Страница 14 из 90
Туристы бывают разных категорий: пожилые чилийцы, европейцы в отпуске, разного вида аргентинцы и путешественники неясного происхождения. Иногда приезжает группа азиатов или американцев с картами, гидами и книгами о флоре и фауне, изучающих всё с пугающей серьёзностью. Все, за исключением туристов, предпочитающих курить марихуану в кустах, ценят возможность услышать опубликованного писателя, способного прояснить тайны архипелага на английском или испанском языках в зависимости от обстоятельств. Мануэль не всегда навязчив; он может увлекать своей темой не очень продолжительное время. Он говорит посетителям об истории, легендах и обычаях Чилоэ и предупреждает их, что островитяне очень осторожны, необходимо узнавать жителей постепенно, с уважением, так, как будто нужно постепенно и с уважением привыкать к дикой природе, к беспощадным зимам, к капризам моря. Медленно. Очень медленно. Чилоэ не для торопливых людей.
Люди едут на Чилоэ с идеей повернуть время вспять, и разочаровываются городами Исла-Гранде, но на нашем островке они находят то, что ищут. Конечно, мы не ставим целью никого обмануть, однако, в день куранто случайно рядом с пляжем появляются волы и ягнята, большое количество сетей и лодок сушится на песке, люди надевают свои самые неказистые шапки и плащи и никому не приходит в голову пользоваться своим мобильным телефон на публике.
Эксперты точно знали, когда кулинарные сокровища в яме достигнут готовности, и вытащили песок лопатами, аккуратно поднимая мешок, листы гуннеры и белые ткани: одновременно в небо устремилось облако пара с изысканными ароматами куранто. Возникла ожидаемая тишина, а затем раздался гром аплодисментов. Женщины достали кушанье и подали его на картонных тарелках с новыми порциями писко, национальным напитком Чили, способным свалить с ног казака. Уже под конец мероприятия мы вынуждены были поддержать нескольких туристов на пути к лодкам.
Моему Попо понравилась бы такая жизнь, эта территория, это изобилие морепродуктов, эта неспешность времени. Я никогда не слышала, чтобы он говорил о Чилоэ, или включал бы его в свой список мест для посещения перед смертью. Мой Попо — как я по нему скучаю! Это был большой медведь, сильный, медленный и милый, тёплый, словно печь, пахнущий табаком и одеколоном, с мрачным голосом и земным смехом, с огромными руками, чтобы держать меня. Он брал меня на футбольные матчи и в оперу, отвечал на мои бесконечные вопросы, стриг мне волосы и аплодировал моим бесконечным эпическим поэмам, навеянным фильмами Куросавы, которые мы вместе смотрели, мы ходили в башню, чтобы с помощью телескопа исследовать тёмный небосвод в поисках его гладкой планеты, зелёной звезды, которую мы никогда не сможем найти. «Обещай мне, что ты всегда будешь любить себя так, как люблю тебя я, Майя», — повторял он мне, и я дала обещание, не зная, что означает данная странная фраза. Он любил меня безусловно, он принимал меня такой, какая я есть, с моими ограничениями, маниями и недостатками, он аплодировал мне, хотя я этого и не заслуживала, в отличие от моей Нини, которая считала, что усилия детей не должны поощряться, потому что они к этому привыкают, а потом в жизни наступают ужасные времена, когда их никто не хвалит. Мой Попо прощал мне всё, он утешал меня, он смеялся, когда я смеялась, он был моим лучшим другом, моим единомышленником и доверенным лицом, а я была его единственной внучкой и дочерью, которой у него не было. «Скажи мне, что я любовь всей твоей жизни, Попо», — просила я его, чтобы насолить моей Нини. «Ты любовь всей нашей жизни, Майя», — отвечал он мне дипломатично, но я была любима, я в этом уверена; моя бабушка не могла со мной соперничать. Мой Попо был не способен выбрать себе одежду, за него это делала моя Нини, но когда мне исполнилось тринадцать лет, он повёл меня купить первый бюстгальтер, потому что заметил, как я заворачиваюсь в шарф и хожу сгорбившись, лишь бы спрятать свою грудь. Застенчивость мешала мне поговорить об этом с моей Нини или со Сьюзен, напротив, мне показалось нормальным примерять бюстгальтеры перед моим Попо.
