Страница 118 из 122
Гефестион извёлся. «До заката солнца» звучало в голове, в теле всё было напряжено до предела, больше всего взводила нервы грудь Олимпиады, резко вздымающаяся с каждым вдохом: и речи не могло быть о том, что такая реакция была вызвана откровениями дочери. Гефестион перевёл глаза вниз. Скоро, совсем скоро в театр должны будут войти главные зрители: два царя и царевич. Зазвучат торжественные песнопения, ещё более возликует толпа, празднества завершатся торжественным представлением. Но почему же он, Гефестион, ждёт не этого и сам не знает, чего ждёт, к чему готовится и почему так напряжён?
Гефестион снова перевёл беспокойный взгляд на Олимпиаду, потом снова посмотрел вниз. У выхода из парода дежурил Павсаний; лицо его, насколько можно было разобрать с трибун, казалось непроницаемым и бесстрастным. «Да что же это я? — думал Гефестион. — Александр сказал "до заката" — дождусь. И не надо психовать, как девственница перед брачной ночью. Вон, прошла через это Клеопатра — и осталась жива… Это неведение меня тревожит более всего. До заката, до заката, да что может произойти до заката?»
Наконец появились первые лица Македонии и Эпира. Охрана у входа расступилась, Филипп шёл впереди, слева, на корпус сзади, вышагивал царевич, Александр Эпирский держался почти вровень с царём. Филипп гордым самодовольным взором оглядел ряды зрителей, чьи приветственные крики потонули в звуках грянувшей музыки, и вошёл в парод; Александр чуть прибавил шаг и вступил в короткий проход одновременно с дядей.
Краем глаза Гефестион заметил, как Олимпиада задержала дыхание, только ткань богатого белоснежного одеяния подрагивала от биения сердца. Павсаний развернулся и исчез в глубине парода со стороны, противоположной входу, который только что миновали царствующие особы, что-то в его движении показалось Гефестиону необычным, но Аминторид тут же догадался, в чём было дело: входя, Орестид положил руку на рукоять меча. Слаженный торжественный хор продолжал звучать, щитоносец Филиппа снова появился на свет через несколько мгновений и двинулся по направлению ко второму пароду.
Приглашённые ждали выхода царя и не понимали, почему Филипп, его сын и зять задерживаются, почему вслед за ними в короткий проход слишком поспешно, как-то неожиданно вдруг ринулись телохранители. Гефестион, как и остальные, тоже ещё не мог ни в чём разобраться; все пока только чувствовали, что начавшаяся суета таит в себе что-то зловещее.
Прошло ещё некоторое время, в конце этого, показавшегося всем томительно долгим отрезка у выхода из парода появился царевич. Он шёл пятясь, но это не помешало ему повернуть голову и кинуть взгляд в ту сторону, куда по замыслам заговорщиков должен был направиться Павсаний. Следом за Александром показался его дядя, тонкими пальцами касающийся своего лба, словно стремящийся избавиться от только что увиденного, наконец стража выволокла на обозрение поражённой публике тело царя. Все привстали и приумолкли, последние строчки песнопения оборвались, и тогда собравшиеся в театре ясно различили, вероятно, не первый призыв телохранителя, теперь он не потонул в звуках торжественного гимна, как выкрикиваемые ранее:
— Держите Павсания!
Орестида нигде не было видно.
— Царя убили… О боги! — воскликнула какая-то женщина позади Гефестиона.
Царя убили. И каждый прозрел, будто очищенным от шелухи разновозможности толкований предстало ныне предсказание пифии*, когда у божества спросили о его отношении к намечающемуся браку. Отправленные в Дельфы послы услышали: «Видишь, бык увенчан, конец близок, жертвоприноситель готов». Всего час назад это пророчество можно было счесть благим…
— Царя убили…
— Держите Павсания…
Гефестион, опешивший поначалу, как и остальные, быстро пришёл в себя, кинулся вниз, подлетел к царевичу и дёрнул вверх его руку:
— Филипп умер. Да здравствует царь Македонии Александр Третий!
Антипатр, сидевший в сановной ложе, тоже спустился вниз и стал рядом с Александром, хитон которого был забрызган кровью отца, только что наречённый царём был взволнован и растерян, но не мог выбросить из головы терзающий его вопрос:
— Где Павсаний?
— Не видно. Скрылся, — ответил Гефестион и ощутил, как Александр сжал его пальцы.
Орестида нигде не было видно. Он уже вышел за пределы театра, быстро отыскал глазами оставленного Олимпиадой коня, вскочил на него и стрелой полетел прочь из Эг. В погоню за ним отправились Леоннат и Кратер. Они приходились беглецу родственниками, они догадывались о многом в отношениях царевича и Павсания, они надеялись, что не догонят щитоносца Филиппа, отстав от него, как только дозорные на башнях и сидящие в верхних рядах театра лишатся возможности наблюдать за погоней: в трёх стадиях от выхода из города дорога разветвлялась на две, та, которая уходила налево, скрывала происходящее от любопытных глаз за придорожными деревьями. Павсанию надо было только доскакать до развилки, свернуть и исчезнуть из виду, а Леоннату и Кратеру — погонять для отвода глаз своих лошадей по пашне и вернуться через час-полтора в Эги на взмыленных животных: не достали, ушёл.
Но тут произошло то, чего заговорщики не учитывали. У выхода из театра со стороны, противоположной пароду, в котором состоялось убийство, дежурили не осведомлённые о привязанности царевича, желающие лишь выслужиться перед новым царём телохранители Филиппа. Александр знал о них, но был уверен, что в погоню они не кинутся: да пока разберутся, да кто же отдаст приказ, да щитоносцы никогда не были конными, да где возьмут лошадей… Однако одержимая служебным рвением и желающая отличиться перед новым владыкой во что бы то ни стало охрана после краткого оповещения об убийстве узрела у коновязей лошадей, не озаботилась неприкосновенностью частного имущества, взобралась на животных и поскакала вслед за Кратером и Леоннатом.