Шалости и гадости

Вот и сейчас Шани с тоской думает, что лучше он узнает о сигаретах, а не о том, что послезавтра будет вечеринка, на которую она собралась пойти, а ещё лучше — если он выставит наконец мадемуазель Лоуренс за дверь и отпустит её на ночевку к Лоре без особого мозговыносительства.

========== 3. ==========

Сердце бьётся в груди заунывной мелодией на несчастные тридцать ударов секунду — она запускает его искусственно снова и снова, словно измываясь над своим организмом в порыве лихорадочной игривости. Говорят, когда человек злится, то у него кровь кипит в жилах. Шани далеко, далеко не человек. Она была рождена такой — вечно голодной, вечно прекрасной, вечно жаждущей; она была создана убийцей во имя удовольствия от взаимного насилия; монстр породил монстра, не дав ей даже возможности хотя бы попытаться прикинуться человеком.

Папа показывал ей других. Да, она не зовет Ника отцом, но это слово — шаловливое, издевательское, иногда мелькает в её речи чем-то вроде не особо больного, но неприятного комариного укуса в труднодоступное место. И Ник, морщась, пытается унять зуд от её подколок, потому что она не умеет иначе.

Шани была умышленно создана для того, чтобы загонять людей, как дичь и пить чужую кровь вместо вина, но были те, кто принял эту участь после жалких невзгод в человеческой жизни — она видела, а он неоднократно демонстрировал, заставляя её забавляться над хрупкостью и ломкостью хомо сапиенс в обычной жизни.

А она родилась идеальной. С белой кожей — без единого изъяна, не считая росчерков веснушек на вздернутом носу; с длинными волосами и идеальным лицом, созданным будто для любителя особенно необычных и привлекательных кукол. Шани в этой своей вампирской идеальности напоминает марионетку на шелковых ниточках — вот танцует твоя плохая нехорошая девочка с пакостливой улыбкой; вот её тело изгибается под нереальным углом в демонстрации пугающей гибкости, будто она — есть жидкость; вот под верхней губой на секунду мелькают острые белые клыки; вот в смеющихся глазах зажигается непонятный жадный огонек на кромке расширенного без наркотиков зрачка; вот шаг, вдох, стон, смешок — и чужая память пустеет под напором её понимающего проницательного взгляда.

Плохая девочка скалится в улыбке даже тогда, когда следует плакать.

А вся её томная бесстрастность кроется в том, Шани не любит терять контроль над ситуацией. Вернее, не совсем так: честнее признать, что она совершенно не умеет управлять собственной жизнью, которая горит всеми оттенками алого прямо сейчас — на белых белках глаз тянутся кровавые росчерки будто лопнувших сосудов, но вот она моргает — раз, другой, — и жутковатая красная радужка теряет свою удивительную невероятную насыщенность мимолетной вампирской слабостью, которая испаряется без следа, оставляя на вечно юном лице обреченно-недоуменное выражение.

Всё не так, Ник. Ты опять всё не так понял!

Шани ненавидит, когда её слова стрелами летят в неё саму — её захлестывает чувство изумления и такой яркой ошеломленности, что вместо осмысленного диалога она издаёт какой-то сдавленный ошарашенный звук продавленной резиновой уточки, которая потерялась в лабиринте собственного сарказма, а чужая ирония не добавляет возможно выбраться из этого замкнутого круга.

Именно поэтому Шани продолжает недовольно ныть в руках Ника, потягивая слова с конфетно-карамельной неспешностью, замедляя их для пущей раздражительности.

— Я была бы очень красивым трупом.

И тут же улыбается — так кукольно-идеально, что невольно хочется поморщиться от этой вызывающей яркости самодовольного и ослепительного оскала безукоризненно-ровных зубов, но торжествующий вид держится всего несколько минут, вплоть до того, как Ник начинает говорить.

Ну уж нет! Она не позволит ему вот так брать и передергивать её слова в угоду себе любимому, уж точно не в её смену.

— Прекрати так вести себя, Джоанна.

— Не называй меня Джоанна!

Шани гневно вскидывается, будто золотистая гибкая кобра, раскрывающая удушающие тонкие кольца скорой смерти, вся напрягается в его руках, словно мгновением тянется вперед, но острые белые зубы щелкают в воздухе с жутким лязгающим звуком, пока девчонка разражается шипящей неприличной руганью на родном языке.

