Круги на воде

Далеко не великан ростом, крепко сбитый и значительно превосходящий остальных шириной плеч, Кратер, тем не менее, возвышался над всеми, собравшимися в шатре. Надменно вздёрнув подбородок, сложив руки на груди и выдвинувшись вперёд, он с вызовом и насмешкой взирал на судей. Его хитон, спущенный с плеч, держался на бедрах поясом, торс забинтован от пупа до мощных выпуклых грудных мышц. На правом боку тряпица окрашена бурым – такая рана часта у командиров фаланги, самых опытных воинов, занимающих правый край, где уже не прикроет щитом товарищ. Бледность лица стратега, то, единственное, что не подвластно человеческой воле, собранной в железный кулак, выдавала, как тяжело ему стоять вот так, гордо вскинув голову. Антипатр всегда симпатизировал этому человеку, отчаянно храброму, решительному и умному, сдавшемуся в плен вовсе не для того, чтобы спасти свою шкуру, но чтобы защитить на суде своих подчинённых, спасти их от гнева наместника, взяв всю вину на себя, как и подобает истинному вождю. Антипатр покосился на Полиперхонта, словно и в его глазах искал восхищение Кратером. Лицо князя Тимфеи сохраняло каменное выражение, но на Линкестийца, сидящего далее, поза Кратера явно произвела впечатление.

Наместник перевёл взгляд на последнего из пятёрки. Кардиец, даже здесь не расставшийся с деревянной, покрытой воском табличкой, заткнутой за пояс, не пытался прятаться за спины товарищей, но всё равно был самым неприметным из них. Он входил в ближний круг Александра, но всегда держался в тени. Многие не любили "царского писаря", не считали ровней им, македонянам и воинам. Не все знали, что начальник канцелярии почти любого из них способен одолеть, схватившись в панкратионе, не допускали и мысли, что острый, светлый ум кардийца дороже Александру десяти тысяч воинов. Да и то цена скорее занижена, что ещё Филипп осознал, возвысив Эвмена, совсем ещё мальчишку, много лет назад. Кардиец выглядел почти столь же невозмутимым, как Асандр, но не смотрел, подобно старшему, в одну точку, а с живым интересом оглядывался по сторонам, ничуть не стесняясь хмурых антипатровых стратегов.

Молчание затягивалось. Пленники терпеливо ждали слова наместника.

– Садитесь, – предложил, наконец, Антипатр.

– Я бы выслушал свой приговор стоя, – ответил Кратер.

– Мы не собираемся никого из вас судить, Кратер, садись. Будет разговор. Мечами намахались и хватит. Самое время остыть и поговорить.

Кратер поколебался, но всё же сел, не сводя с наместника пристального взора. Остальные последовали его примеру.

– Я оплакиваю сегодняшний день, – сказал Антипатр, – ибо по злому року, не ведая иного спасения, мы подняли оружие на ближних, на своих товарищей. Парменион был мне, как брат, мы понимали друг друга с полуслова, тем страшнее обернулась его глухота к моим словам. Я не верю, что жажда власти ослепила его, среди нас он был одним из мудрейших. Мой человек, которого я послал вчера в ваш стан, мог предотвратить бойню. Я не понимаю, почему Парменион не услышал его, не услышал меня, не поверил в то, что я скажу вам сейчас. Если вы знаете причину, назовите её мне, ибо я теряюсь в догадках.

"Мятежники" озадаченно переглянулись.

– Мы не понимаем, о чём ты говоришь, – сказал Асандр.

– Тогда горе всем нам. Верно, таков оказался наш жребий, – Антипатр провёл рукой по лицу, помолчал немного и вновь заговорил, – вы избрали Пармениона царём, ибо уверились, что род Аргеадов пресёкся, и никто иной не может претендовать на трон. Только войско властно выбрать царя.

Кратер кивнул.

– Вы поторопились. Моих воинов почти столько же, сколько вас, а сейчас едва ли не больше. И все они македоняне. И права избирать царя у них никто не может отнять. А вы попытались.

Мелеагр и Аттал опустили головы, Кратер дёрнул щекой.

– Ты позволишь высказаться нам, Антипатр? – поинтересовался Эвмен.

– Говори, – согласно кивнул наместник.

– Мне, действительно, неизвестно, почему Парменион решился дать бой, но он вовсе не забыл вашу дружбу. Не дадут соврать: он невыносимо мучился в последние дни, словно на плечи возложили ещё лет тридцать, к без того немалой ноше. Он пребывал, словно во сне, глядел отстранённо, а приказы отдавал чужим голосом.

– Голосом Филоты, – добавил Кратер.

– Так всем заправлял Филота? – спросил Полиперхонт, – и вы ему подчинялись?

– Командовал Парменион, – резко ответил Кратер.

– Я не знаю, что случилось с нами там, в Троаде, – мрачно проговорил Асандр, – мы все поддались его красноречию. Я имею в виду племянника.

– Большинство поддалось, – покосился на Асандра Эвмен.

Тот не заметил уточнения. Или сделал вид, что не заметил.

– Филота убедил всех, что ты, Антипатр, примешь сторону сына Аэропа, – сказал Мелеагр, покосившись на Линкестийца. Тот поджал губы, но ничего не сказал.

– Он говорил с каждым по отдельности, – буркнул Аттал, глядя в сторону, – и убеждал, убеждал бесконечно, когда Парменион его не слышал, что старик растерян, он верит в дружбу Антипатра и будет обманут. Надо ударить первыми, не соглашаться ни на какие переговоры, ибо линкестийцы, дети предательства, уже опутали своими сетями наместника по рукам и ногам...

– Как смеешь ты, собака! – вскричал Линкестиец, подавшись вперёд, – поносить меня гнусной ложью?! Меня, кто первым назвал Александра царём!

– Чтобы спасти свою шкуру, – процедил Кратер.

– Что?! – Линкестиец побледнел, его рука шарила у пояса в поисках рукояти меча, но никто, ни пленники, ни судьи, не вошёл в этот шатёр при оружии.

– Остыньте! – повысил голос Антипатр и повернулся к кардийцу, – говори, Эвмен.