Силой и властью

— Верно. Ты знаешь, что мне понравится.

— Но Оген всего лишь ласатрин. На что ты готов, друг мой Рауф, чтобы вдеть аквамарины в нос орбиниту?

— Ты смеешься? — фарис и сам хотел засмеяться хорошей шутке, но увидев, что Нарайн совершенно серьезен, ответил: — На сапфиры. И еще на многое. Но к чему эти пустые разговоры?

Тогда Нарайн молча распахнул плащ и пересадил сонного мальчишку со своих колен на стол. Малыш вроде начал просыпаться: пошатываясь, уперся руками в столешницу, заморгал мутными от дурмана глазами.

— Боги мои! — Рауф аж со скамейки подскочил. Потом снял с ближайшей стены светильник, сунул мальчишке прямо под нос. — Что это? Твое предложение?

Нарайн молчал, только едва заметно улыбался. Пусть уж клиент выскажется, может, и цену сам назовет. Клиент между тем вертел детскую мордашку около светильника и так, и этак, перебрал локоны над ухом, оттянул веко, заставил открыть рот. Потом, взглядом спросив позволения, снял с него рубашку. Малыш сидел спокойно, только когда оказался совсем голым, сжался, задрожал и начал ладошками тереть глаза. Рауф осматривал его долго и придирчиво, почище любого лекаря. Не удивительно, что за это время стол обступила изрядная толпа любопытных, среди которых нашлись и знатоки живого товара со своими предложениями и советами.

Но Нарайн по-прежнему помалкивал и ждал, что же почтенный Камади скажет сам.

— Сдаюсь!

Рауф громко ударил ладонями по столешнице. От резкого звука мальчик дернулся, едва не свалился на пол, и задрожал еще сильнее.

— Тихо, маленький, — фарис потрепал его по волосам и посмотрел на Нарайна. — Все, сдаюсь, рассказывай.

— Что ты хочешь знать?

— Я все проверил: твой мальчик не урод, не скорбен умом, а если болен, то вряд ли серьезно. Пьян, правда, как заядлый куцитраш, но это и не странно: с такой дороги я бы тоже от хлопот напоил. Мой человечек на воротах сказал, что почтенный Орс примчался пару часов назад верхом, без сопровождения, а знакомец из подавальщиков — что жеребец почтенного Орса, утомленный долгой скачкой, дремлет в стойле. Малыш этот — если я еще что-то смыслю — дитя старшей крови, совершенен, как бог, а ты умеешь воспитывать богов. Семь-восемь лет — и тебе за него половину Мьярны отдадут, да еще и порадуются, что дешево достался. Но тебя припекло продать его сейчас. Так в чем дело, Нарайн? Умыкнул сына тиронского магистра и бежишь от расправы? Или дела твои так плохи, что в пору самому запродаться? Рассказывай.

Нарайн и не надеялся утаить все. Будь Рауф глупцом, которого легко водить за нос, не нажил бы он ни богатства, ни знаменитого на Пряном пути имени, разве только тюремные колодки или гнилой тюфяк в казенной ночлежке. А разумный торговец мешок тумана не купит. Значит, частью правды, хочешь или нет, придется делиться.

— Что ж, слушай. Все, что ты говоришь, — правильно, за этого невольника я рассчитывал взять если не половину Мьярны, то половину своего состояния точно, но вышло так, что он раньше времени слишком многое увидел и сильно испугался. Малыш боится оставаться в школе, не в дом же его тащить? Мне мальчишка-раб для личных нужд без надобности, а ты такого давно хочешь, у тебя ему понравится. Но дешево не отдам, не обессудь уж.

Пока говорил, Нарайн внимательно следил и за приятелем, и за собравшейся вокруг публикой. Рауф всем своим видом выказывал сомнение, но мальчика из рук не выпускал — то по голове погладит, то за плечо придержит — и уже ясно стало, что не выпустит. Орбинит старшей крови — неслыханная редкость на невольничьем рынке, второго такого случая ему не представится, этого мальчика можно несколько лет и подождать... А еще Нарайн заметил среди зевак двух работорговцев, которые были готовы перехватить сделку сразу, если только фарис откажется.

— Недешево — это сколько? — спросил Рауф. — Слишком уж он мал: и вырастить придется, и воспитать, научить всему... Да ведь и болен он, целитель нужен, а может, и маг.

— Не пол-Мьярны, нет. Десять мер серебром.

Нарайн даже не задумался, он давно решил, сколько и как запросит за свою диковинку. Поэтому, стоило покупателю замяться и опустить глаза, сразу же повторил:

— Десять мьярнских мер серебром или восемнадцать талари золотом, и ни на элу меньше. Или я отдам его перекупщику, он заплатит больше.

— И погубит ребенка.

— Скорее всего, так. Да, я хочу, чтобы малыш жил, но не за мой счет, упасите Творящие. Так что, по рукам или нет? Уже вечер, а ночевать здесь я не собираюсь.

Рауф явно растерялся. Восемнадцать золотых за такого кроху — это и в самом деле немало. За три талари можно было купить взрослого здорового мужчину, за пять-семь — умелого ремесленника. Но, с другой стороны, Оген почтенному Камади в свое время стоил тридцать две монеты. Не рассчитывал же он всерьез, что получит такое чудо даром?

Наконец фарис заговорил:

— Послушай, Нарайн, цена справедливая, и я не думал бы даже торговаться. Но... сейчас конец ярмарки, у меня в кошельке и пяти талари-то не наберется. Может быть, сможем как-то договориться? А малышу у меня хорошо будет, богами клянусь...

Вот этого Нарайн и ждал.

— То, что у тебя пяти монет не наберется — это ты врешь...

— Да клянусь!..

— Врешь, Рауф. Но, допустим, я поверю. Скину цену до тринадцати талари и к тем пяти, что все же найдутся в твоем кошельке, возьму восемь халифским векселем. Но с условием... иди-ка поближе, — и продолжил тихо, не для посторонних ушей. — Мальчику нужны покой и ласка. Если у него кровь носом или горлом пойдет — не пугайся, просто дай ночной невесты или настой ведьмина листа и пусть спит подольше. Но смотри, осторожно, не приучи. Никакому магу, пока не вырастет, не показывай — потеряешь. И последнее: Оген твой себе на уме, всегда таким был. Почувствует, что уже не первый, — жди беды. Когда малыш подрастет, от него избавься. Если уж так любишь, что продать или придушить жалко, просто отпусти. Мой воспитанник — не шлюха мамочки Керсии, сам знаешь, без хозяина своим умом проживет.