Глоток Шираза

– Нет. Умер он десятилетие спустя. Прочти внимательно предисловие. По-моему, он всю дорогу оттягивал момент физического сближения Ульриха и Агаты, он подвел брата и сестру к вратам Тысячелетнего рейха любви и устранился. Иначе пришлось бы презреть тысячелетнюю мораль, пройти через кровосмесительный барьер и выйти на совершенно иной уровень близости.

– Лиза, ты откуда звонишь?

– Из леса. Паутина – прекрасный проводник звука.* Слышишь: ку-ку, ку-ку, ку-ку? Да нет, это часы у нас в кухне. Бегу, чайник выкипает.

Виктор выключает газ под чайником; действительно вся вода выкипела.

* Привязанные шнуром к телефонному аппарату, мы и представить себе не могли, что звонок из леса станет реальностью, а мировая Паутина – проводником не только голосов, но и всего на свете. Из этого можно заключить, что роман написан до начала девяностых.

Под этими словами Клингзора она бы поставила свое имя*: Елизавета Годунова, дитя ХХ съезда, 1956 г. р. Временно отступил страх, бабушек-дедушек реабилитируют, под шумок можно завести ребенка, авось его ждет реабилитированное будущее. В такую вот февральскую ночь, когда сворачивает на весну, к ее матери явились волхвы с сообщением о нежданной беременности. Их уж точно не занимало, хочет ли ее мать одарить мир новым существом женского пола, которое будет скитаться по чужим домам, прибиваться к чужим мужчинам, терпеть их за право пользоваться ржавым душем…

* Танечка, ты лентяйка. Для выражения столь банальной мысли никакой Гессе не нужен. Пожалуйста, подписывайся только под своими словами. Эх, не умерла бы ты, сели бы за рукопись вместе, сделали бы из нее конфетку. А то хожу по страницам с веником… Как смерть с косой. Прости.

Хочет ли она, чтобы ее ребенок получил верное воспитание? Разумеется! Наберитесь терпения, бандероль в пути. Профессор обнаружил в Ленинке статью американской педагогши Бобкинс или Добкинс про девять опорных точек в воспитании и перевел ее специально для Лизы, как было означено в записке, прищепленной здоровенной скрепкой к толстой пачке. Тридцать страниц мертвечины. Единственное живое – почерк переводчика. Как он, великий ученый, смог переварить всю эту пошаговую галиматью? Видимо, его сбили с толку многочисленные рассказы Лизы о детях.

Написать «Архипелаг детей». Одни факты. Без комментариев. Каждая судьба – с красной строки. Коротко. До предела сжато. Например, так.

№ 1. Таня. Отчего эта милая, мягкая девушка рвала на себе волосы и расцарапывала ногтями свое тело?

Мать Тани и ее сестра Люба работали коридорными в «Интуристе». Мать спилась, Таню взяла к себе Люба. Когда Таня подросла, Люба родила мальчика от черного. Таня его нянчила и, несмотря на бессонные ночи, продолжала отлично учиться. Как-то ночью у мальчика сильно заболел живот, и Люба вызвала скорую. Врачи отвезли в больницу, и он там умер. Через полтора года Люба снова родила, теперь от араба. Таня тогда заканчивала десятый класс и однажды спросонья уронила ребенка на пол. Он покричал и уснул. Таня до утра просидела у его кроватки, а когда Люба вернулась, рассказала ей, что произошло. «Если и этот помрет – виновата будешь ты», – ответила Люба. Таня порезала себе вены. Вместо золотой медали – психдиспансер.

№ 2. Гриша. Усыновлен в пятилетнем возрасте. Пригрет новоиспеченными родителями-дипломатами. Взят за границу. В ГДР паршивец начертил свастику на каком-то документе. Гришу вернули в детдом. У доброй воспитательницы болит сердце за ребенка, и она идет на преступление: вызванивает родителей. Приезжает папаша с кульком конфет. Гриша берет кулек да как запустит ему в лоб. Папаша обиделся – и к директору. А он – примем меры. Воспитательницу уволим, Гришу подлечим в психдиспансере.

Лиза рвет страницу, выкидывает бумажное крошево в форточку. Не умеет она писать!*

* Правда! Чего не умею – того не умею. Раз уж я снова тут, выскажу свое фе по поводу снов. Залитературенный прием. Диалоги куда живей. Но в целом интересно. Честно говоря, такого я от Тани не ожидала. Хотя мое мнение нельзя считать объективным. Я – лицо заинтересованное, плачу из своего кармана.

