Страница 13 из 26
— Не спеши, Лукас. И ты, Хейли, помолчи. — Одна ладонь священника легла на спину моего друга, другая — на мое плечо. — Что за горячность, дети мои? Думаете, Всевышний хочет, чтобы рыцари Его, носители Его воли и веры, устроили в кабаке пьяную драку? Ты, Хейли, разве не знаешь, что Лукас — друг и брат тебе? Разве можешь ты подозревать его в предательстве или желании навредить тебе, лорду Кейну или Синедолу?
Он говорил без злости, без упрека, но не терпящая возражений твердость заставила меня смириться.
— Нет, святой отец. Я знаю и всегда знал: Лукас друг мой и брат по оружию. Все, что делает он, делает с верой в Господа, желая честно послужить Синедолу и его лордам.
Отец Бартоломью кивнул и повернулся к моим друзьям:
— А вы, дети мои, разве не знаете, как предан Хейли ордену? Разве не понимаете, как тяжело ему сейчас выбирать? И кто из вас посмеет осудить сына за верность отцу, а рыцаря — за верность слову и заботу о родовой чести? Да вы же первые отвернетесь от безродного!
Они тоже пристыжено потупились:
— Простите, Святой отец, — ответил за всех Том. — Мы просто сглупили.
— Вот то-то же!
Он выпроводил братьев-рыцарей и собрался уйти с ними, но я схватился за его рукав, прося остаться.
— Отец мой, расскажите, как умерла моя мать? — попросил я сразу, как только он уселся рядом.
— Почему ты спрашиваешь?
— Я видел сон: мою мать в гробу. Сегодня…
— Дурные сны! — он нисколько не удивился. — В замке Мейз это случается нередко. Раньше — случалось, потом ушло. А теперь, видно эти твари снова начали… Твой отец не желает, но я расскажу тебе, Хейли, ты должен знать.
Прежде чем осесть в Синедоле, твои предки отвоевали эти холмы у лесной нечисти. Отвоевали, освятили и с благословения Господа поселились тут навсегда. По легенде замок Мейз выстроен на месте гибели ситской колдуньи, на ее костях. Говорят, с ее смертью связано проклятье, мол, в замке никогда не будет хозяйки. В роду синедольских лордов женщины и правда часто умирали молодыми, и, хоть твой отец считал это не более, чем суеверием, не торопился жениться. А к тому же война… мы с лордом Кейном родились в этих краях, всю жизнь прожили, отражая нападения орды из-за болот, не допуская тварей вглубь страны.
Но Кейн Мейз все же не устоял: как юнец влюбился в дочку западного владыки и привез ее сюда, в Синедол. Лорд Кейн и леди Эстер были прекрасной парой, жили счастливо и вскоре родился ты, Хейли. А потом в замок пришли дурные сны. Ни посты, ни молитвы, ни подвиги во славу Господа не помогали — напасти продолжались. Воинам снились битвы и поражения, селянам — голод и разорения; женщинам — гибель детей, а детям темный лес и чудовища.
А твоей матери снился вожак орды, Арейа-Оборотень. Она каждое утро приходила исповедоваться, и что говорила — об этом лучше не знать никому. Бедная женщина клялась, что слышит зов, которому не может противиться, ужас колотил ее словно лихорадка. Она молила связать себя, заковать или запереть. Твой отец не посмел надеть на жену железо, а веревки и запоры не смогли удержать: в одну из ночей леди Эстер разорвала путы, поднялась на восточную башню и бросилась вниз.
Потом колдовские сны стали реже, а потом пропали совсем. Словно жизнь твоей матери послужила искуплением…
— Искуплением за жизнь колдуньи? — я, не дождавшись ответа, налил себе еще вина и выпил. — А ребенок? Что стало с ним?
— Какой ребенок, Хейли? — отец Бартоломью растерялся.
— Ребенок ситской колдуньи. Они сгорели вместе, я видел. Во сне. Но если ее ребенок умер, то почему я жив? Надо спросить послов… эта колдунья, она так похожа на Айлора — одни глаза, одна улыбка.
— Хейли, спаси тебя Господи, что ты говоришь! — мой духовник посмотрел на меня с неподдельным беспокойством, — это был сон, всего лишь лишь сон! Ситам нельзя верить! Даже мертвый сит лжив и коварен. Не верь, сын мой, не верь ничему! Не смотри на них, не слушай!
Не верь-не слушай… как это возможно? Мне вдруг захотелось упасть на стол и разреветься.
— Что же мне делать, отец Бартоломью? — Только и смог я выдавить.
— Верить в Господа, в Его благодать, сын мой, и молиться. Пойдем, Хейли, пойдем помолимся вместе.
Он хотел увести меня с собой, но я не пошел, только пообещал:
— Идите, отец мой, я приду позже, обязательно приду.
11.
В одиночестве я допил пятый кувшин и пьяный, как распоследний бродяга на дармовщину, вывалился из трактира. В замок не пошел — поплелся к реке, туда, где русло часто менялось, намыв широкие косы, заросшие хилым тальником, хвощом и осокой, подальше от пастбищ и водопоя, подальше от всех, и до вечера провалялся на горячем песке. Прошлая ночь не отпускала — снова и снова проживал я каждый миг. В плеске воды мерещились голоса, звали меня по имени: колыбельная матери, смех лесной ведьмы, тихий шепот Айлора, похожий на заклинание. Ветер приносил не знобящую сырость, а теплые запахи черемухи, ирисов и можжевельника. Казалось, знакомые ласковые руки перебирают мои волосы, гладят щеки:
«К тебе, родной, с тобой, в тебе… навсегда!»
Морок… я знал, это — морок, колдовское наваждение, но… пусть! Мне стало не важно. В тебе, навсегда! Я слушал, верил, стремился навстречу, туда, где не буду одинок, в гибель объятий, в преступную, невозможную радость, и…
…хватал мертвую плоть, раз за разом — холодную, липкую от крови; валился в рев пламени, в жар и копоть — и видел, как черная грива мечется на ветру, как дикие глаза сита стынут болотными огнями, как щерится пасть в беззвучном хохоте: «В тебе, Хейли Мейз, в тебе, навсегда…» А через миг пламя сжирает погибшую душу.