Страница 86 из 91
У ледяных полночных скал,
Где белых вод кипенье…
Рассказ волка закончен. Мы проследили почти весь путь. Остался последний шаг, от полночной стены до врат Бера. Его я помню и сам. Трое стоят молча. Теперь они ждут моего слова.
День уже перевалил за половину, но время еще есть. Я успею к положенному сроку. Все-таки мороз начал пробирать и меня. Как же плосконосые выдерживают этот холод. Но на то они и дети снегов. Я же тут только гость.
Когда-то династ тариотов сказал слуге Ареха: «мы останемся, а вас смоет…». Со всей своей мудростью он ошибся. Однажды океан унесет всех нас. Каждый из народов в свое время канет в бездну вечности. Когда – ведомо только хозяйке судеб.
Мне довелось прийти в мир, когда вал только начал свой накат на берег. Я слышу, как он ворчит, как скрипят песок и галька под его тяжестью. Серые окатыши целых племен, и крупинки камня, каждая из которых человек. Волна прокатится и безвозвратно изменит узор, вытканный на берегу ее старшей сестрой. Кто знает, как лягут пестрые кусочки мозаики, какие картины они создадут…
Я смотрю вдаль на пики столпов Бера. Кажется, только они не подвластны разъедающей силе прибоя. Они да еще белые иглы камней пути. Кто поставил их на лик мира? Кто связал великую сеть? Может быть, там, у врат, я это узнаю.
Но сейчас время рассказа. Он не будет длинным. Мне даже не нужно подливать масла в плошку, хватит и того, что осталось. Трое смотрят на меня с ожиданием, и я вспоминаю…
В нише на беличьей шкурке лежал большой плоский кристалл. Руки со старческой, обтянувшей суставы кожей осторожно вынули его, ласково обтерли, поставили на камень, прислонив к грубой стланцевой стене. Прозрачный, как слеза, кусок нетающего льда озарился изнутри, поймав блики горящего в пещере огня. Кристалл втягивал в себя отблески, копил в своей глубине. Свет становился все ярче, наливаясь голубизной полуденного неба. Крупинки молочного сияния взвихрились в глубине снежной круговертью, складываясь в причудливые видения. И остановились, медленно, словно мягкие хлопья на заждавшуюся теплого одеяния землю опали в глубину, оставив за прозрачной преградой слепящую белизной равнину и темные пятна людей и волков.
Он всплывал из темного омута медленно и мучительно. Сквозь зелень и муть проступало белое сияние, окутывая, обволакивая со всех сторон ледяным коконом. Он сопротивлялся, он желал вновь погрузится в теплый покой и нежную мягкость тьмы, во чрево великого океана жизни, в волны, что катятся над плотью мира. Но жестокий свет пеленал его все плотней, поднимая к поверхности. Сквозь тонкую сверкающую пленку проступали картины, фигуры, лица, искаженные рябью. Он помнил, что даже в глубине эти видения не оставляли его, звали назад, к боли и холоду, не давая упасть на дно. Серебристый пузырь волновался все сильнее, грань истончалась и вдруг лопнула с гулким треском. Сур, последний из братьев Круга, вновь вернулся к жизни.
Мороз злорадно впился в кожу роем ледяных игл, только левый бок и затылок ожгло огнем. Жизнь медленно утекала вместе с сочащейся из ран кровью. Боль обволакивала сознание мутной пеленой. Юноша чувствовал свое тело, но оно не могло ни открыть глаз, ни пошевелиться.
Сур знал, его младшие братья, его волчата рядом. Даже провалившись за великую грань, он оставил в них часть своей души. Нужно только найти мостик, нить, что никогда не рвалась до конца.
Он нащупал связующую жилку, и сразу же на него нахлынула волна чужих чувств и стремлений. Сур увидел мозаику из четырех разных картин, услышал звуки, ловимые четырьмя парами ушей. Теперь он вновь в полной мере испытал силу лап, столь приятную после собственного бессилия, тонкий узор запахов, проступающий сквозь режущий ноздри морозный воздух. Он видел свое неподвижное тело, лежащее вверх лицом с неуклюже заломленной рукой на истоптанном зверями снегу и расплывающееся под ним бурое пятно. Прижимался к себе самому мохнатой грудью и вылизывал шершавым языком холодную кожу лба и щек. Наконец она порозовела, и чуть дрогнули смерзшиеся ресницы.
Послышался скрип снега под полозьями и резкие выкрики. Налетели ароматы сытного зверя и молока, смешанные с едким запахом шкур и дыма, жженой кости и горелого жира. Почуяв угрозу, два волка бросились навстречу приближающимся людям. Третий остался на страже. Вожак, чуть слышно поскуливая, продолжал свою работу.
К поляне мчались запряженные оленями нарты с тремя охотниками незнакомого племени. Понимая, что вот-вот вновь соскользнет во тьму, Сур приказал младшим братьям спрятаться. Что подумает человек, увидев волков над трупом человека - что он их добыча! Он не хотел смерти своим воспитанникам.
Сани выкатились из-за камней. Олени шарахнулись в сторону, почуяв хищников. Охотники спрыгнули на снег, держа наготове копья, и принялись осматривать поляну. Глазами скрывшихся за кустами волков Сур видел, как человек в меховой малице склоняется над ним, как трогает лицо, прикладывает ухо к груди, слушая сердце. Он собрал все силы, чтобы пошевелиться и застонать. Чужак распрямился и крикнул, подзывая спутников. Юношу подняли и понесли к нартам.
Последним усилием он приказал серым братьям следить, но не приближаться. И вновь погрузился в нездешний мрак.
Сур очнулся. Он понял, что лежит на мягком, но не смог открыть налитых свинцом век. Кто-то поднял его голову и начал вливать в рот горячую горькую жидкость. Сначала от боли, рожденной прикосновением к опухшему затылку, он чуть снова не потерял сознание, но послушно проглотил отвар. Вскоре скребущие по ребрам ножи исчезли. Он даже смог почувствовать ласкающее тепло мехового одеяла. Юноша попытался нащупать серых братьев, но ответом ему была тишина.
Раз нет чужих глаз, значит, придется открыть свои. Он долго не мог увидеть ничего, кроме цветных пятен и серой мути. Постепенно сквозь них проступили очертания его прибежища – сверху обычный потолок из шкур, рядом горел огонь в обложенном камнями очаге, а чуть поодаль сидел на пятках седой старик в расписанной узорами малице. Морщинистая кожа лица была непривычно белой. В четыре косы вплетены медные подвески и пестрые перья. Увидев, что юноша открыл глаза, старик заговорил с ним на незнакомом языке. Сначала Сур принял его за жителя Илла и только когда старик обратился к нему, понял свою ошибку.