Дневник Майи (ЛП)

Однажды, уже в ноябре 2006 года, спустя четырнадцать месяцев после смерти моего Попо, в четыре часа утра, позвонили из окружной больницы и уведомили семью Видаль о том, что младшую, Майю Видаль, привезли на машине скорой помощи в приёмное отделение и в данный момент девушка находится в операционной. Единственной, кто остался тогда дома, была моя бабушка, и ей удалось связаться с Майком О’Келли, которого моя Нини попросила разыскать моего отца, после чего сама вылетела пулей и помчалась в больницу. Ночью я тайно выскользнула из дома, чтобы поприсутствовать на вечеринке, устраиваемой на закрытой фабрике, где меня уже ждали Сара с Дебби. Я не смогла воспользоваться «фольксвагеном», поскольку моя Нини в очередной раз на нём куда-то врезалась, и машина находилась в ремонте, вот почему я взяла свой старый велосипед, бывший на ту пору уже ржавым и с практически отказывающими тормозами.

«Кровопийцы» знали охранника на входе, отвратительного на вид типа с куриными мозгами, позволившего нашей троице попасть на вечеринку, даже не поинтересовавшись, сколько нам лет. Завод трясся от рёва музыки и разгула толпы, в которой были и отдельные марионетки: кто танцевал либо прыгал, а кто просто влип в пол, будучи в какой-то прострации, лишь кивая головой в ритм звучащей музыки. Напиться до умопомрачения, докурить остатки, которые не удалось ввести внутрь, переспать, нарушая все запреты, с кем-то, находящимся рядом, — вот о чём шла речь. Запах, дым и жар здесь были столь насыщенными, что мы время от времени вынужденно высовывались на улицу просто подышать свежим воздухом. По прибытии в заведение я для начала разогрелась неким коктейлем собственного изобретения, смешав в одно и джин, и водку, и виски, и текилу с «Кока-Колой», а также трубкой, заполнив ту сразу и марихуаной, и кокаином. Не обошлось и без добавления туда же и нескольких капель ЛСД, и тот, естественно, ударил, словно динамит. В скором времени я потеряла из виду своих подруг, постепенно растворившихся в массе здешних безумцев. Я танцевала одна, не переставая пить, и позволила кое-кому из ребят себя пощупать.… Я не помню ни эти подробности, ни случившегося несколько позже. Два дня спустя, когда прекратилось действие успокоительных средств, которые мне давали в больнице, я узнала, что в меня врезалась машина, как только я, доверху накаченная непонятно чем, на своём велосипеде, бывшем на ту пору как без фар, так и без тормозов, отделилась от толпы. Я пролетела по воздуху несколько метров и упала в какие-то кусты, растущие на обочине дороги. Пытаясь от меня увернуться, водитель автомобиля сам врезался в находившийся тут же столб, отчего получил сотрясение мозга.

Двенадцать дней я провела в больнице со сломанной рукой, вывихнутой челюстью и вся пылая жаром, ведь я приземлилась прямо на куст ядовитого плюща. После чего были ещё двадцать дней домашнего ареста с различными спицами и металлическими гайками в костях под присмотром бабушки и Белоснежки, который, подменяя, давал ей передышку в несколько часов. Моя Нини полагала, что несчастный случай обернулся для моего Попо отчаянным обстоятельством, и он меня защитил. «Доказательство же в том, что ты жива до сих пор и не сломала ногу, ведь иначе ты бы не смогла и дальше играть в футбол», — сказал он мне. В глубине души я полагаю, что моя бабушка была даже благодарна несчастному случаю, ведь она избавилась от обязанности рассказать моему отцу то, что узнала обо мне; эту задачу взяла на себя полиция.

В эти недели моя Нини не ходила на работу и расположилась возле меня, рьяно исполняя обязанности тюремщика. Когда, наконец-то, Сара с Дебби пришли меня навестить — они не осмеливались совать свой нос в наши дела после произошедшего —, она выставила девочек из дома, крича на них, точно торговка зеленью, однако ж сжалилась над Риком Ларедо, явившимся с букетиком увядших тюльпанов и своим разбитым сердцем. Я отказалась принять цветы, а ей ещё и пришлось часа два выслушивать на кухне про невзгоды молодого человека. «Этот юноша оставил тебе записку, Майя: он написал, что никогда не мучал и не станет мучить животных и хочет, чтобы ты смилостивилась и предоставила ему ещё один шанс», — сказала она чуть позже. Моя бабушка явно питает слабость к страдающим от любви людям. «Если этот молодой человек вернётся, Нини, скажи ему, что будь он хоть вегетарианцем и посвяти себя спасению тунцов, я не хочу его больше видеть», — ответила я.

