Страница 111 из 122
Александр сходил с ума, не мог спокойно усидеть, ёрзал, как тринадцатилетний мальчишка, каялся и молил о прощении:
— Я знаю, пусть не сегодня. Я понимаю, ты обижен, должно пройти время. Пусть даже не завтра, как мне ни будет тяжело. Но вспомни, вспомни всё, что у нас было, — разве не кощунство не возродить эту благодать? Я не буду настаивать, я буду ждать, посмотри же, посмотри: я исполнен смирения. — И царевич оставлял робкий поцелуй совсем рядом с кончиками пальцев Гефестиона, не касаясь их губами, но рассыпая свои волосы по кисти и предплечью не желающего покоряться возлюбленного. — Посмотри, я блюду своё слово, — и осторожно касался сандалии или ткани хитона. — Это ведь не к тебе я притронулся, да? Хорошо, я утешусь тем, что так близко, для меня это тоже напоено тобой…
Александр приходил каждый день. Гефестион проклинал наступавшую ночь, его мучило подозрение, что в её мраке несчастный перед ним страдалец упивается любовью с Павсанием, гордость не позволяла сыну Аминтора спросить об этом прямо, и он бросал свои обвинения неверному как бы между прочим, давая понять, что это его не интересует, хоть он в наличии нежных отношений и уверен, но что иного можно ждать от безнадёжно испорченного развратного царевича…
Прошёл день, другой, третий… Родители Гефестиона вернулись со свадьбы, настала вторая неделя разрыва. Гефестиону пришло в голову, что оборону надо сворачивать, а то ещё коварный изменник позабудет всё блаженство их ночей: время идёт и тупит их остроту и желание окунуться в них снова.
— Скажи же мне, сколько я ещё должен мучиться! — упрашивал Александр. — Сколько недель, дней, часов? Я разделю их на мгновения, буду отсчитывать их и, понимая, как они долги, напиваться и сваливаться замертво.
— Ай-яй! Как будет страдать Павсаний, если ты свалишься замертво и от тебя нечего будет дожидаться!
— Ну какой Павсаний? У меня ничего с ним нет, клянусь! Ты же знаешь, кто мне нужен…
— Был бы единственным нужным, так ты похотлив, как козлоногий сатир, и так же мне отвратителен.
Александр придвинулся к Гефестиону ближе, словно стараясь наэлектризовать флюидами своей любви пространство вокруг и утопить в их токе все преграды.
— Пусть я буду отвратителен, пусть, пусть что угодно… Но не отталкивай же меня, мочи нет более. Я всё исполню, что ни скажешь, но освободи от слова, дай прикоснуться!
Гефестион посмотрел в голубые очи, оценил искренность мольбы и силу желания, отстегнул кинжал, отбросил его в сторону и положил руку Александра на свой живот. Царевич, то ли забывая о своём монаршем достоинстве в стремительности ответа, то ли подтверждая его львиной, царя зверей, грацией, в мгновение ока взлетел в изумительном броске и накрыл родное тело, губы Александра и Гефестиона наконец-то слились в долгожданном поцелуе…