Вечернее утро

Он напился. Сел, повиснув в воздухе, стал выкручивать носки. Они были довольно грязными, с них падали темно-фиолетовые горошины.

- Ну вот, заодно и выстирался, - повеселев, подытожил Лев Александрович.

- Ну и шуточки в этих местах, - посочувствовал Внутренний Голос.

Выжав носки, Лев Александрович подумал - а куда все-таки исчезает вода? Расстелив рубаху у ног, он скинул брюки, вынул из кармана зажигалку, портсигар и стал выжимать штанины над рубашкой, чтобы понаблюдать за шариками. Они плавно ложились на белый материал, сжимались и исчезали. Брюки были синими; в том месте, где исчезали шарики, оставались едва заметные голубые пятна - краска штанов. Вопреки закону сохранения вещества вода исчезла бесследно, если не считать голубых пятен, но они слишком ничтожны. Можно было предположить, что жидкость распалась на атомы водорода и кислорода, но этого Лев Александрович не видел. Кроме того, чтобы разложить воду, нужно нагреть ее до температуры три тысячи градусов, а где она, эта жара?

Лев Александрович опять сел, где стоял. Странное у него появилось чувство. Так бывает, когда находишься совершенно один, но всей кожей чувствуешь на себе чужой взгляд. Так бывает, когда стоишь под грузом и каждое мгновение знаешь, что груз готов рухнуть на голову. Он огляделся. За ним никто (Никто!) не наблюдал, однако было не по себе; никто не дышал в затылок, никто не повторял его движений, но какая-то тень все-таки легла на него.

Почему-то с большими предосторожностями он натянул влажные штаны и рубашку. Где кукла? Он забыл ее там, у скамейки. Нехорошо:

Риточка разревется. Впрочем, теперь уже все равно. То есть, почему теперь? Вот именно - теперь... Теперь, когда на него легла тень Догадки.

Выжимая на ходу пиджак, он брел к забытой кукле. Она нашлась там же, у скамьи. Здесь было все по-старому - парень продолжал бежать к самосвалу.

Он сел ни на что возле коробки. Устав удивляться, Лев Александрович начал привыкать к окружающему миру.

- Слышь, девица, что дальше?

- А, может, нас с тобой пытаются разъединить?

- Как это?

- Но ведь влюбленных всегда разлучают.

- Мамзель! Да ты никак влюблена!

- Я люблю тебя, Лева.

- Да неужели?

- Еще как! Ведь я твоя плоть: я создана из твоего ребра.

- Ну и люби на здоровье! - весело сказал Лев Александрович, машинально пощупав ребра, - все были на месте. - Давай порассуждаем. Судя по всему, мы угодили в какую-то пробирку, и по нашему требованию нам с тобой предложили воды. До сих пор нам ничего не угрожало, стало быть, тот, кто за нами наблюдает, не заинтересован в нашей гибели.

- Лева, мне страшновато.

- Крепись: ты с мужчиной. Поскольку нам элементарно хочется жрать, прошло уже немало времени. И эта борода - откуда она взялась?

- Выросла.

- Ты начинаешь умнеть. Борода, по-моему, роскошная. Но сколько понадобится времени, чтобы отрастить такую бороду? И почему опять стоят часы? Впрочем, что такое часы?

- Колесики.

- Умница. Будет тебе известно, что этот шестеренчатый механизм никак не связан с течением космического Времени, с движением планет...

- Лева, кушать хочу.

- Эй! - крикнул Лев Александрович. - Есть кто-нибудь? Где тут у вас столовка? Подопытный кролик хочет кушать!

Нет, столовая не появилась. А было бы хорошо, если бы возник хотя бы стол с яичницей.

- А я люблю шоколадный торт.

- Много хочешь. Мы не в ресторане "Утес".

И вот, когда он вообразил яичницу, опять же, "по моему хотению" ниоткуда взялся матовый шар величиной с футбольный мяч. Он медленно приближался. Лев Александрович наблюдал настороженно. Даже издали угадывалась его твердость. Он позволил приблизиться. Коснувшись щеки, шар замер. Ткнул пальцем - твердый, шар едва заметно отскочил. Массивный, он был невесом. Лев Александрович подставил ладонь и сразу почувствовал его массу. Интересно, можно ли разрезать? Чем? Наверняка что-то съедобное: странный запах не то масла, не то скипидара.

Порывшись в карманах мокрого пиджака. Лев Александрович нашел в загашнике железный рубль. Взяв шар на ладонь, он попытался продавить поверхность ребром монеты и продавил. Сделав надрез, надломил шар. Ему предложили нечто сочное серого цвета. Какой-то фрукт с запахом почему-то скипидара. Понюхав, поморщился, лизнул, попробовал откусить. На зубах захрустело, но ливерная колбаса не хрустит, а у огурцов не бывает вкуса ливерной колбасы. Прожевав, он все-таки проглотил эту жуткую смесь ливерной колбасы с бессолым огурцом и с отвращением отбросил ломоть.

