Круги на воде

– Здесь не сказано. Но раз штраф, а не более суровое наказание, наверное из-за того, что ты уважаемый, не предоставил в Совет Пятисот отчёт о своей миссии.

– "Более суровое"... А двадцать талантов – не суровое. И как будто они горели желанием услышать тот отчёт, лицемеры.

– Наверное, всё же менее суровое, чем Эсхину.

– А что с ним?

– Приговорён к изгнанию.

– Вот, как раз он легко отделался, – хохотнул Демад, – а Фокион что?

– Ничего.

– Совсем?

– Совсем.

– Везучий старикан, – сморщил нос афинянин.

Антипатр мрачно переводил взгляд с одного на другого, облокотившись на походный стол, обхватив виски ладонями и не произнося ни слова. Эвмен раскрыл очередную табличку.

– Письмо от Кассандра.

– Почему сразу не сказал?! – взвился регент, – тебе что, все эти афинские судилища важнее?

– Это письмо ничем не отличается от его же предыдущего. Твой сын просит подкреплений.

– Подкреплений?! – рявкнул Антипатр, – ему десяти тысяч мало? С фракийцами, сопляк, справится не может?!

– Ходят слухи, что к Севту бежал Филота с остатками сохранивших ему верность.

– И что? Три человека прибежало – Севт невероятно усилился? Где я возьму подкрепления? И чем сам воевать буду? У меня тут четырнадцать тысяч человек, а там, – регент ткнул пальцем на юг, – за Вратами сидят тридцать тысяч эллинов. Если не больше!

– Так что ответить? – спросил Эвмен.

– Не задавай дурацких вопросов, кардиец.

– Так и напишу, – согласно кивнул начальник канцелярии.

Антипатр скрипнул зубами.

"Совсем распоясались, собаки. Филипп бы с тебя за дерзость шкуру впустил, а сынок ведьмы ещё чего повеселее изобрёл".

Грозовая туча антипатрова настроения наливалась тьмой день ото дня всё больше. Регент никогда не имел склонности к припадкам неконтролируемого гнева, свойственного Александру, но в последнее время с тревогой замечал за собой непреодолимое желание кого-нибудь убить. Лично. Окружающие Антипатра стратеги, конечно замечали столь катастрофические изменения его характера, но в собственном поведении не могли или не хотели ничего менять. Как жёлтая листва в горах облетает, не в силах противостоять неумолимо наступающей осени, так и при дворе без следа таяло прежде нерушимое ощущение всеобщей сплочённости, незыблемости военного и государственного здания, что два десятилетия кропотливо создавал Филипп. Казалось, все здесь ждут чего-то, заранее прикидывая пути отступления. Не верят в то, что Антипатр – сила, что он – надолго.

Распахнулся полог и в палатку вошёл Линкестиец. В руке кубок, и вроде даже не пустой. Ну, это уж совсем через край.

– Ты чего здесь делаешь? – напустился на зятя регент, – я куда тебя посылал?

– Они больше не лезут, – ответил Линкестиец и нагло отпил из кубка, – две атаки отбили, они убрались. Сунулись одними пельтастами, я их отогнал. Потерь нет.

– Четвёртый день такая беготня, – подал голос Демад, – почему ты не ударишь, Антипатр?

Регент посмотрел на него, как на философствующего таракана.

– Куда ударить? В Фермопилы? Ты совсем рехнулся? Даже, если бы у меня было численное превосходство, а не у них, только законченный идиот станет штурмовать Врата в лоб!

– Но есть же тропка...

– А они, думаешь, про неё не знают?

Линкестиец присел на свободный стул.

– Однако, не лезут. Не хотят отдавать удобную позицию.

– Они ждут, – сказал Эвмен, – у нас за спиной Фессалия. Они ждут её выступления.

– Там в каждом городе наш гарнизон, – возразил Линкестиец.

В палатку заглянул телохранитель, стоявший на страже у входа.

– Чего тебе? – спросил Эвмен.

– Гонец из Пеллы!

– Пусть войдёт, – распорядился Антипатр.

Вошёл посыльный и протянул регенту письмо. Антипатр раскрыл его, пробежал глазами строки, посмотрел на Эвмена, на своего зятя и сказал, безо всякого выражения:

– Родился новый царь македонский.

– Что? – вскочил кардиец.

Его примеру последовали остальные.

– Родился новый царь македонский! – повысил голос регент, сверкнув глазами на зятя, – всех начальников, до лоха включительно, собрать перед шатром!

Линкестиец выскочил наружу, как ошпаренный. Антипатр протянул Эвмену табличку и медленно, проговаривая каждую букву, словно смакуя, произнёс:

– Царь Филипп, третий с таким именем...

Кардиец, бегло ознакомившись с письмом, недоуменно поднял глаза.

– Не Филипп – Неоптолем. Александр назвал его в честь своего отца.

– Мне плевать, как будет его звать молосс! – отрезал регент, – а для Македонии он – царь Филипп Третий!

Эвмен не стал спорить. Он рассуждал вслух:

– Двенадцать дней. Мальчик родился в Эпире, в Додоне, но гонец не знал, где стоит войско, поэтому сначала поскакал в Пеллу.

– Чего ты там бубнишь, кардиец? – бросил регент, – пойдём, выйдем, душно здесь, не место, чтобы царя провозглашать.

Снаружи стремительно сгущались сумерки, но с собранием тянуть не стали. Галдеж экклесии показался Демаду не более чем симпосионом весьма скромного разгула, по сравнению с ликованием македонского войска. По случаю невыразимой никакими словами радости, давно ожидаемой с настороженной опаской, Антипатр велел раздать воинам вино и всю ночь лагерь у Гераклеи Малидской, что в семидесяти стадиях от Фермопильского прохода, напоминал оргию дионисовой свиты. Сам регент поднял несколько кубков, впервые за годы, изменив своей знаменитой трезвости, над которой всегда беззлобно подтрунивал друг Филипп.