Страница 10 из 122
В этом лавировании проходило время; природа же ждать не собиралась и на третий день совместного проживания после двух, протёкших относительно спокойно и без приключений, дала о себе знать. Александр проснулся посреди ночи. За окном шёл редкий снег и дул сильный ветер, переплёт надсадно скрипел, глухо постукивали плохо закреплённые пластинки слюды, слабый огонёк ночника метался в движениях холодного воздуха, врывавшегося в щели с каждым порывом ранней вьюги. «Надо сказать, чтоб замазали щели, — подумал царевич. — А ещё воздух — плохой проводник тепла. И, следовательно, холода тоже… Нужно создать зазор между окном и комнатой — надо повесить плотные шторы».
Подросток выпростал руку из-под одеяла и стал следить за тенями, отбрасываемыми пальцами на стене. Они казались здоровыми ровными тёмными скалами, но в общем-то были довольно скучны, а спать не хотелось. Кисти тем временем стало холодно, Александр убрал руку и стал прислушиваться к порывам ветра за окном. Безрадостное время года порождало тоску в душе, было неуютно, пусто и одиноко. Очень одиноко, царевич чувствовал бы себя незащищённым и брошеным, позабытым, если бы рядом с ним не было Гефестиона. «А всё-таки славно это придумали — всегда можно прижаться к тёплому боку», — вывел Александр и залюбовался другом. Тёмно-каштановые вьющиеся волосы разметались по подушке, нежные веки с пушистыми ресницами прикрыли синие глаза, но и Гефестиону было неспокойно, его явно гнали возбуждение и необходимость от него избавиться, тело то подбиралось, то вытягивалось. Александр пожирал открывшуюся картину жадным взором, он никак не ожидал, что может быть так захвачен, наблюдая за тем, как природа заявляет свои права и забирает себе то, что могло быть дано вовсе не ей, а тому, кто был с Гефестионом рядом. Эта мысль огорчила, в сердце поселилась обида, к ней примешалось горькое чувство, похожее на ревность: друг отдавал удовлетворение своих нужд чему-то чуждому и стоявшему выше товарища, а мог бы намекнуть… «Или я мог бы открыться — именно я медлю и неправ. Мы оба неправы, что недоговариваем». Мысли пробегали и забывались в следующее же мгновение, Александр следил за разворачивавшимся действом, по-прежнему затаив дыхание. Всё шло к закономерному финалу: Гефестион сдавленно застонал, вытянулся в постели и блаженно вздохнул. Дрогнули веки, подымая завесу пушистых ресниц, Александр тотчас отвернул голову и стал дожидаться дальнейшего развития событий. В глазах его скакали шаловливые наяды и дриады, они призрачно блестели, но уже не могли помочь своему обладателю — он полностью обратился в слух. Сзади резко развернулись — Гефестион, несомненно, посмотрел, спит ли царевич; до уха долетело невнятное бормотание, постель скрипнула — Гефестион встал. Спину Александра обдало холодным воздухом — это был сигнал и к его вступлению в спектакль. Наследник македонского престола развернулся и застал своего верного стража на месте преступления уничтожающим с помощью полотенца следы недавно состоявшегося.
— Ты что проснулся? Спи, рано ещё. — Если Гефестион и покраснел, то в слабом свете ночника это было незаметно.
— Ты меня захолодил, поднимая одеяло. Это тебе не спится посреди ночи. Что ты там с полотенцами возишься?
— Ничего особенного. Обыкновенное дело, это просто поллюции, и нечего удивляться, как будто с тобой такого не бывает… — Гефестион ответил, как и Александр, недовольным шёпотом, отбросил полотенце в сторону и улёгся.
— Но ты меня не поймал, — возразил царевич, получил в своё ухмыльнувшееся личико прилетевшую подушку и с хохотом отбросил её в сторону.
— Тут одно из двух, — наставительным тоном изрёк Гефестион, — либо тебя это не миновало, просто ты хорошо маскируешься — и совершенно напрасно: что естественно, то не безобразно; либо ты ещё совсем мальчик и до этого не дорос — теперь будешь знать, что тебя ждёт в скором или нескором будущем.
— Спасибо! — оскорбился Александр. — А то я без тебя не знал и не испытал…
— Тогда нечего было следить.
— Кто следил? Я проснулся, потому что ты одеяло поднял.
— Ну хорошо, извини. Спи давай, до утра ещё далеко. — Гефестион закутался по самую макушку. «Я бы ещё добавил, что совсем не против, чтобы ты смотрел, даже без одеяла, но покажу только в том случае, если ты мне поможешь» пролетело по краю отключавшегося сознания, и почти сразу мальчик сладко засопел.
Проснулся Гефестион уже поздним утром и, ещё не раскрыв глаз, живо припомнил всё произошедшее глубокой ночью. Им тотчас овладел чудовищный стыд. «Меня поработили фурии, Афина разгневалась на меня и лишила разума, Асклепий расслабил мой мозг. Что я сделал? Я оскорбил Александра и наши отношения тем, что случилось. Он перестанет видеть во мне друга и подумает, что я мерзкий испорченный мальчишка, который разжигает себя на сон грядущий развратными фантазиями, чтобы достичь вот этого результата, он сочтёт, что это моё единственное желание, он перестанет мне доверять, он не захочет со мной водиться и сегодня же потребует меня отселить. Боги, сжальтесь! Но вы не сжалитесь, потому что я не могу это в себе удержать и рано или поздно это повторится. Александр чист, ему чужды или, по крайней мере, третьестепенны эти ощущения, он не придаёт им значения, а я по сравнению с ним грязен. Что же мне делать? Я погиб».
Александра, который тоже уже не спал, посетили совсем другие мысли. «У меня этого ещё не было, а он уже взрослый. Он такой красивый, на него заглядываются мальчишки и девчонки — все без исключения, на него с восхищением и вожделением смотрят взрослые. Я же помню, как грязно ухмылялся мой отец, когда ему представляли мою свиту, как откровенно бесстыже он пялился на стройные ноги Гефестиона, пожирал взгядом его глаза и волосы, едва не истекая слюной. Моя мать делает вид, что терпеть не может Гефестиона, но кто предугадает коварство женщины и меру её притворства? Её хищные взоры я тоже помню, она чувственна и порочна, она не будет блюсти своё высокомерие, если оно будет стоять на её пути к наслаждению. А все остальные? Они тоже желают Гефестиона. Если он уже познал это, если это ему уже дано, он может потерять ко мне интерес. Нет, мы останемся друзьями, мы по-прежнему будем обсуждать высокие материи, но в любой момент какая-нибудь гадина может соблазнить и увести его от меня. А он? А он пойдёт за природой, разделит свои чувства надвое: мне — отстранённые разговоры, игру ума, безобидные целомудренные бесстрастные ласки и касания, утончённое и холодное удовольствие, другому — страсть, горячие лобзания, жаркие объятия, огонь в крови и готовность сгореть в дурмане взаимного влечения и его удовлетворения. Я не могу этого допустить, я должен удержать Гефестиона какой угодно ценой, он слишком красив и умён, он бесконечно мне мил и люб, я не смогу без него! Я мечтаю о власти надо всем миром, но нужны ли мне эти вершины, если моё сердце оскудеет, лишившись дорогого друга? Я мечтаю править народами, но какое удовольствие я получу от их поклонения, если моя душа будет пуста? Я хочу стать царём царей — и не смогу покорить одного человека? Нет! Не бывать этому! Гефестион должен быть моим — полностью, без остатка, весь и только моим! И прежде всего я не должен казаться ему бесчувственным чурбаном или желторотым птенцом».