- Пусть ваши винегреты едят здешние верблюды! - крикнул он в пустоту. - Хлеба.

- И зрелищ.

- Зрелища для тебя. Мне нужен хлеб с маслом!

Покалеченный шар продолжал висеть на уровне лица. Лев Александрович сначала оттолкнул его, затем хорошенько вдарил ногой. Он с хрустом разлетелся, как гнилой арбуз. Наверное, его решительность озадачила наблюдателей. Он ждал довольно долго, повторяя:

- Хлеба! Хочу хлеба! И колбасы!

Но вместо батона снова появился шар - блестящий, полупрозрачный, в центре просвечивал круглый желток. Он казался яйцом без скорлупы, но не продолговатым, а совершенно круглым, и столь громадных яиц Лев Александрович сроду не видел. Наверное, его снес какой-нибудь ихтиозавр. Лев Александрович позорно попятился: еще не хватало окунуться в яичницу, костюм ни в какую химчистку не возьмут.

И вдруг оно беззвучно взорвалось и тотчас вместо одного яйца образовалось десяток маленьких, совершенно круглых, и у каждого в центре просвечивало по желтку. Яйцо предложило себя во множественном числе. Сообразили... Лев Александрович понял, что ему желают только добра. Весь рой яиц двинулся к нему. Опасаясь, что добро вновь обернется злом, он отскочил. Стайка начала принимать форму элипса, удлиняясь в сторону человека, и все это походило на крохотную объемную модель планетной системы. Чем ближе выводок яиц приближался к нему, тем быстрее росла скорость ближайшего яйца. Не растерявшись, Лев Александрович схватил его ртом и опять отскочил. Это оказалось самое настоящее яйцо, совершенно бессолое. Плоская спираль опять приблизилась, и он вновь схватил ближайшее...

- Хватит! - запротестовал он после пятого, кажется, яйца. Но яичница решительно погналась за ним. Он не менее решительно скинул пиджак и бросился в атаку, размахивая пиджаком. Он кричал и хохотал, как идиот, но всю эту яичницу превратил сначала в сотню горошин, которые, черт возьми, даже разлетаясь, все равно стремились сгруппироваться в спирали; потом он превратил горошины в бисер, в росу... Лев Александрович метался с пиджаком, как шаман и, наверное, довел бы себя до истерики, но внезапно начало темнеть, и темнота эта сгущалась, точно в зрительном зале после третьего звонка. В изнеможении он упал на что-то мягкое и заревел.

Вроде бы он спал, но ему что-то мешало. Страх, что ли? Было совершенно темно. Где-то кто-то разговаривал. Ворочаясь на мягком, он прислушивался, стараясь понять, где именно разговаривают. Или это журчит ручей? Нет, пожалуй, недалеко летает шмель, если это не рокот самолета за облаками. Тут ему показалось, что ботинка кто-то коснулся, но он лягнул пустоту, значит, действительно показалось. Можно ли услышать, как ходит кошка? Даже напрягая слух, не уловишь ее мягких лап, ее хищного подкрадывания. Но Лев Александрович отчетливо слышал, как где-то крадется громадная кошка. Почему именно он думал про кошку и почему ее нужно бояться? Вдруг у него начало щипать нижнюю часть лица, но теперь это был уже не зуд, а легкое покалывание, то тут, то там, словно садилась муха. Он вцепился теперь уже в настоящую бороду и почему-то решил, что это вовсе не муха садилась, а он чувствовал, как растет борода.

Он резко поднялся, сел, сказал:

- Не суетись. Возьми себя в руки, иначе нам с тобой начнут мерещиться чертики.

Тут он обратил внимание, что в шагах, может быть, десяти совершенно черное пространство высветилось фиолетовым, и этот фиолетовый сполох принял форму лабораторной колбы. Но не было ее, колбы, не было и самого стекла, а был фиолетовый цвет в форме электрической лампочки. Свет, однако, ничего не освещал, а светился сам по себе. Колба слегка наклонилась, и цвет ее изменился - она стала синей. Лев Александрович смотрел во все глаза. У него ничего не болело, не чесалось, не было ни кошек, ни слуховых галлюцинаций. Еще раз наклонившись, колба стала восхитительно голубой, и внутри этой голубизны едва заметно переливались нежнейшие сполохи - такое можно увидеть лишь в рюмке с шампанским, если внимательно смотреть на голубой свет. Наклонившись еще раз, она стала зеленой, затем желтой. Хотелось вскочить, окунуться в нежнейший лимонный цвет. Из желтой колба стала оранжевой, при этом висела уже горлышком вниз, а повисев так, превратилась в красную, словно светофор, и внутри этого рубина клубился красный туман. Пожив алым великолепием, она, колыхнувшись, стала оранжевой, затем засветилась желтым, превратилась в зеленую, в голубую, в синюю и, наконец, в фиолетовую. А добравшись до фиолетового цвета, колба некоторое время повисела неподвижно и угасла. Вновь наступила кромешная тьма. Он прислушался. Никаких галлюцинаций.