Будто она — есть сосредоточие дикого непримиримого гнева.

— Я не настолько тупая идиотка, как ты думаешь, Ник, — бешено выплевывает девчонка, морща веснушчатый нос в брезгливости, — пошел ты нахер. Voulez-vous entendre que vous êtes meilleur que mes parents biologiques? Désagréable, hein? Va te faire foutre (что, хочешь услышать, что ты лучше моих биологических родителей? неприятно, да? пошел нахуй)!

Она отскакивает от Ника с такой яростью, будто едва сдерживает безумное жестокое желание вцепиться в него зубами и когтями, изуродовать, забить едва ли не до смерти своей саркастичной жестокостью — в её силах сделать ему так больно, что он не скоро оправится от удара, но все связные мысли теряются под напором её крайнего изумления и горчащей обиды, которая заставляет вести себя… как плохая девочка-подросток, чье самолюбие задели парой жесткий правдивых фраз.

— Baise toi et ta pute (пошел нахуй ты и твоя шлюха)!

— Немедленно перестань, я сказал!

Шани вся кипит.

— И, — она снова морщится в отвращении, — бога ради, я определенно не хочу знать, сколько моих одноклассниц побывало в твоей постели. Pervertir (извращенец). Гадость какая.

Шани собачится с Ником ещё несколько минут, умудряясь вполне себе болезненно жалить на каждый заданный вопрос:

— Она со всеми трахается или только с тобой? — с почти искренним любопытством интересуется девчонка, слегка приподнимая верхнюю губу и нагло демонстрируя зубы в отнюдь не привлекательном оскале, словно собственные слова приносят ей мрачное жестокое удовольствие своей правдивостью.

Нет, бесспорно, у Ника было много женщин — что забавно, то преимущественно блеклых однотипных блондинок с ласковыми кроткими глазами оленят, но Шани ещё никогда не злилась так сильно. Наверное, все дело в том, что он редко приводил их в дом, а если и приводил, то когда она действительно была далеко — на занятиях, на экскурсии, ещё где-то. Где угодно, лишь бы не рядом с домом. Ник делал все, чтобы она, возвращаясь домой, не чуяла выветрившийся запах себе подобных на каждой горизонтальной поверхности в подтверждении всего разврата, что происходил в её отсутствии.

Обидно, что он совершенно потерял берега и решил водить женщин тогда, когда она слишком близко.

Козёл!

Шани с нескрываемой враждебностью тяжело вздыхает сквозь стиснутые зубы и закатывает глаза так далеко, будто хочет заглянуть в собственную голову с непозволительной глубины, исследуя окровавленно-золотыми зрачками свои же мозги (или их остатки. или отсутствие. давайте будем честны хотя бы в этом).

Вообще, если быть действительно честной с самой собой, то она почти никогда не чувствовала агрессию к женщинам, потому что, ну… Шани любит женщин. Всех подряд, всегда и везде, но в этот раз привычная система дает сбой, позволяя её устроить истерику маленькой избалованной папиной принцессы, которая застала потенциальную мачеху на своей территории.

Именно поэтому она очень грубая сегодня. Действительно, как с цепи сорвалась. Видимо, у Ника недостаточно сил, чтобы держать её на коротком поводке и позволять калечить и издеваться над жертвами (не играй с едой, Шани, это невежливо); мужчинами (не будь такой вызывающе-яркой, Шани, это непозволительно); будущими мачехами (не хами, Шани, это грубо).

Не хами, Шани, это грубо.

Хотя ладно, хами, это довольно весело.

Когда учительница выплывает из комнаты легкой проворной кошкой (и обнаженной, к слову), Шани с легким неудовольствием замечает, что это, наверное, одна из самых красивых женщин Ника, если не считать её крайней степени занудливости.

Гадость какая, право слово!

Она выглядывает из-за плеча опекуна с таким надменно-брезгливым видом, словно собирается свернуть кому-то блондинистыми шею (точно не себе), не Нику (он далеко не блондинка), но определенно мадемуазель Лоуренс (зачем ей голова, действительно? без неё она будет даже симпатичнее!).