Страница 16 из 18
Актеры – на поворотном круге. Поход на месте с закрытыми глазами. Гуру вращает круг.
Стоп! Привал.
– Где зеркало?
Людмила Петровна достает из рюкзака свой портрет.
– Я хорошо выгляжу сегодня! – показывает всем свое «отражение» в зеркале.
Хор: «Мы на пути к гармонизации личности».
– Стоп. Почему вы улыбаетесь?! Вы серьезно глупы и тем милы Гуру Гурману. Он вас поймал, этот тиран со стажем и неуемными амбициями. Он с утра до вечера самосовершенствуется и требует того же от вас. Все должны быть как он. Стать им. Причем добровольно и с радостью!
– Поняла, Елизавета Владимировна. Повторить?
– На втором прогоне. Пока продолжим.
Писатель достает из рюкзака книжку, свою, разумеется, читает громко: «Индивидуальность, человеческое достоинство, гармония природы и разума, верность собственному предназначению…»
Людмила Петровна: «Ах, какая мудрая, общественно значимая книга!»
– Прекрасно! Ты очарована. Книгой? Нет, им самим. Член Союза писателей почтил вниманием наш захудалый клуб. Продолжай.
Людмила Петровна: «Позвольте поделиться сокровенным…»
Гуру Гурман: «От сердца сей порыв или расчет ума?»
Людмила Петровна: «От сердца. Мне на день рождения всем коллективом преподнесли атлас анатомических уродств. На каждой странице – по уродству».
Писатель: «Это же форменное издевательство!»
Гуру Гурман: «Почему же? Коллектив призвал вас к сознательному приятию любого изъяна. Мы несовершенны».
Людмила Петровна: «Но я-то не уродка…»
Гуру Гурман: «Вам повезло. А тем – из атласа – не повезло».
Писатель: «Людмила Петровна, на больных не обижаются».
Гуру Гурман: «Я не больной».
Писатель: «Что вы, вы наше здоровье! Это я Людмилу Петровну попытался утешить, да вышло неловко. Простите».
– Читаете? – Завклубом взбирается на подмостки.
– Да.
– Но не то, что нужно. Меня читайте! А ваш «Открытый финал» я лично закрываю.
– Я уволена?
– Нет. Я дал вам пьесу. За три месяца справитесь?
Пора переходить на пантомиму. Лиза уходит в гримерку, переодевается в красный эластичный костюм. Разминается, встает на мостик.
Завклубом тут как тут.
– Аэробикой занимаетесь?
– Хореографией. – Лиза распрямляется, подбоченивается.
– Вы не имеете права подрабатывать аэробикой, мы за это предыдущую, с позволения сказать, режиссершу уволили.
Лиза включает магнитофон на полную мощность. Мессиан, «Сотворение мира».*
* Рыхлая сцена. На самом деле я бы тоже не смогла выразительно рассказать о репетициях. За каждым актером вился шлейф дурдомовских историй. Таня это знала, потому и попробовала написать за меня «Архипелаг детей», да не вышло. Пришлось все порвать и выкинуть в окно. Почему не вышло? Потому что картотека судеб была у меня в голове, а головы моей рядом с Таней не было. Где ж была моя голова? На длинной шее, вставленной в плечи. Красный шарф… Ой, чего-то не то несу. Просто обидно, что Таня запорола сцену. Попробую все же объяснить, в чем было дело. Танин «Открытый финал» я решила поставить по соображениям сугубо терапевтическим. Этим и руководствовалась при распределении ролей. О Тане – Людмиле Петровне – мы уже кое-что знаем (уронила ребенка, перерезала себе вены), о Моте – писателе – ничего, кроме того, что ему дали такое имя. На самом деле у Моти была шизофрения, он мнил себя великим философом и сочинял тарабарские трактаты. Ему нужно было сыграть в писателя. Про актера в роли Гуру Гурмана вообще ни слова. Как его звали? Тарзан? Нет, это прозвище. На самом деле это был здоровый битюг, который впадал в ярость на пустом месте и распускал руки. Кто-то не так посмотрел, не туда положил рюкзак. У него было несколько приводов за избиение прохожих на улице. Он сам выбрал себе роль властителя дум. Играл страстно. Интересно, где они все, что с ними стало?
Стив пинцетом поддевает фотографию за уголок, кладет ее на стекло лицом вниз. На этом снимке она, пожалуй, даже некрасива: грызет губы, щурит глаза. Принимает решение. Последний их вечер в Питере. У Лизы какое-то дело, о котором она ему не рассказывает. Нет у нее такой привычки – советоваться, делиться.
– В конце концов, ты вычеркнула все маршруты из моего турне. А сама хочешь куда-то идти без меня. Друзья так не поступают.
