Страница 7 из 122
Зима пришла рано и выдалась необычайно суровой. С самого начала года, с первых дней диоса* живописные пейзажи обесцветились и сменили свои богатые краски на чёрно-белые тона, под снежным покровом спряталась трава, последние листья, облетающие с деревьев, обнажали чёрные ветви, давно убранный хлеб осиротил поля, вскоре и они задремали под белым одеялом. Холодно было всем, мёрзли и люди в домах, и скотина в хлевах, и зверьё в лесах. Рабам приходилось с утра до ночи бегать из комнат во двор и обратно с жаровнями тлеющих углей, ледяная вода утомительно долго подогревалась, прежде чем могла быть употреблена для умывания и приготовления пищи. Нормы хорошего вкуса в Македонии были, конечно, не такими строгими, как в высокомерных Афинах, и выход на люди в одной, а то и в двух парах тёплых носков не считался верхом неприличия (поговаривали даже, что и сам Аристотель грешил этим, — впрочем, что можно было разглядеть под длинным одеянием и закрытыми ботинками?), но, несмотря на это, бронхиты и сильные простуды гуляли с улицы на улицу. Будущее, которым во все времена и для всех народов являются дети, надо было сберегать в первую очередь — и уже на ближайшем совещании школьного совета учёные мужи пришли к выводу, что во избежание переохлаждения одноклассников следует объединить в пары и поселить по двое в одной комнате. Хлопоты с обогревом помещений и их уборкой таким образом уменьшатся вдвое; два тела, лежащие вместе, медленнее остынут и быстрее согреются под двумя одеялами; один мальчик на глазах у другого не будет зябко ёжиться и жаловаться на холод: гордость не позволит, да и успеваемость вырастет, когда конкурент в течение всего дня будет находиться в шаговой доступности. Что же касается шалостей, на которые могут соблазниться не особо пекущиеся о своём целомудрии, — пусть: в такую студёную пору дополнительный подогрев не помешает.
И в конце очередного школьного дня оглашение великих перемен состоялось.
— А отстающих подселят к успевающим, чтобы сильные помогали слабым? — спросил Полидевк — несомненно, он к чему-то подбирался.
— С чего бы? — изо всех сил стараясь сохранить равнодушие, возразил Гефестион. — Минус на плюс даёт ноль. Подсели тихоню к любящему утверждать своё превосходство — и последний закоснеет в своих чванстве и мании величия, а неприметный будет вообще затюкан и никогда ни в чём не преуспеет; объедини умного с глупым — большие мозги потратят кучу времени на то, чтобы втиснуть крупицу знаний в убогие вместо того, чтобы с гораздо большей пользой для общества обогатить себя, причём оба останутся при своём: умный не поумнеет больше, а приобретения глупого будут мизерны. А два драчуна хорошенько подумают, стоит ли выяснять отношения и ежедневно залечивать синяки и шишки, тихие в компании друг друга раскрепостятся, у умных на благо всем обострится конкуренция.
— О мудрая Афина, сколько предисловий! Скажи лучше, что ты умираешь от желания разоблачиться перед Александром, столь же мало прикрытым.
— Как будто я не видел его обнажённым, когда мы играли в мяч или соревновались в беге…
— На виду у всех при свете дня — совершенно одно, — продолжал гнуть своё Полидевк, — а в ночной тиши при свете ночника… наедине… — последние слова парень почти что пропел.
Несмотря на всё своё самообладание, Гефестион не мог не улыбнуться, когда чужими устами было высказано то страстно желаемое, что он ещё час назад считал совершенно несбыточным.
— В ночной тиши в умные головы обычно приходят умные мысли — тем более ценно, что у нас с Александром одна работа по логическому доказательству Платоном существования бога.
— Ну да, только сдаётся мне, что в вашем общении бедная скромная Афродита-Урания будет без долгих проволочек изгнана похотливой Пандемос.
— Понимаю, как страдает твоя, когда Олимпиаду третьего дня, несмотря на начавшийся снегопад, заметили уходящей за речку с Аристоклом…
— Хорошо, эти животрепещущие темы вы будете обсуждать без меня, — Аристотель откровенно улыбался. — А пока объявляю, что Гефестион победил: подобное объединим с подобным.
Гефестион вышел из схватки удовлетворённым своей победой, слегка покрасневшим и чуточку растрёпанным и только под слова ученика Платона, распределяющего ребят по парам, понял, что ему предстоит. Александр в одной комнате с ним, в то время года, когда хороший хозяин и собаку во двор не выпустит, Александр в зоне доступа ежечасно, Александр, ежевечерне разоблачающийся перед ним и еженощно приникающий к нему в жаркой постели, — искушение должно было стать титаническим, а что же сам коварный искуситель? Вот он, смотрит голубыми глазами — поди угадай, что в них: забава, интерес, предвкушение, игра, чувство?
«Я пропал, — с гибельным восторгом подумал Гефестион. — Не променяю свою долю ни на что на свете, это только моё».
Весь день после окончания занятий Гефестион провёл в мучительных раздумьях и сомнениях. С одной стороны, он очень хотел услышать реакцию Александра на то, что им предстоит, — здесь Гефестион боялся и молчания, изобличающего равнодушие, и чересчур лёгкого отношения, уничижающего значимость перемен, и излишне серьёзного, на которое и он мог ответить откровенно и зайти в этом слишком далеко. Трудно было сохранять хладнокровие, склоняться над пергаментами и не бросать постоянно пытливые взгляды на царевича. Может быть, лучшим выходом было бы убежать, оставить Александра наедине со своими мыслями и заставить его тем самым прийти к какому-нибудь заключению и его озвучить? С другой стороны, и самому Гефестиону молчать и делать вид, что ничего экстраординарного не случилось, значило врать — врать любимому! «Почему мне всегда с ним так сложно? — отчаивался Гефестион. — Ведь я уверен, что другие пары сейчас обмениваются фривольными замечаниями или даже деловито обсуждают, как будут проводить ночь в одной постели. Ну скажи, скажи же, что я для тебя что-то значу, что ты рад нашему вместежительству!».