Страница 112 из 122
Глава 10
Только слившись воедино, они поняли, насколько истосковались друг по другу. Примирение выдалось сущей бойней, ухавшей между оргазмами в океан нежности. Уста в поцелуе пили уста и дыхание, одно прикосновение подушечки пальца к коже рождало волны, расходящиеся кругами по всему телу…
— Сделай ресничками, — шептал Александр, ещё не уняв дыхание после очередного пика.
О да, как же Гефестион мог устоять против этой просьбы, не поддаться?! Это было рождённым ещё в Миезе, в холоде суровой зимы, когда они согревали друг друга своими телами. Прижимаясь к руке или к плечу Александра щекой, Гефестион в движении век обмахивал ресницами кожу любимого, царевич млел — и ныне это струилось между ними, на этих блаженных точках соприкосновения, льнуло и ложилось, как встарь…
— Ты останешься моим этером?
— Да.
— Ты вернёшься во дворец?
— Да.
— Ты будешь любить меня вечно?
— Да. Да! Да!!
Отношения сына с отцом тем временем дошли до низшей точки. Рассорив Гефестиона с Александром, Филипп уверовал в то, что выбил у царевича почву из-под ног, но пара помирилась. Царь Македонии ощущал, что его обкладывают со всех сторон: Гефестион был с Александром, Павсаний был с Александром, Олимпиада была с Александром, Антипатр не думал скрывать своих симпатий к молодому наследнику престола, Александр был любим в народе — у самого Филиппа дела обстояли далеко не так блестяще. Экспедиция за Геллеспонт завязла, не двигаясь от восточного берега, надежды на лояльность Пиксодара после неудачной попытки связать его дочь и Арридея брачным союзом рухнули, Клеопатра родила девочку. Филипп ждал, что молодая жена оповестит его о второй беременности и через несколько месяцев наградит наследником, но он будет младенцем — сколько времени потребуется, чтобы он вырос, как сомнительно было то, что он покроет себя славой, равнозначной успехам Александра! Филипп чувствовал, что стареет и хиреет, старые раны тревожили чаще, силы убывали, он просто не успевал воплотить свои планы в жизнь и сына начал побаиваться серьёзно, понимая, что подлости предъявления измены своему любимому царевич не простит.
Приходилось действовать почти что в своём огороде — царь Македонии вцепился в мысль о браке своей дочери с Александром Эпирским, думая, что хотя бы с этой стороны его влияние перевесит родственные связи владыки соседней страны с сестрой и племянником. Согласие владыка Эпира дал, свадьбу планировалось сыграть в Эгах, старой столице Македонии, Филипп решил не скупиться на торжества и отпраздновать предстоящее пышно, показав тем самым, что он всё ещё царь, могущественный царь.
Таким образом, Павсаний оказался центром пересечения амбиций сына и авторитета отца. В этом столкновении опыта и молодости, стремлений власть удержать и власть захватить самой пострадавшей персоной опять был он, будто на роду ему было написано только терпеть и мучиться. Он перестал видеть Александра: царевич вымаливал прощение у Гефестиона, все дни проводя в его доме; когда помилование было дано, наследник македонского престола не отходил от синеглазого этера ни на шаг, доказывая ему свою верность, — о возобновлении отношений с щитоносцем Филиппа не могло быть и речи. «Лучше бы между нами ничего не было! — отчаивался Павсаний. — И я не узнал бы, что потерял. Как я понимаю теперь Гефестиона, когда он не хотел делить это блаженство ни с кем! Что лучше: не изведать это и не узнать потом, чего лишился, или всё-таки испытать и страдать от невозможности повторить это вновь? Они созданы друг для друга, я не имел права вмешиваться, пусть посыл и исходил от Александра. А как бы, — и Орестид печально улыбнулся, — я бы ему отказал? Нашёл бы в себе силы, он бы взял меня силой? А я снова млел бы и в этом случае… Нет, всё было предрешено, всё было предопределено, от судьбы не уйдёшь. Но теперь всё это для меня закрыто. Я не могу быть счастлив с Александром — пусть же он будет счастлив без меня».
Павсаний вспоминал разрушенное счастье, худел, бледнел, от всей души, не меньше, чем Александр, ненавидел Филиппа и в один из этих чёрных дней отправился к Олимпиаде.
Царица, оглядев его, ужаснулась:
— Да ты бледнее собственной тени! Делия, вина и хорошо прожаренного мяса!
— Я не хочу, — вздохнул Павсаний.
— Надо, а то свалишься в изнеможении. Что же, и новости у тебя столь же печальны?
— Скорее мрачны. Филипп неадекватен и после примирения Александра с… — Павсаний вздохнул снова, не в силах вслух произнести имя своего несчастья, — пребывает в бешенстве: он никак на это не рассчитывал, хотел ослабить царевича разрывом. Страсть получить другого наследника обуяла его с новой силой, его даже военная кампания в Азии перестала интересовать, через два-три дня он посылает Горгия к Клеопатре, чтобы узнать, не понесла ли та опять.
— И как?
— Не знаю, Горгий пока не может точно сказать. Но рано или поздно это произойдёт, Клеопатра уже давно восстановилась после первых родов. А Филипп начал вспоминать всех своих детей, которых прижил от жён и наложниц, законных и незаконных, даже об Арридее говорит, что он тоже наследник и как-то бросил, что женится сразу на трёх-четырёх женщинах, особо не выбирая, лишь бы чистые македонянки были, — и по теории вероятности хотя бы одна из них через девять месяцев осчастливит его мальчиком. Вот я у тебя и хотел спросить: ты его лучше, дольше знаешь — возможно ли это?