– Хорошо, едем вместе.
Сели в такси. Она закусила губу, сощурилась.
– Знаешь, кто ты? Мой друг эстонец из Тарту, филолог или социолог. Подумай, кого тебе проще изобразить.
– Влюбленного осла.
– Это хобби. Рифмуется с Найроби… Рассказывай скорей про жарищу, красотищу и национальную кухню.
Стив рассказывает, но Лиза его не слышит. Когда она слушает – не сводит глаз, а когда не слушает – смотрит в сторону и задает вопросы невпопад.
Голый мальчик лет четырех с истошным воплем вцепился Лизе в волосы, Лиза пригнулась, он запрыгнул ей на спину, впился в нее ногтями. Завидев кровь на своей ладони, он упал и забился в истерике.
– Испугался, – объяснил Стиву мальчик постарше. – Сейчас присмиреет.
– Лиза, прости, не успела его запереть, пойдем, рану обработаю. Привяжи его к стулу, – велела женщина мужу.
Отец отнес ребенка на кухню, но к стулу не привязал, сунул ему в рот бутылку с соской. На какое-то время тот действительно стих. Лиза играла в шахматы со старшим, Стив с матерью семейства сидели за столом, и та, без особого энтузиазма, повествовала о жизни: они с Лизой учились на театральном факультете, теперь она полы в поликлинике моет, а муж сторожит котельную. В разные смены. Такого ребенка ни на секунду не оставишь. В специнтернат сдать – угробят.
Услышав голос ребенка, она вскочила и побежала в кухню. Ее сменил муж. Пользуясь вновь наступившим затишьем, выпивали и закусывали. Стив слушал и кивал: вопросы могли бы выдать в нем иностранца.
Потом началось нечто невообразимое. Ребенок ворвался в комнату, сдернул со стола скатерть – пышные салаты с винегретами, рюмки с тарелками вмиг оказались на полу. Скинув с себя одежду, он выбросил ее в окно, плюхнулся в салаты и винегреты, чавкал и урчал, пока не началась рвота.
– Простите, – сказала мать ребенка, – у него еще не развит глотательный рефлекс.
Кругом толстолистая зелень, мебель ампирная в зеленой обивке. Этакая заграница, где все как у людей – цветочки, листочки, фикусы, официанты в смокингах.
– Чтобы в специнтернате не было специального ухода, – сокрушается Стив. – Безумный херувим… Чем тут можно помочь?
Лиза кусает губы, молчит. Стив гладит ее по руке. Мол, ладно, все уже хорошо. И неожиданный вопрос – в лоб:
– Ты читал «Птиц» Тарье Весоса?
– Нет. Кто это?
– Норвежский писатель. Роман про дурака. Но это не фолкнеровский Бенджи. Бенджи гибнет от отсутствия любви, а норвежского дурака любят все. Опекают, сочувствуют.
– И он все равно гибнет? – Стив целует Лизину руку.
– Представь себе! Он работает перевозчиком в такой глуши, где перевозить с берега на берег некого. Единственный человек, которого он перевез, был лесорубом, и сестра дурака вышла за него замуж. Неотесанный мужик прекрасно с ним ладил. Но дурак ощущал себя помехой счастью. Он пробил дыру в лодке и утонул посреди реки. Человек одинок даже тогда, когда его любит весь мир. А когда его мир не любит, когда его целенаправленно сживают со свету?
– Ты не можешь спасти всех. * – Это Стив говорит ей уже в номере.
* На самом деле мне удалось вытащить это семейство в Австралию. Лика действительно училась со мной в Институте культуры, она вышла замуж за Стаса-питерца, и у них действительно был такой Яшка. Я о них Тане рассказывала. Тутошние специалисты по аутизму с Яшкой справились. Через свою пациентку я вышла на профессора Бакера, и тот реально помог. Какое-то время я выступала в роли переводчика и много чего поняла. Родители боялись своего ребенка. Чувства вины, стыда и беспомощности блокировали родительскую любовь. Пришлось заново налаживать чувственные, тактильные связи. Лика со Стасом работали с психологом, а профессор Бакер занимался Яшкой. Агрессия ушла. Яшке уже за тридцать, он работает официантом. Есть такое кафе в Мельбурне, где посетителей обслуживают аутисты. Я там не была, но Лика говорит, что за два года он ни разу не сорвался и что одну леди он называет «миссис крокодил» – и та смеется. Видимо, работает где-то неподалеку и обедает у них. Яшка ее поджидает. Ему нравится ее смешить. А старший Миша стал профессиональным шахматистом. Но тут уж точно моей заслуги нет.