Страница 21 из 122
— К сожалению, Аминторид не может вам ответить: у него уже есть жених.
И «жениху» достался такой поцелуй, что все чаяния были окончательно повержены: ну кому могло прийти в голову сражаться за любовь с самим царевичем?
Гефестион, ответив на поцелуй, только посмотрел извиняющимся взглядом на вздохнувшую стайку и пожал плечами: что делать, сердцу не прикажешь!
— Одно хорошо: никто никому не выцарапает глаза. Будем обожать Гефестиона вместе и платонически, — философски подытожила Елена — даже в небольшой компании всегда находятся такие неунывающие оптимистки.
— Ты права, — вздохнула Мария. — Но всё равно грустно.
— Но ведь никому не запрещается, когда станет тепло, подстеречь Гефестиона в засаде, связать и совратить, — неисправимые романистки в доброй старой Миезе тоже водились…
А у Гефестиона от в шутку брошенных слов сильно упало настроение, он беспокойно кусал губы и мучительно морщил лоб. Александр ревниво смотрел на смятение любимого: неужели у его этера есть кто-то на примете и он жалеет о том, что связан с царевичем, о том, что только что было озвучено?
Александра снедало беспокойство, он еле дождался конца занятий.
— Ты что, Гефестион? Что с тобой?
Сын Аминтора поднял на царевича печальные глаза:
— Ты знаешь, я ведь просто так сказал об этих пирогах, невсерьёз, а потом меня как громом ударило: родители, посылка… Ведь время пройдёт, рано или поздно потеплеет — нас расселят, мы снова будем жить каждый в своей комнате. — Гефестион порывисто обнял Александра и прошептал, зарывшись в золотистые кудри: — Я не смогу без тебя, я не хочу терять эти ночи, тепло твоего тела рядом.
— Ты не потеряешь! — Александр быстро нашёл выход. — И я. Я же не просто так сказал о женихе. Будешь моим эроменом*? — И царевич улыбнулся, увидев, как просияли поднятые на него синие очи. — Считай это предложением!
— Конечно, я согласен!
Излишне говорить, чем закончилась эта сцена…
Но не всё было так просто и счастливо, как могло показаться на первый взгляд. Александр не знал, насколько далеко в своём своеволии ему позволит зайти отец. Отношения у Филиппа с сыном были сложные, неоднозначные и далеко не безоблачные.
Филипп был мудрым политиком. Ему удалось сплотить Македонию и привести к покорности её север, всегда демонстрировавший неподчинение и стремление к полной независимости. Сын Аминты умело играл на противоречиях, раздиравших землю Эллады, он разжигал их и жёстко гасил очаги неповиновения в своей собственной стране. Ослабляя одно, усиливаешь другое; о Македонии уже никто не говорил, как о клубке дерущихся между собой за власть и влияние племён диких варваров, хотя высокомерные греки и продолжали недостаточно окультуренных беспокойных соседей таковыми считать. Но Македония простёрлась от моря до моря — и ныне это был монолит.
Филипп был храбрым успешным воином, территория, подвластная ему, постоянно увеличивалась. Была покорена Фракия, усмирены фессалийцы и иллирийцы, планировались походы в Малую Скифию, рано или поздно и вся Греция, вплоть до южной оконечности Ахеи, должна была признать его власть; одновременно с этим, немногим ранее или позднее можно было обращать взор на восток Эгейского моря и поселения эллинов там: они с радостью бы освободились от тирана Артаксеркса и признали бы над собой власть, пусть и не совсем цивилизованного, но всё-таки родственного по племени и предкам царя.
Филипп был грамотным образованным человеком. Он получил прекрасное образование, был дружен с отцом Аристотеля и нанял знаменитого ученика Платона в учители своему сыну, чтобы не только царевич, но и его свита усвоила и изучила и красноречие, и науки, и литературу, и прочие искусства и умения. Во дворце царя в Пелле стояли прекрасные статуи, стены были расписаны великолепными фресками, устраивались представления, соревновались в своём мастерстве искусные музыканты.
Филипп был любящим отцом и никогда не держал сына в чёрном теле — скорее, в этом более преуспела Олимпиада, приставив к сыну Леонида, его первого учителя, при котором царевич даже не мог поесть вволю. Александр получал от отца прекрасные подарки — и великолепный, лучший в стране, а, может быть, и во всей Ойкумене*, бешено дорогой Буцефал, строптивый, гордый и, как Гефестион, покорившийся только царевичу, прекрасно это показывал. Филипп с гордостью смотрел на сына и пророчил ему блестящее будущее, он видел в мальчике достойного преемника и не скрывал это ни от самого отпрыска, ни от своего окружения, ни от высоких гостей: у всех ещё был жив в памяти тот день, когда, пользуясь временным отсутствием своего отца, Александр совсем маленьким мальчиком принял сановных персидских послов и вёл с ними умную беседу, задавал интересовавшие его совсем не детские вопросы, хотя ноги его, сидевшего на троне, свободно болтались в воздухе, изрядно не доставая до пола. Отец не считал сына несмышлёнышем, не сюсюкал с ним, доверял ему — это нельзя было не ценить.
Всего этого нельзя было не ценить, но всё это имело и оборотную сторону, а она была крайне неприглядна. В распространении и укреплении своей власти Филипп не останавливался ни перед чем. Интриги, подкупы, грязные наветы, откровенная клевета, провокации, заложники и шантаж, клятвопреступление и обман, расторжение без всяких причин собственноручно подписанных договоров, уверения в дружбе на веки вечные с ножом за пазухой, готовым вонзиться в спину на следующий день, стравливание друг с другом ранее добрых друзей для их противостояния друг другу и неминуемого в нём ослабления… Конечно, политика всегда была, есть и будет грязным делом — и Александр проводил долгие часы в мучительных сомнениях — а можно ли было усиливать своё влияние и уверенно простирать свою длань на приведённых к повиновению, используя менее коварные приёмы, были ли необходимы столь грязные игры, если проигравшим предлагалась очевидно лучшая доля — лучше, чем та, которую они имели в составе другого государства? Оправданы ли были такие приёмы, только ли отец Александра прибегал к ним или так поступают все? «Когда я вырасту, — думал царевич, — я добьюсь того, что и большие, и малые народы будут приходить ко мне по доброй воле».