Страница 7 из 90
Мои кишки начали страдать от бурной жизни в них чилийских бактерий. На второй день пребывания на острове, я упала на кровать, скорчившись от боли в желудке, и меня всё ещё трясёт. Я провожу часы перед окном с наполненной горячей водой бутылкой на животе. Моя бабушка сказала бы, что я даю время своей душе добраться до Чилоэ. Она считает, что путешествия на самолёте неудобны, потому что тогда душа путешествует медленнее, чем тело, отстаёт и иногда теряется в пути. Вот почему пилоты, как и мой папа, никогда не присутствуют с нами полностью: они ждут душу, которая летает в облаках.
Здесь не берут напрокат DVD или видеоигры, а единственное кино — это фильмы, демонстрируемые раз в неделю в школе. Чтобы развлечься, у меня есть только трепетные любовные романы Бланки Шнейк и книги о Чилоэ на испанском языке, крайне полезные для его изучения, однако мне крайне трудно их читать. Мануэль дал мне фонарик на батарейках, надеваемый на лоб, точно шахтёрская лампа; так мы читаем, когда отключают свет. Я мало что могу сказать о Чилоэ, потому что я почти не выходила из этого дома. Но я могла бы написать несколько страниц о Мануэле Ариасе, котах и собаке, которые теперь стали моей семьёй, о тёте Бланке, то и дело появляющейся под предлогом навестить меня, хотя очевидно, что она приходит к Мануэлю, и о Хуанито Корралесе, мальчике, который также ежедневно навещает меня, чтобы вместе почитать и поиграть с Факином. Собака очень избирательна в отношениях, однако к этому мальчику относится терпимо.
Вчера я познакомилась с бабушкой Хуанито. Я не видела её раньше, потому что она была в госпитале города Кастро, столицы Чилоэ, со своим мужем, которому в декабре ампутировали ногу, и он плохо выздоравливал. Эдувигис Корралес, женщина с терракотовым цветом кожи, весёлым, перекрещенным морщинами лицом, широким туловищем и короткими ногами, — типичная чилотка. На голове у неё заплетена тонкая косичка, а одета она как миссионерка, в толстую юбку и сапоги дровосека. Ей около шестидесяти лет, но выглядит она не более чем на сорок пять; хотя люди здесь и быстро стареют, но, надо заметить, живут долго. Она пришла с железным горшком, тяжёлым, как пушка, и поставила его разогревать на кухне, обращаясь ко мне с поспешной речью, видимо, желая выказать мне должное уважение. Эдувигис Корралес была соседкой джентльмена и его домработницей. «Ух! Какая красивая прелестная девочка эта американочка! Бог послал мне её! Джентльмен ждал её, так же, как все на острове, и, надеюсь, вам понравится цыплёнок с картошечкой, которого я приготовила для вас». Это был не местный диалект, как я подумала, а быстрый испанский язык. Я предположила, что джентльменом был Мануэль Ариас, хотя Эдувигис говорила о нём в третьем лице, будто бы он отсутствовал.
Эдувигис обращалась ко мне таким же властным тоном, что и моя бабушка. Эта хорошая женщина приходит сюда наводить порядок, она забирает с собой грязную одежду, а возвращает чистую, рубит дрова топором, да таким тяжёлым, что я не смогла бы его поднять, возделывает свою землю, доит корову, стрижёт овец и умеет резать свиней, но она пояснила мне, что из-за артрита не ходит на рыбалку и не собирает морепродукты. Эдувигис говорит, что её муж вовсе не плохой парень, как считают горожане, но диабет сломал его характер, и с тех пор, как он потерял ногу, он хочет лишь умереть. Из пяти его выживших детей в доме оставалась только Асусена, тринадцати лет, кроме того, у него был десятилетний внук Хуанито, казавшийся младше, «потому что родился одержимым», объяснила она мне. Эта «одержимость» может означать умственную слабость или что поражённый болезнью обладает больше духовным, чем материальным. В случае с Хуанито здесь, скорее всего, второе, потому что он не производит впечатление глупого человека.
Эдувигис живёт благодаря тому, что выращивает на своём огороде, тому, что Мануэль платит ей за услуги, а также благодаря помощи, присылаемой её дочерью, матерью Хуанито, служащей в лососёвом хозяйстве на юге Исла-Гранде. На Чилоэ промышленное разведение лосося было вторым в мире после Норвегии. Оно подняло экономику региона, одновременно загрязнив морское дно, разорив мелких рыбаков и развалив рыболовецкие династии. Сейчас рыболовная промышленность умирает, — объяснил мне Мануэль, — поскольку в загоны поместили слишком много рыбы и дали ей столько антибиотиков, что когда рыбу поразил вирус, её так и не смогли спасти. На лососевых фермах двадцать тысяч безработных, в основном, женщины, но дочь Эдувигис до сих пор работает.
