Страница 5 из 74
Все эти ложные воспоминания, мгновенно родившиеся из ниоткуда, пронеслись ураганом в голове. Я открыл было рот, чтобы озвучить свои мысли, но в этот момент deja vu улетучилось. Так я и остался с открытым ртом. Никого я тут не знал. Да и каким бы образом я оказался бы тут раньше, чем сейчас? Не с моим плотным графиком, увольте. Алёнка всегда грезила севером. Она мечтала полететь на Аляску, в Мурманск или куда-нибудь в Сибирь, чтоб подальше от цивилизации, чтоб медведи и заснеженные степи, чтоб можно было кататься на лыжах, а от холода сводило челюсти и краснел нос. Но это были ее мечты – не мои. Я, если б знал, как все закончится, может и увез бы ее подальше от цивилизации, но я же не умею предсказывать будущее... я и в настоящем запутался, как рыба в сетях...
Мы ехали еще с полчаса и добрались до города. Он вынырнул из-за резких поворотов и холмистых сопок зелеными заборами с колючей проволокой и полосатыми трубами заводов, из которых не просто шел, а валил густой серый дым – какая-то странная, но неизменная атрибутика большинства городов. Потянулась асфальтированная дорога, блестящая от влаги, наполненная мутными лужами в неровных впадинах. Мелькнули ряды гаражей, а уже за ними потянулись пятиэтажные «хрущевки», разбросанные по всей бывшей Стране Советов, живые памятники светлого будущего и не очень светлого настоящего. Вечерело, вдоль дороги загорались первые фонари.
-Куда забросим гостя из столицы? – спросил Брезентовый, не поворачивая головы. - У меня сегодня грибы на ужин.
-Ко мне он едет, - сказал Артем. - У вас дома жены, дети, шум, бедлам, грибы какие-то… а у меня тихо и спокойно. Дайте человеку отдохнуть до завтра, а там будем решать.
-Да я не то, что бы устал… - смутился я. - И всего на пару дней…
-Про рыбалку не забудь на следующей неделе! – напомнил Брезентовый. - Я тебе, уважаемый, не прощу, если уедешь раньше времени. Или ты сильно куда-то торопишься?
-И про коньяк! – вставил Толик.
Я пожал плечами.
-В Мурманск хотел…
-Думаешь, в Мурманске лучше? – удивился Брезентовый. - Или, может, думаешь, в каком-нибудь Владивостоке лучше? Ничего подобного. У нас в Снежногорске все хорошо, все есть. Сопки? Есть. Грибы, ягоды? Собирай пожалуйста, хоть засобирайся! На рыбалку или на охоту хоть сейчас. Зимой – лыжи, санки, сугробы, снеговики. Летом, блин, тоже развлечений навалом. А воздух, чувствуешь? Воздух-то какой свежий!
Я невольно потянул носом.
-Значит так, - сказал Артем, обращаясь к Брезентовому. - Нечего тут разглагольствовать. Человек устал, хочет выспаться, едет ко мне. И точка.
-Значит, вас завезти? – легко согласился Брезентовый.
-Завези, - согласился Артем.
-И вы ляжете спать в полшестого вечера?
-Не умничай!
-Кто тут умничает? – рассмеялся Брезентовый. - Со мной один раз такой случай был, закачаетесь…
И за десять минут Брезентовый выдал научно-популярную историю о том, как он однажды ходил в лес на охоту, долго сидел в какой-то зловонной луже, стерег диких уток, застудился, пришел домой весь больной, немощный и вообще никакущий, разделся, помылся, лег спать около девяти, а проснулся в полдесятого, только через день. То есть проспал больше суток. Жена, по какому-то стечению обстоятельств, в те же сутки ушла на дежурство в котельную, а поскольку тогда случились дни острейшего семейного кризиса («Да, пил, - качал головой Брезентовый, - признаю, ругался на Лариску почем зря. Но ведь бросил же, бросил!»), то жена ни разу даже не позвонила, таким образом решив проучить нерадивого супруга. В общем, история закончилась хорошо, Брезентовый потом бросил пить, но до сих пор не мог понять, каким это образом он проспал больше суток.
Глава третья.
Эти ночи, проведенные в тишине.
Ночи бегства от позорного прошлого ( ведь даже не в погоне за светлым будущим, а простого животного бегства). В никуда.
Воспоминание – штука изменчивая. Гибкая, как страстная девушка. Выполнит любую твою прихоть, повернется то так, то этак. Захочешь романтики – вот тебе романтика. Захочешь страсти – пожалуйста. Захочешь быстро, не замедляя темпа, пронестись галопом, не замечая подробностей и отсекая лишнее – без проблем. Любая ваша прихоть, как говорится.
Я приехал в Москву в девяносто девятом, незадолго до того, как мир взорвался «миллениумом». Сильные мира сего в честь неумолимо наступающего тысячелетия строили стеклянные пирамиды, запускали маркированные спутники, которые своим специально запрограммированным пиканьем должны были известить любое разумное существо Вселенной о том, что мы тут, на Земле отмечаем; готовились миллионами фейерверков превратить зимнюю ночь в яркий незабываемый день, собирались сделать Таити, Кипр или еще какую-нибудь теплую страну Центром Встречи Миллениума, в общем, готовились сами, подготавливали других и грозили пальцем тем, кто подготавливаться не собирался.
Даже едущие в седьмом плацкартном вагоне поезда Львов-Москва целиком и полностью окунулись во встречу нового тысячелетия.
Хотя дверь туалета не запиралась, и приходилось справлять нужду в экстремальной позе, хотя от воды странно пахло, хотя топили нещадно, словно собирались нас всех поджарить, как куриц, а потом продавать, выдавая за шаурму – праздник у людей был в душе, в самом сердце. И они пили ночь напролет, пели песни под слегка расстроенную гитару, звали кондуктора (многоуважаемый вагоноуважатый, кричали ему со всех сторон), плакали над тяжелыми воспоминаниями, кричали на детей, чтоб спали, а не прыгали по верхним местам, и внимательно слушали пожилых людей, которые вещали о том, что жить раньше было весело, жить было хорошо. В подобном адовом пекле, в непонятном каком кругу (бедняга Алигьери и в страшном сне не мог себе представить подобное) царило настроение всеобщего, всенародного, всепланетного праздника.