Страница 105 из 135
Харидем торжествовал, а защитники сменили тактику: они спустили со стены корабельный якорь на массивной цепи и после нескольких неудачных попыток смогли зацепить им винею, сорвав её с "черепахи". Следом немедленно полетели стрелы, камни и горшки с огненной смесью. Для афинян разверзлись глубины Тартара. Воины в ужасе разбегались. Обожжённые катались по земле, пытаясь сбить пламя. Кто-то от брызг масла лишился глаз и теперь жутко орал, срываясь на визг, терзая скрюченными пальцами пустые глазницы и слепо натыкаясь на остов "черепахи". Кто-то хрипел еле слышно, пытаясь отползти прочь, царапая землю чёрными обгоревшими руками. Некоторым повезло: македонские стрелы избавили их от мучений. Из полутора сотен афинян, обслуживавших таран, спаслось человек тридцать.
Харидем выл, бесновался, богохульствовал, брызгая слюной на безопасном отдалении, но не мог перекричать ни умирающих, ни торжествующих защитников. Когда же верховному стратегу доложили об уроне, который таран смог причинить стенам Амфиполя, он в бессилии едва не стёр зубы в труху. Леосфен мрачно скрёб подбородок.
– Талус слишком прочен, – сказал младший стратег, – у подножия его не пробить.
– Я им всем пробью жопы... – Харидем сорвал голос и еле слышно сипел, – когда доберусь.
– Впору уже говорить: "Если доберусь", – хмыкнул Леосфен.
– Нет, я их достану... Всех натяну на кол... А ты запомни, я не потерплю в своём войске дух пораженчества...
Верховный приходил в себя три дня. Все это время македоняне поносили афинян, осыпали шутками, рассказывали, в каких позах они имели их матерей. Один из воинов, забравшись на зубцы, демонстративно задрал хитон и помочился. Другой, громко чавкая, поглощал баранью ногу:
– Эй, афиняне, подходи, накормлю! У нас жратвы – хоть жопой ешь!
– Мужеложцы, не замёрзли ещё? Вы как там греетесь, попарно или в кольцо замкнулись?
– Идите сюда, ещё огоньку подкинем!
Наконец Харидем успокоился и стал думать, что делать дальше. Леосфен, заняв позицию отстранённого наблюдателя, ждал, когда у верховного от тяжких дум треснет голова.
– Талус не пробить, – наконец выдавил из себя некую мысль Харидем.
Леосфен насмешливо поддакнул.
– Надо брать выше, – сказал верховный, – насыпать всход до середины стены и попытаться снова. Там она тоньше. Или вообще вровень, тогда таран не нужен.
– Так они и дали тебе насыпь строить, – возразил младший стратег, – прежде мы равняли подходы на удалении. Начнем под стенами работать, сотни, тысячи кровью умоются.
– На насыпи устроим передвигаемый палисад, – уверенно заявил Харидем, – не мы первые. А на работы сгоним фракийцев.
Однако сразу к исполнению этого плана верховный приступить не успел. Граждане афинские порешили, что большая часть гоплитов, не занятых на строительных работах, бездельно проедает припасы. Экклесия постановила распустить две трети войска по домам. Как раз наступила весна, и афинские корабли вывезли сограждан на родину.
Харидему объявили, что ему на помощь выступил Линкестиец. Верховный от этой новости испытал сложные чувства. С одной стороны он был согласен с тем, что лучше воевать чужими руками, но с другой... Харидем Линкестийца откровенно презирал, а македонян на дух не переносил. Понятно, что ведут их на мясо, но все же...
А вот Александр из Линкестиды, царь македонский, имел совсем иное мнение насчёт того, кто там будет мясом в этой осаде. С момента занятия им трона прошло уже полгода, и он успел сжиться с новой ролью. Своих благодетелей-афинян он ненавидел лютой ненавистью, ибо те, сделав его царём, позаботились о том, чтобы весь мир знал, что этот царь – кукла, собака, учёная голос подавать по команде хозяина. Демосфен и Харидем обставили воцарение Линкестийца, как можно унизительнее.
Александр, как и его покойный тёзка, отличался злопамятностью. Отец и братья привили ему склонность к интригам, в которые новый царь погрузился с головой, едва лишь афиняне покинули Пеллу. Вот и сейчас, "договорившись" с Демосфеном о помощи союзникам, он раболепно уверил того в своей верности, а сам подумал о том, что хватит уже опасливо осматриваться, пора начинать Игру. Линкестиец всегда грезил славой Филиппа. Не распознавшие его мечты афиняне глубоко заблуждались, думая, что получили покорного цепного пса.
Ещё зимой Александр затеял переписку с Меноном-фессалийцем, коего македоняне прокляли до десятого колена. Менон одержал верх в борьбе знати и стал тагом Фессалии. В начале весны он приехал в Пеллу лично и встретился с царём.
Линкестиец принял его радушно. После пира с обильными возлияниями, соседи-правители переговорили с глазу на глаз.
– А ведь если бы не я, вы могли бы победить, – польстил Менон гостеприимцу.
– Едва ли, – не согласился Александр, – при самом благоприятном исходе у Полиперхонта осталось бы больше сил, только и всего.
– Возможно, так было бы лучше для всех, – задумчиво сказал фессалиец, глядя через распахнутые ставни царских покоев в ночь.
– Это ещё почему?
– Антипатр потерпел слишком сокрушительное поражение. Тогда, в Фермопилах, единственным моим желанием было – уничтожить, растоптать, чтобы духу македонского не осталось. Позже, глядя, как небывало усилились Афины, я понял, что ошибался. Гораздо лучше для Фессалии, если бы, Македония не испытала унижения, а оставалась угрозой Афинам.