Вскоре мы сели за стол. Едва мы сняли крышку с горшка, и аромат тушёного мяса проник мне в ноздри, я снова как будто оказалась на кухне моего детства, в доме бабушки и дедушки, и мои глаза наполнились слезами ностальгии. Куриное рагу Эдувигис стало моей первой основательной едой за несколько дней. Эта болезнь была позорной, у меня не получалось скрывать рвоту и понос в доме без дверей. Я спросила Мануэля, что случилось с дверьми, и он ответил мне, что предпочитает открытые пространства. Я уверена, что отравилась мачасами в пармезане и миртовым пирогом Бланки Шнейк. Сначала Мануэль делал вид, что не слышит шум, доносящийся из туалета, но вскоре он, должно быть, принял всё на свой счёт, поскольку увидел, что я ослаблена. Я слышала, как он разговаривал по мобильному телефону с Бланкой, получил от неё инструкции, и тут же приступил к приготовлению рисового супа, поменял мне простыни и принёс бутылку с горячей водой. Краем глаза он наблюдал за мной, не говоря ни слова, но был внимателен к моим нуждам. На малейшие попытки отблагодарить его, реагировал грубо. Также он позвал Лилиану Тревиньо, местную медсестру, невысокую молодую девушку, плотную, с заразительным смехом и непослушной копной кудрявых волос. Она дала мне огромные таблетки активированного угля, чёрные и шершавые, которые было очень трудно проглотить. Видя, что они нисколько мне не помогают, Мануэль взял в овощной лавке грузовичок и отвёз меня к доктору в деревню.
По четвергам здесь проходит катер Национальной службы здравоохранения, объезжающий острова. Врач напоминал четырнадцатилетнего ребёнка, близорукого и безволосого, но ему хватило одного лишь взгляда, чтобы определить моё состояние: «У неё чиленит, болезнь иностранцев, приезжающих в Чили. Ничего серьёзного». — С этими словами он дал мне несколько пилюль в бумажном кульке. Эдувигис приготовила мне настойку из трав, потому что она не доверяла аптечным средствам, считая, что американские корпорации делают на них свой бизнес. Я дисциплинированно выпила настойку и постепенно начала выздоравливать. Мне нравится Эдувигис Корралес, она говорит и говорит, как тётя Бланка, остальные же люди здесь молчаливые.
Хуанито Корралесу, которому было любопытно узнать о моей семье, я сказала, что моя мама была принцессой Лапландии. Мануэль сидел за письменным столом и ничего не комментировал, но после того как мальчик ушёл, пояснил, что у саамов, жителей Лапландии, нет королей. Мы сидели за столом: он перед морским языком с маслом и кинзой, а я перед полупрозрачным бульоном. Я объяснила ему, что про принцессу Лапландии придумала в порыве вдохновения моя Нини, когда мне было пять лет, и я начала догадываться о таинственности, сопровождающей мою мать. Помню, как мы выпекали на кухне, в самой уютной части дома, еженедельное печенье для преступников и наркоманов Майка О`Келли, лучшего друга моей Нини, поставившего перед собой невозможную задачу по спасению заблудшей молодёжи. Он настоящий ирландец, родившийся в Дублине, такой белый, с такими чёрными волосами и такими голубыми глазами, что мой Попо прозвал его Белоснежкой. К тому же дедушка считал его таким же медлительным, какой была героиня в фильме Уолта Диснея в сцене с отравленными яблоками. Но я бы так не сказала: совсем напротив, О`Келли передвигался быстро. И, кстати, был единственным, кому удавалось заткнуть мою Нини. Принцесса Лапландии фигурировала в одной из моих книг. Я располагала серьёзной библиотекой, так как мой Попо считал, что культура приходит через осмос и лучше начать читать раньше, но моими любимыми книгами были книги о феях. По словам моего Попо, детские сказки расистские, потому что в Ботсване или Гватемале не было фей, но, тем не менее, он не осуждал мой выбор, а ограничивался высказыванием своего мнения с целью развития моего критического мышления. Моя Нини, напротив, никогда не ценила моё критическое мышление и обычно сдерживала его подзатыльниками.