Страница 18 из 90
Беркли Хай — открытая школа, втиснутая в самый центр города, где затеряться в толпе не составляет никакого труда. Я начала систематически пропускать занятия, выходила обедать и не возвращалась до вечера. На территории располагался кафетерий, который посещали только неженки, а находиться среди них было совсем не круто. Моя Нини, ярый враг всяких гамбургеров и пицц местных заведений квартала, настаивала, чтобы я ходила в кафетерий, где имелась экологически чистая еда, вкусная и недорогая, но я никогда не обращала на её слова никакого внимания.
Мы, учащиеся, собирались в Парке, на ближайшей площади, располагавшейся в пятидесяти метрах от начальства полиции, в которой царил закон джунглей. Родители были явно против наркотиков и определённого рода досуга на этой территории, пресса публиковала на эту тему различные статьи, полиция же вообще ни во что не вмешивалась, разгуливая скорее в стороне, а учителя умывали руки, поскольку вопрос находился вне их полномочий.
Тусуясь в Парке, мы разделялись на группы, сходясь между собой в зависимости от социального класса и цвета кожи. Кто покуривал марихуану и кто катался на коньках имели свою отдельную территорию, мы, белокожие, устраивались в другом конце, шайка латиноамериканцев держалась на периферии, защищая своё воображаемое пространство основанными на древних ритуалах угрозами, центр же занимали торговцы наркотиками. В дальнем углу сидели стипендиаты из Йемена, сами по себе являвшиеся новостью, поскольку подверглись нападению афроамериканских ребят, вооружённых бейсбольными битами и перочинными ножами. Другой угол, вечно в одиночестве, занимал Стюарт Пил, потому что как-то раз бросил вызов двенадцатилетней девочке бегом пересечь оживлённое шоссе, и ту, помнится, переехали две или три машины. Она осталась жива, правда, теперь инвалид и сильно обезображена, а автор шутки ловко отделался остракизмом: никто ему больше ни слова не говорил. Вперемешку с компанией учащихся, в Парке были и «панки канализационных труб», выделявшиеся зелёными волосами, пирсингом и татуировками, и нищие с заполненными повозками и тучными собаками, а также несколько алкоголиков, какая-то обездоленная сеньора, которая, как правило, выставляла напоказ свою задницу, и прочий встречающийся на площадях народ.
Какие-то ребята курили, пили спрятанный в бутылках из-под «Кока-Колы» алкоголь, заключали пари, обменивались между собой марихуаной и таблетками прямо под носом у полиции. Правда, подавляющее большинство отдыхающих в Парке съедали свою закуску и по окончании перерыва в сорок пять минут возвращались в школу. Лично я не была среди них, а занятия посещала в силу простой необходимости узнать, о чём всё же шла речь.
После обеда подростки наводняли собою центр Беркли, шушукаясь и сплетничая друг с другом, привлекая к себе подозрительный взгляд прохожих и продавцов. Мы гуляли, волоча ноги, не расставаясь со своими мобильными телефонами, наушниками, рюкзаками, жевательной резинкой, рваными джинсами, языком-шифром. Подобно всем, я страстно желала стать частью группы и даже её любимчиком. Быть из неё исключённым, как Стюарт Пил, — пожалуй, худшей судьбы и нельзя себе вообразить. В этом году мне исполнилось шестнадцать лет, отчего я чувствовала себя несколько иначе, нежели все остальные: измученной, мятежной и раздражающейся буквально на всех. Я отвернулась от своего привычного круга общения, или это он отделился от меня, и тесно сплотилась неким треугольником лишь с Сарой и Дебби, девочками с самой худшей репутацией во всей школе, и это много о чём говорит, поскольку в Беркли Хай уже имели место несколько патологических случаев. Мы создали свой частный клуб, стали друг другу куда ближе, нежели родные сёстры, рассказывали всё вплоть до снов, всегда были рядом либо связывались между собой по мобильным телефонам, и без конца общались, делились одеждой, макияжем, деньгами, едой, наркотиками. Мы не мыслили существования по отдельности, наша дружба продлилась бы до конца наших дней, и никто и ничто не встряло бы между нами.
Я изменилась как изнутри, так и снаружи. Казалось, я вот-вот лопну, моей плоти было слишком много, а вот костей и кожи сильно не хватало; во мне закипала кровь, саму себя я точно не могла терпеть. Я боялась проснуться от кафкианского кошмара, превратившись в таракана.
