Страница 9 из 122
Глава 3
На следующее утро Гефестион проснулся и, строго-настрого приказав себе оставаться глухим к призывам своего тела, о чём бы оно своего обладателя ни просило, стремительно встал с постели. Холодный воздух выстуженной за ночь комнаты развеял расслабленное состояние; на своё счастье, Гефестион уже слышал раздающиеся в коридоре шлёпанье ног и стук отворяющихся дверей: рабы разносили тазы и сосуды с горячей водой для омовения. «Вот и хорошо, — подумал мальчик. — Если и думать о чём-то, то отстранённо. Например, как тело может быть таким коварным и уязвимым одновременно — как раз у Аристотеля спрошу, как такое называется. А ещё надо приготовить ответ Полидевку, который, конечно же, первым делом осведомится, можно ли меня поздравить с минувшей ночью. Скажу, чтобы у Александра спросил, если ничего лучше не придумаю. И не забывать держать лицо».
Гефестион обошёл ложе и принялся будить Александра. Всё же пришлось украдкой вздохнуть перед тем, как растолкать царевича. «Но это тоже почти что ласка, касания, пока мы наедине».
— Вставай, вставай! — тянул он друга из постели. — Твоё величество, мордаус мыть пора, Аристотель заждался!
Царевич уворачивался и отбрыкивался. Возня грозила затянуться и привести к печальным и таким естественным для Гефестиона реакциям, но тут судьба ещё раз улыбнулась ему: двери наконец распахнулись, вошли прислужники со всем необходимым. «Кажется, пронесло. Просто надо нещадно истязать себя науками и в гимнасии, чтобы мгновенно засыпать, как убитый. Он слишком прекрасен! Эти волосы, отливающие золотом, это тело — тонкое, податливое, тёплое, такое хрупкое и такое близкое! Оно должно оставаться рядом со мной, пусть мне придётся ограничить себя в других желаниях, пока ответ другой стороны неясен: от этого единения нельзя отказаться. Боги, я опять о том же… Не смей, Гефестион, не смей!»
Умываясь, Гефестион получил в щёку пригоршню горячей воды, брошенную царской ладошкой, и ответил тем же; вытираясь, немного пободался с Александром. После друзья внимательно осмотрели друг друга, выясняя, у кого что и насколько выросло, не смогли сохранить нарочитую серьёзность, рассмеялись и, наскоро позавтракав, отправились набираться знаний.
Конечно, в Александре, как в наследнике царя, жила жажда поклонения, и он принимал его как должное: чувство собственного превосходства усваивается очень быстро и практически не изживается, несмотря на все превратности судьбы. В то же время он понимал, что изъявления восхищения могут быть неискренними: мало ли что может держать человек в уме, воскуривая фимиам и расточая льстивые приторные речи; вряд ли он сам им верит… Происхождение — происхождением, но, если Александр будет только царём и не совершит в своей жизни ничего выдающегося, он не останется в благодарной памяти потомков, будет в их глазах лишь именем с датами рождения и смерти и одним тире между ними; кроме того, и престол Александру не был гарантирован: на дворе его отца резвилось ещё несколько незаконных детей, у царевича был сводный брат, пусть и слабоумный, пусть и рождённый от брака с опальной и ныне бывшей супругой, но всё-таки родная кровь и тоже прямой наследник Филиппа, и в случае смерти отца, а она была не так уж далека, учитывая его многочисленные раны, пристрастие к алкоголю и буйный нрав, борьба за регентство неминуемо ослабит права самого Александра, отодвинет его на второй план. А если отцу приспичит ещё раз жениться? Воцарение Александра не было само собой разумеющимся — и не всем он мог доверять, зная, как быстро перекидываются ищущие только своих выгод от одного центра к другому, если считают, что второй может дать им больше. Александр должен был стать царём, Александру нужны были военные победы и слава. Александр должен был быть сильным, ему нужны были друзья, и Гефестион, несомненно, был самым верным и преданным. Александр мечтал о великих завоеваниях, но один в поле не воин — ему нужны были верные спутники, не бросающие в трудную минуту и принимающие на себя и ответственность, и хлопоты, и тяготы, и потери — в той мере, на которую способны, той частью, которую могут вынести. Гефестион был необходим Александру и в будущих ратных делах, но, если славные грядущие победы нуждались в Гефестионе, как и в Неархе, как и в Леониде, оставалось ещё одно, не менее важное — частное. Приватное. Личное.
Александр был царевичем Македонии и отроком — он хотел стать царём мира и мужчиной.
Путь от тринадцатилетнего мальчика до обожествления царя царей пролегал через много лет, через борьбу за власть, через сложные политические расклады; необходимы были наличие сильной армии и сведение обстоятельств в благоприятное сочетание, — а дорога от томимого робкими желаниями ребёнка до мужчины представлялась более лёгкой, и цель её — Гефестиона — уже можно было видеть, слышать и даже трогать. Гефестион был красивее, выше и сильнее Александра — даже если бы они не были друзьями, царевич остановил бы свой взгляд на нём, ибо зачатки сознания собственной исключительности повелевали сердцу выбрать подобающее, выдающееся. Александр знал, что Гефестион любил и не оттолкнул бы; Александр хотел, чтобы всё, читающееся в синих глазах, было высказано словами и любые дерзновения царевича на первые плотско-любовные изыскания были оправданы им самим и с радостью приняты другом. Возможно, Александр медлил не столько из-за того, что ждал и не хотел сам делать решающий шаг, сколько из боязни опошлить важность судьбоносного в своих отношениях и испортить их нетерпением и неопытностью; Гефестион же полагал, что показал достаточно и от него более ничего не зависит. Несмотря на все поощрения царевича, Гефестион тоже увиливал, тоже боялся и робел, добавлял к этому злобность отца Александра и коварство его матери и не знал, во что может вылиться огласка, если страстно желаемое наконец осуществится: попади Гефестион под горячую руку македонского царя — и навеки будет разлучён с возлюбленным, если не засечён до смерти или отравлен…