перегаре с приправой из запахов долгой поездки, и еще в душном запашке из приоткрытой двери туалета (несло хлоркой, да еще как несло!), и в общей духоте, которая давила нестерпимо. А ведь одет был по-зимнему, теплая шапка на затылке давила. И желание было одно – быстрее освободиться! Выскочить! Выпрыгнуть! А по цепочке бродили оживленные поздравления, пожелания, обмен адресами и телефонами, кто-то сзади передал кому-то спереди бутылку дорогого коньяка: она была теплой на ощупь и пустой наполовину. Тесный мирок вагона рассеивался, где-то впереди брезжил бледный утренний свет, и вроде даже холодный воздух щекотал ноздри.
Я же не мог поверить, что все эти люди едут в Москву. Мне по наивности (а, может, и по молодости лет) казалось, что в Москве живут совсем другие люди. Этакие полубоги. Они высокие и красивые: в основном высокие – это мужчины, а красивые - женщины. Они хорошо и стереотипно одеваются в дорогие костюмы, ездят на дорогих машинах, немногословны и высокомерны, а еще постоянно куда-то торопятся. Ведь в Москве нельзя не торопиться, иначе опоздаешь, иначе поговорка «время – деньги» обратится для тебя в горькую правду. И вот я стоял в очереди, смотрел на выходящих и убеждал себя, что они не москвичи. Они, так, приезжие, вроде меня, гости на пару дней, заглянули, чтобы отметить приход нового тысячелетия. Ведь не могут же они остаться здесь навсегда, ходить по улицам столицы, ездить в ее метро, суетиться, как все, обедать в «Макдональдсе». Нет! Они все уедут после Нового Года. А те, настоящие, москвичи останутся. И вздохнут потом спокойно.
Я добрался до выхода, соскочил на платформу, огляделся и торопливо зашагал по столичной земле. Где-то в Москве меня ждал одноклассник Гоша, который клятвенно обещал не спать и додждаться. Три дня назад Гоша по телефону подробно объяснил, как до него добраться. Дело несложное.
За спиной остались гулкие соседи по поезду, я вышел на улицу. А на улице не было никакой вечно суетливой жизни. Тишина там была, вот что. Серый полумрак предрассветного утра, который неуверенно и без охоты разгоняли несколько фонарей. Я дугой обошел таксистов, ряд приземистых ларьков, разыскивая дорогу, и угодил в какой-то совсем невероятный мир.
Под ногами лежал нетронутый, недавно выпавший снег, а с неба сыпал еще - тихо-тихо, неторопливо. Ветра не было. Метров через пятьсот начинались многоэтажки – обыкновенные, кирпичные – смотрели на меня темными окнами. За окнами еще спали. Людей вокруг что-то не наблюдалось, несколько автомобилей в стороне занесло снегом. Видимо, это был тот редкий момент, когда жители прошлого дня уже заснули, а жители дня будущего еще не проснулись. Когда жизнь даже в мегаполисе замирает, чтобы отдышаться. Я сделал несколько шагов и услышал, как под ногами по-деревенски скрипит снег.
Тогда я направился к трассе. Бетонный прямоугольник с косым козырьком оказался остановкой, возле нее я приметил человеческую фигуру.