Силой и властью

— Ах ты, гаденыш маленький, кол тебе в глотку! Ты здесь еще!

Адалан почувствовал, как стальные пальцы хватают за плечо и тянут наружу, и открыл глаза. Пол комнаты был сплошь покрыт розовыми сукровичными лужами, посередине — изломанное тело. Лохмотья, оставшиеся от одежды, почти не прикрывали ни наготу, ни следы побоев. Лицо... лица не было, разве что по рыжим завиткам можно было еще узнать Лина. Но самым страшным было то, что губы на этом жутком лице все еще шевелились: мальчишка пытался что-то сказать, но что — разобрать было невозможно.

— Адалан, ты никак подглядывал? Адалан!

Резкая оплеуха отдалась болью и звоном в ушах. Адалан отвернулся от Лина и уставился на старика.

— Прятаться — нельзя, подглядывать и подслушивать — нельзя! Видишь, — Бо указал на Лина, — что бывает с детьми, которые делают то, что нельзя? Я люблю тебя, Адалан, я никому не скажу, что ты тут прятался и подглядывал. Но если ты сам кому-нибудь проболтаешься или не станешь меня слушаться — пеняй на себя: тоже будешь наказан. Как он. Понял?

Адалан кивнул, а потом живот свело окончательно и вывернуло: изо рта полилась едкая желтая пена, ноги задрожали, он едва не свалился. Но Борас успел подхватить и повел умываться.

Едва старик закончил оттирать кровь с безнадежно испачканной рубашки и не успел еще договорить: "Бегом отсюда", — он камнем из пращи выскочил в коридор и со всех ног понесся дальше... дальше от этого страшного места.

Хотелось спрятаться ото всех, исчезнуть, забыть и чтобы его тоже забыли, а он знал только одно надежное место в этом доме — подвал Бо. На этот раз Адалан не остановился у самой двери, а плутал по ходам, пока окончательно не заблудился и не оказался в тупике. Тут он забился в самый дальний угол и притих.

Как ни старайся, как ни зажмуривай глаза, вид избитого Лина и заляпанная кровью комната никуда не исчезали. Лин был бойким, задиристым, а со слабыми — так и жестоким. Только вчера Адалан готов был молиться каким угодно богам, чтобы рыжий островитянин канул в бездну, а теперь вдруг стало так его жалко! И вина за былую свою злость, за просьбы к Творящим наказать обидчика захлестнула с головой. Хотелось пореветь, но даже слезы высохли, остались тошнота да противная дрожь во всем теле. А потом внутри родилось что-то, забилось, раскаленное и нестерпимо яркое, как маленькое солнце. Оно росло, пухло, вздувалось нарывом, грозило вот-вот лопнуть и сжечь Адалана, подвал, весь этот дом вместе с несчастными детьми и их мучителями. А может быть, и весь Орбин.

Пусть! Пусть все горит! Пусть все исчезнет, сгинет!.. Адалан готов был кричать, он так хотел освободить это солнце, но не знал, как. Оно оставалось внутри и рвало, выжигало тело дотла. Адалан не заметил, как горячая кровь заструилась по щекам и подбородку. Вскоре он совсем ослаб и вместе со своим так и не родившимся пламенем провалился в черную пустоту.

2

Осень года 628 от потрясения тверди (пятнадцатый год Конфедерации), Орбин.

Рыженький продержался долго. Борас выволок его во двор и там бросил, на виду у всей школы. Мальчишка был жив и даже в забытье почему-то не впадал: стонал, шептал что-то, просил помощи. Бо рассудил, что это и хорошо — урок вернее запомнится, но подходить не разрешил никому, даже лекарю, пользовавшему маленьких невольников. Лекарь уговаривал, взывал к милосердию, предлагал деньги — тщетно. На все был один ответ: мое имущество, как хочу, так и распоряжаюсь.

Потрясенные воспитанники разбежались и затаились по углам. Такого они еще не видели — такого они себе и представить не могли. Да, у них случались ранения или болезни, и некоторые ребятишки, особенно из младших, даже умирали, и наказания были жестокими, подлыми и унизительными. Но чтобы так!.. Дед Бо, которого когда-то звали Дикарем, кожей чувствовал их страх, острый, щекочущий предвкушением. Он был почти счастлив и всей душой благодарен хозяину за подарок.

И то верно: Орс нечасто позволял старшему смотрителю тешить свое безумие. Накладно это. Да и, что бы ни трепали злые языки по всем дорогам про орбинитов, не видел Нарайн радости в жестокости и разврате, тем более его не прельщали кровавые игрища с детьми. Просто он понимал, что порой самая короткая дорога к цели ведет по трупам, а самое простое решение — убить и не мучиться. И не прикидывался наивным. Борас своего господина уважал, боялся и... даже любил. Успел полюбить за пятнадцать лет. Да и как не любить? Стать, сила, уверенность. Красота, какой за пределами республики, может, и вовсе нет. Та самая ненавистная красота... Хоть Бо уже и оставил мысль когда-нибудь улучить момент пырнуть златокудрого железом в брюхо, а потом смотреть в затухающие глаза, долго смотреть, чтобы видеть, как он все почувствует и поймет, чтобы самому понять и запомнить...

Но златокудрый был все же милостив к его страсти — время от времени поддерживал вот такими подарками. Не на веку этих, нынешних, детишек, они прошлый подарочек не застали. Но Борас-то все помнил: каждую из своих жертв, каждый их взгляд, каждый крик, каждый стон. Каждое место во дворе, хоть там никогда и не было настоящих могил. Помнил и любил, любил и ненавидел. А сегодня ему предстоит запомнить еще одного...

Когда пришла ночь и двор школы стал темным, как колодец, Бо решил, что пора. Подошел к мальчишке, последний раз погладил рыжие кудри и — чтобы наверняка — со всей силы опустил на шею заступ. А потом сам выкопал хорошую яму, уложил на дно, постоял над ним, размышляя о том, как это правильно: всем здешним деткам лечь в такие ямы, засыпал и хорошенько притоптал. Работал почти до рассвета, но зато спать ушел довольный: все сделано, как надо.

Проснулся дед Бо поздно — солнце уже высоко стояло. И сразу понял: что-то не так. Первым делом он решил обойти школу, проверить, не случилось ли чего, пока старший смотритель отсыпался. Увидел, что воспитанники как обычно занимались с наставниками, в коридорах чисто и охрана на местах; даже двор казался тихим и безмятежным, словно вчерашнего рыженького и не было. Но Бораса не покидало чувство тревоги. Не прошло оно ни после плотного завтрака, ни после пристрастного допроса двоих охранников. В чем дело, выяснилось только за обедом, когда среди нескольких десятков детских головок всех мастей на любой вкус он не смог найти одной-единственной золотой. Тут-то до него и дошло, что он уже давно не видел Адалана, а именно с тех пор, как выгнал из залитой кровью комнаты, то есть уже без малого сутки! Забыв обо всем, Борас бросился на поиски.