Дом в Беркли был моим миром: вечера с моими бабушкой и дедушкой проходили за просмотрами телесериалов, мы устраивали летние воскресные завтраки на террасе, и были моменты, когда приезжал мой отец, и мы ужинали вместе, а тем временем со старых виниловых дисков звучали песни Марии Каллас. Мне вспоминается и письменный стол, и книги, и доносившиеся из кухни ароматы. С этой небольшой семьёй первая часть моей жизни прошла без проблем, достойных упоминания, однако ж в шестнадцать лет катастрофические силы природы, как их называет моя Нини, взбудоражили мою кровь и затмили разум.
На левом запястье я вытатуировала год смерти моего Попо: 2005. В феврале мы узнали, что он болен, в августе мы с ним простились, в сентябре мне исполнилось шестнадцать, и моя семья распалась.
В тот незабвенный день, когда мой Попо был уже при смерти, я осталась в школе на очередной прогон пьесы, и не какой-нибудь, а небезызвестной «В ожидании Годо», — наша преподавательница была женщиной честолюбивой. По окончании мероприятия я пошла к своим бабушке и дедушке. Когда я вернулась к ним домой, была уже ночь. Я зашла внутрь, окликая их и включая свет, удивляясь тишине и холоду, поскольку это время считалось самым гостеприимным в доме, когда везде было тепло, звучала музыка, а по воздуху разливался аромат от горшков моей Нини. В этот час мой Попо что-то читал в кресле в своём кабинете, а моя Нини готовила еду, слушая новости по радио, но нынешним вечером я ничего подобного не обнаружила. Мои бабушка с дедушкой находились в гостиной, сидя близко друг к другу на диване, который моя Нини выстлала коврами, следуя данным в журнале советам. Они сгорбились, и я впервые заметила их возраст; ведь до этого момента оба оставались нетронутыми суровым временем. Я была с ними день за днём, год за годом, и не замечала изменений; мои бабушка и дедушка казались постоянными и вечными, точно горы. Не знаю, видела ли я их лишь глазами своей души или, возможно, за время моего тогдашнего отсутствия они и постарели. Я не заметила, как мой дедушка похудел за последние несколько месяцев; одежда стала ему слишком велика, а моя Нини уже не выглядела такой крошечной, как раньше.
«Что случилось, народ?» — и моё сердце подпрыгнуло в пустом пространстве, потому что прежде чем им удалось мне ответить, я и сама догадалась. Нидия Видаль, эта непобедимая воительница, была сломлена, её глаза опухли от слёз. Мой Попо жестом велел мне сесть с ними, обнял меня, прижимая к своей груди, и сказал, что вот уже некоторое время плохо себя чувствует, у него болит живот. Да, он проходил много обследований, и доктор только что подтвердил диагноз. «Что с тобой не так, Попо?» — это вырвалось у меня как крик. «Что-то с поджелудочной железой», — сказал он, и по тяжёлому вздоху бабушки я поняла, что у него рак.
Сьюзен, как обычно, пришла на ужин около девяти и увидела, что мы, дрожа, все вместе тесно сидим на диване. Мачеха включила отопление, заказала пиццу по телефону, позвонила моему отцу в Лондон и сообщила ему плохие новости, а затем села с нами, молча взяв руку свёкра в свою.
Моя Нини бросила всё, чтобы заботиться о муже: библиотеку, истории, акции протеста на улице и «Преступный Клуб». Она даже позволила остыть своей духовке, которую согревала на протяжении всего моего детства. Рак, этот хитрый враг, атаковал моего Попо без каких-либо тревожных признаков, пока положение не усугубилось. Моя Нини отвезла мужа в университетскую больницу Джорджтауна в Вашингтоне, где работают лучшие специалисты, но никаких результатов это не принесло. Они сказали бабушке, что пациента оперировать бесполезно, вдобавок тот отказался накачивать свой организм химическими препаратами, чтобы продлить себе жизнь ещё на несколько месяцев. Я изучала информацию о его болезни в интернете и книгах, которые взяла в библиотеке, и таким способом узнала, что из 43-х тысяч ежегодных случаев в Соединённых Штатах около 37-ми тысяч являются неизлечимыми; лишь пять процентов пациентов добиваются результата, и всё, на что они могут надеяться, это прожить ещё пять лет; в конечном счёте, только чудо и спасло бы моего дедушку.