Грязные снежинки растворились в воздухе. Высота манит. Она никогда не жила на пятнадцатом этаже. Прыг – и всмятку.*

* Порой меня на это дело так и подмывало. Я представляла себе, как в воздухе у меня перехватит дыхание и еще до удара о землю остановится сердце. И боли при расплющивании я уже не почувствую. Умереть молодой и красивой… Ах! Тут одной моей пациентке, пережившей Освенцим, позвонили из Праги и спросили, помнит ли она лагерный гимн, который сочинил заключенный, не доживший до свободы. Конечно, помнит: и самого автора, и гимн. Красивый парень, очень жаль, что погиб. Но, если бы он увидел, на кого она стала похожа, он бы ее тоже пожалел. Старость – не пикник на обочине. Про пикник я, кажется, приврала, но гимн мне старушка спела. Кстати, если б не я, она давно бы сидела в инвалидной коляске. Хорошо, что я не спрыгнула с пятнадцатого этажа. Старушке повезло.

Пьянство на рабочем месте нынче приравнивается к преступлению, тут не спасет и медаль «За взятие Берлина».

– Надо ставить, – протягивает он Лизе папку. Любопытный Ленин взирает с портрета, что же там такое? Прелюбопытнейшая пьеска…

– Посмотрю после репетиции.

– Полистать-то можно! Присядьте.

Лиза присаживается, открывает папку. «Хемингуэй из Чили».

– Хемингуэй, простите, американец.

Завклубом заволосател: и носище обросло и подбородок.

– Неважно. Он за коммунистов.

– Кто это сочинил?

Ленинский прищур. Догадайтесь, мол.

– Вы.

Лиза перелистывает страницы: Сальвадор Альенде, национально-освободительная война, Хемингуэй убивает тигра…

– Здесь все отражено. Кроме самоубийства. Этого нам не надо.

– Наклеим на грудь актеру табличку «Хемингуэй». Декорация – карта Чили с красными флажками. Места странствий Хемингуэя.

– Да! И приурочим к Победе. Или к Первомаю.

Из гримерки доносится пение. Это рыжий Мотя. Посмотреть бы на родителей, которые в наше время назвали сына Мотеле. И ничего. Живет себе. Играет в «Открытом финале» тупицу-писателя.

Каждый человек должен хоть раз в жизни побывать на сцене. Лиза поднимает ручку рубильника. Поворотный круг плывет под ее ногами… Что-то такое она воображала себе когда-то: пустой театр, поворотный круг – она в центре, на всеобщем обозрении. Лиза перебежками-перебежками – к рубильнику. Стоп машина.

Двадцать человек в сборе.

Народный театр конкурса не объявляет. Площадная труппа. Шекспир для бродячих актеров. Именно для них и написан «Сон в летнюю ночь». Когда-то артисты, не считая, разумеется, придворных, были площадными, уличными, зато теперь есть Всесоюзное театральное общество, куда самих придворных пускают строго по удостоверению. Самодеятельность подконтрольна, пьеса должна быть допущена к постановке соответствующей комиссией. Кому дело до Лизиной задумки – наделить каждого актера лечебной ролью? Она режиссер, а не психолог. В психдиспансере следили за репертуаром. Никакого Годо. Но ее и за Горького выставили. Ну не за Горького, конечно. За то, что она сунулась с просьбой снизить дозу аминазина тому же, кстати, Грише детдомовскому.

Государство обеспечивает сирот жилплощадью по достижении совершеннолетия. Но где взять столько жилплощади? Посему сирот провоцируют на какое-нибудь бесчинство – и в дурку. С заключением из психдиспансера их ждет дом инвалидов. Туда Гриша и угодит.*

* Мурашки по коже… Неужели все так и было? А что сейчас? Я давно не в теме. Позвонила русской пациентке, она сравнительно недавно эмигрировала, неглупая женщина, вернее, скажем, неравнодушная, и она меня «утешила». Ничего не изменилось. Прислала ссылку на документальный интернет-канал artdok.media. Я зашла в рубрику «Дети». Ткнула на «Мама, я тебя убью». Посмотрела. Урыдалась вдрызг. Те же провокации, те же дурки, та же жестокость, то же бесправие… Но канал-то в открытом доступе! Значит, теперь от народа ничего не скрывают. А в СССР – скрывали. Помню, как в начале восьмидесятых я случайно набрела на Новослободской на «Дом ребенка» – услышала детский щебет за огромным забором. Мне удалось проникнуть внутрь, и то, что я там увидела… Малютки в ряд, орут, никто не обращает внимания. Один прямо захлебывался, санитарка его распеленала, а там кровавые пролежни. Наличие «Домов ребенка» тогда хранилось в тайне. Теперь все всем известно, а детей продолжают наказывать дуркой и травить психотропными средствами. Честно говоря, мне впервые стало совестно за то, что я уехала. Но ведь даже режиссер ничего не смогла сделать! Над детьми издевались и во время съемок. Персонал не прятался от камеры. Напротив, взывал к сочувствию. Директор детдома – подуставший инквизитор. Рядом с ним Танин завклубом выглядит фанерной карикатурой.