Гончая Бера

бескрайним небом и звездами, землей и водой, зверем

и рыбой, всего лишь яйцо, что лежит под крылом

у спящего ворона...

Седой волк осторожно просунул морду сквозь плотную молодую поросль на опушке леса. Открытая, залитая медовыми лучами предзакатного солнца, поляна пугала. Яркий свет резал глаза, и зверь недовольно заворчал. Но вокруг было спокойно, лишь игривый ветер шелестел высокой травой.

Решившись, волк бесшумно и стремительно пересек пустошь, сшибая грудью венчики цветов. Синие лепестки еще кружились в воздухе, когда он укрылся в спасительной тени подлеска. Зверь затаился, вслушался в многоголосую тишину, нервно поводя ушами, поднял морду, втянул воздух и вновь устремился на восход. Позади него в прорехи лесного полога заглядывал нависший над окоемом, багровый небесный глаз.

Уже много дней волк бежал вслед за утренней звездой. Кончились бескрайние ковыльные степи, уступив предгорьям, укутанным плотным одеялом сумрачных дубовых лесов. Потом море зелени расступилось, вспоротое грубым камнем скал. Волк не посмел ступить на голые, испятнанные серым лишайником уступы. Отыскав проход - глубокое ущелье, вышел на равнину, поросшим надменными хвойными великанами, янтарными колоннами для изумрудной лесной кровли.

Серебряная луна, провожая беглеца холодным взглядом, успела дважды истаять до тонкого серпа и вырасти вновь, летние травы начали жухнуть в предчувствии осени, а он все бежал. При свете дня и в прохладном мраке ночи, не замечая жажды и голода, боли в разбитых лапах и усталости, обходя стороной редкие человечьи селения. Жители леса сами уступали дорогу, лишь почуяв его приближение.

Волка гнал страх, иногда слабым, почти не ощутимым холодком гнездясь меж лопатками, временами вспухая жгучей болью вонзившихся в загривок когтей, и всегда ясный и неотступный. Страх парил черной точкой в раскаленных солнцем небесах, крылатой тенью бежал по пятам в сумерках, шелестел невидимыми крыльями в хрустальной тишине ночи. Очень редко волк позволял себе охоту или краткий отдых. Но даже во власти сонных видений ощущал враждебный взгляд, вцепившийся в спину. Вот и теперь он чуял - враг настигает, и ускорил свой и без того стремительный бег.

Огненный глаз почти скрылся за порогом неба, когда нос зверя уловил непривычные запахи водных трав, рыбы и мокрых камней, запахи большой воды. К ним был примешан пряный, щекочущий ноздри, смутно знакомый привкус. Он породил беспокойство, шевельнулась память о пережитой опасности, но страх вновь погнал вперед

В сгустившихся сумерках пришел ветер. Сосны зашумели, размахивая ветвями, стараясь дотянуться, порвать в клочья низкие тяжелые облака. Воздух стал сыр и холоден. По земле, стволам и веткам ударили первые тяжелые капли, и вскоре все звуки утонули в вязком шуме дождя.

Не замечая струй ливня, хлещущих по морде, волк мчался вперед и неожиданно оказался на вершине гранитной скалы. Лес кончился. Зверь застыл над обрывом. Позади высились сосны, а перед ним расстилалась едва различимая в сумерках по седым, увенчанным клочьями пены, гребням волн черная бескрайность. Море. И столь же темный облачный покров над ним прорываемый редкими голубыми сполохами.

Волк понял, что угодил в ловушку и скорее ощутил, чем услышал сквозь рев бури зловещий шелест за спиной. Отбросив напрасный теперь страх, зверь повернулся к врагу, оскалив клыки, собрав остатки ярости для последней, смертельной схватки. Белая шерсть встала дыбом, голубые искры потекли с ее кончиков, окутав беглеца сияющим ореолом. Из мутной, полной хлестких капель, тьмы на него падала угольно-черная тень. Летучий призрак распахнул крылья. Волка ударила волна воздуха. Когти вцепились в морду, ударил тяжелый клюв. В ответ зверь впился зубами в спрятанную под жесткими перьями плоть, ударил лапой. Голубое пламя столкнулось с темной пеленой, и белая огненная стрела, сорвавшись с неба, ударила в утес.

Скала дрогнула, брызнув осколками. Волк ощутил, что летит вниз, туда, где яростные волны с ревом бьются о камни берега.

Книга Зоула: Багровая нить.

…Тучны ваши стада, щедры нивы и сады в цвету,

высоки стены городов, крыты лазурью дворцы,

а храмы гордых богов царапают шпилями небо.

Но ведаю, день придет, и ворон распахнет над вами

черные крылья…

Белый, голубой и черный. Мрамор, бирюза и агат. Иных цветов нет. И снег, и синие тени и темные, запятнанные серым лишайником скалы, и низкое небо кажутся лишь осколками самоцветов в дорогой лоарской мозаике. Плоской шлифованной картинкой застывшей и безмолвной. От них тянет вековечным холодом последнего берега. Тысячелетиями льда и мороза.

Расстилаю шкуру на одном из округлых выступов, смахнув белую шапку, и сажусь, повернувшись к каменной стене спиной. Подо мной ущелье - дорога ветра, широкий пролом в скалах. Ее начало - два острых пика по сторонам разлома. Это Врата Бера. Где-то внизу на дне, скрытом дымкой тумана, должны остаться следы его лап. Может быть, я увижу их, когда направлюсь к Вратам. Не сейчас. Позже.

Сгребаю перед собой горкой ледяную крупу и осторожно достаю из мешка сверток. Разворачиваю мягкие беличьи шкурки. У меня на коленях покоится Осколок радуги. Он похож на плоский, небрежно отесанный по краям, кусок толстого льда. Только это не замерзшая вода. Это камень. Он удивительно прозрачен, прозрачнее ключевой влаги и утреннего воздуха. Но тяжесть лежащего в руках груза не дает глазам обмануть меня.

Ставлю кристалл, вдавив в снежный холмик, и он расцвечивает мертвую белизну, раскинув вокруг кольцо радужных игл. Грубые изломы собирают даже скудный, процеженный облаками, свет низкого солнца. Чуть ниже Осколка кладу еще один камень, на этот раз обычную, с ладонь, пластину серовика, огородив с трех сторон плитками побольше. В крохотное укрытие прячется от ветра медная плошка с тюленьим жиром и фитилем. Кристаллу нужен огонь. Настоящий, живой пламень.