Успокоительные средства и страх, что меня найдут, вконец сломили мою волю, отчего я призналась своей Нини во многом, что она хотела узнать, мучая меня бесконечными допросами. Хотя, надо сказать, что сама всё уже знала, поскольку вся моя жизнь была как на ладони и была она таковой, по большей части, благодаря обучению Нормана, этого проныры.

— Я не думаю, что у тебя такой уж скверный характер, Майя, и ты вовсе не глупая, пусть даже и сама что только ни делаешь, стараясь казаться таковой, — вздохнула моя Нини. — Да сколько раз мы с тобой говорили об опасности наркотиков? И как ты могла шантажировать этих людей, ещё и угрожая пистолетом!

— Да они же порочные, развращённые и вообще педофилы, Нини. И заслуживают, чтобы над ними издевались по полной. Ладно, не то чтобы и вправду мы над ними издеваемся, ну, собственно, как раз ты меня и понимаешь.

— А ты сама-то кто такая, чтобы вершить правосудие собственными руками? Бэтмен, что ли? Тебя, и это скорее всего, вообще убьют!

— Да ничего со мной не случится, Нини….

— Вот как ты можешь говорить, что с тобой ничего не случится! Ты только посмотри, что произошло! И что же мне с тобой делать, Майя? — И она заплакала.

— Прости меня, Нини. Не плачь, пожалуйста! Я клянусь тебе, что усвоила урок. Несчастный случай вынудил меня смотреть на всё ясным взглядом.

— Да не верю я тебе, чертовка. Поклянись мне, что всё будет хорошо, памятью Попо!

Моё раскаяние было неподдельным, испугалась я тогда по-настоящему, хотя моя реакция так ни к чему и не привела, поскольку как только доктор выписал меня, папа отвёз меня в академию штата Орегон, где было немало не поддающихся контролю подростков. Я не последовала за ним добровольно, отчего отцу пришлось обратиться за помощью к полицейскому, другу Сьюзен, этакому мастодонту с видом моаи, статуи на острове Пасхе, чтобы силой меня увезти, и тот, разумеется, помог отцу в столь отвратительном деле. Моя Нини куда-то спряталась, лишь бы только не видеть, как меня тащат, словно животное на бойню, которое также по ходу воет, мол, никто её не любит, все от неё отказались, и почему только не убили сразу, ещё раньше, чем это сделала бы она сама.

В этой академии штата Орегон меня продержали пленницей до начала июня 2008 года вместе с остальными пятьюдесятью шестью молодыми ребятами — бунтарями, наркоманами, несостоявшимися самоубийцами, страдающими анорексией, биполярным расстройством, исключёнными из школы и другими, которых просто нельзя было отнести к какой-либо категории. Я намеревалась разбивать в пух и прах любые попытки подчинить меня правилам заведения и одновременно планировала отомстить своему отцу, поскольку именно он отвёз меня в прибежище для съехавших с катушек. Также досталось бы и моей Нини, ведь она позволила ему совершить подобное, да и что говорить, всем на свете вообще, что так от меня отвернулись. Честно говоря, я отправилась туда по решению женщины-судьи, рассматривавшей это дело о несчастном случае. Майк О’Келли знал её и заступился за меня так красноречиво, что своими словами растрогал эту даму; будь иначе, я, в конце-то концов, непременно оказалась бы в исправительном учреждении, пусть и не в федеральной тюрьме Сан-Квентин, о которой кричала мой бабушка, вспылив в очередной раз. Это слишком большое преувеличение. Однажды она отвела меня посмотреть фильм ужасов, в котором показали казнь убийцы в Сан-Квентине. «Чтобы ты увидела, что именно случается с нарушающими закон, Майя. Это только начинают с кражи цветных карандашей в школе, а вот заканчивают неизбежно на электрическом стуле», — уже уходя с сеанса, предупредила она меня. С тех пор её слова стали нашей семейной шуткой, хотя на этот раз она повторила мне их совершенно серьёзно.