Я пристально изучала собственные недостатки: свои огромные зубы, мускулистые ноги, оттопыренные уши, гладкие волосы, короткий нос, пять прыщей, обкусанные ногти, плохую осанку, и вообще своё тело — слишком белокожее, чересчур неуклюжее и очень вытянутое для своих лет. Я чувствовала себя ужасно, но были и моменты, когда я могла догадаться о силе моего нового женского тела, силе, контролировать которую я ещё не научилась. Меня раздражало, когда на меня смотрели мужчины, либо на улице они предлагали куда-нибудь подбросить. Мои одноклассники тоже не обходили меня стороной, а учителя слишком уж интересовались и моим поведением, и отметками, за исключением, пожалуй, безупречного во всём человека — мистера Харпера.
В школе не было женской футбольной команды, я играла в клубе, где как-то раз на спортивной площадке тренер заставил меня делать приседания, пока не ушли остальные девочки. Затем он прошёл за мной в душ и щупал меня всю целиком, а поскольку я никак на это не реагировала, тренер решил, мол, его действия пришлись мне по душе. Устыдившись, я рассказала о случае лишь Саре и Дебби, да и то попросив девочек молчать, перестала играть, и ноги моей в этом клубе больше не было.
Изменения как в моём теле, так и в моём характере произошли столь же внезапно, как, порой, можно поскользнуться на льду, и мне так и не удалось сообразить, что ещё немного и я разобью себе лоб. Будто загипнотизированная, я начала определённо предчувствовать опасность, и вскоре уже вела двойную жизнь, лгала с изумительной изворотливостью и налетала, непременно с криками и хлопаньем двери, даже на свою бабушку, ставшую в доме единственным авторитетным лицом, с тех пор как Сьюзен отправилась на войну. Мой отец вообще исчез, руководствуясь практическими соображениями, — полагаю, он удвоил своё время полётов лишь бы избежать стычек со мной.
Вместе с Сарой и Дебби мы нашли в интернете порно, как и остальные наши школьные товарищи, и пробовали движения и позы женщин, которых видели на экране компьютера, что в моём случае принесло лишь сомнительные результаты, поскольку, пытаясь повторить их, я выглядела крайне смешной. Моя бабушка начала что-то подозревать и развернула целую кампанию против секс-индустрии, унижающей и использовавшей женщин. Но, надо сказать, ничего нового там не было, ведь она сама вместе с Майком О’Келли повела меня на демонстрацию против журнала «Плейбой», когда у Хью Хефнера появилась нелепая мысль посетить Беркли. Насколько я помню, тогда мне было девять лет.
Моим миром являлись мои же подружки, только с ними я и могла поделиться собственными мыслями и чувствами, лишь они и смотрели на все вопросы с моей точки зрения и понимали меня как никто другой, остальные так и не разделяли ни нашего настроения, ни наших вкусов. Подростки с Беркли Хай были сопляками, отчего мы были уверены, что только мы своей компанией и ведём столь сложную запутанную жизнь. Под предлогом грозящих ей изнасилований и побоев со стороны отчима Сара вынужденно промышляла грабежом, а мы с Дебби, тем временем, жили постоянно начеку, чтобы всеми способами прикрывать и защищать подругу. Правда была в том, что Сара жила только с матерью и не знала, что такое жить с отчимом, но этот воображаемый психопат столь явно присутствовал в наших разговорах, словно сам был из крови и плоти. Моя подруга напоминала кузнечика: торчащие локти, колени, ключицы и другие угловато выступающие кости. Она вечно ходила с сумкой со сладостями, которые жадно съедала за один присест и тотчас бежала в ванную, где совала два пальца себе глубоко в горло. Сара была уже настолько истощена, что падала в обморок, и порой от неё несло мертвечиной. Подруга весила тридцать шесть килограммов, на восемь больше моего рюкзака с книгами, и цель её была достичь и вовсе двадцати пяти, а затем, видимо, исчезнуть с концами. Со своей стороны, Дебби, которую и правда унижали в доме, да к тому же насиловал родной дядя, была большой любительницей фильмов ужасов, и она болезненно тянулась ко всякого рода похоронным вещам, зомби, вуду, Дракуле и всему, связанному с демонами. Она даже купила «Изгоняющий дьявола», очень старый фильм, и часто заставляла нас смотреть его вместе с ней, поскольку побаивалась делать это в одиночку. Мы с Сарой поддерживали её готический стиль: строгий чёрный цвет всего вплоть до лака для ногтей, могильную бледность, состоящие из ключей, крестов и черепов украшения и томный цинизм голливудских кровопийц, от которых мы взяли своё негласное прозвище: «кровопийцы».