Шалости и гадости

— Нет, всё плохо. Foutez le camp d’ici, soyez si gentil (свалите нахер отсюда, будьте так добры).

Девчонка тут же вцепляется длинными острыми ногтями куда-то в область верхней части бедра Ника, захватывая в кулак ткань штанов, как будто в поисках непонятной опоры. Вздергивает светлые брови вразлет вверх, слегка наклоняется всем корпусом вперед, прижимаясь нежной щекой к его правому плечу и ведет языком по линии нижней губы, словно пробуя саму себя на вкус со светским интересом вечно голодной хищницы.

Интересно, а мадемуазель Лоуренс вкуснее, чем кажется?

— Дома у себя дверьми хлопать будешь! — мгновенно крысится вампирша, стоит учительнице упорхнуть обратно в спальню со второго или третьего приказа, а сама, наконец, отлипает от горячего тела Ника с мрачноватой неохотой и напоминает надутую всеми недовольную золотистую тучку с совершенно нехорошим взглядом.

— Да что ты как с цепи сорвалась?

— Ничего я не сорвалась, — цедит она сквозь зубы, пиная мыском ноги в белом носке его голень (не особо нежно, но и не особо грубо, скорее уж с ярко выраженным недовольством).

И все было вполне ничего, пока Ник не открывает рот. Точнее, не так.

Шани на самом-то деле ненавидит ссориться со своим опекуном — она редко чувствует себя виноватой и не менее редко действительно расстраивается, но каждая склока заставляет её чувствовать себя немного не в своей тарелке: ты могла быть нежнее, Шани; ты могла быть вежливее, Шани; ты могла бы не делать ему больно своей беспечной неусидчивостью, Шани.

Но что ей поделать с самой собой, если в пустой светловолосой голове нет ни намека на приличия, мораль и серьезность? Что поделать с самой собой, если каждое её слово тянется карамельной сладостью игривой усмешки; каждая фраза — призывный флирт, а вместо продуманности всё отдается на волю случая.

Она чертов хаос и неизбежность принятия легкомысленности как смысла жизни; она солнечный ветер, колышащий тонкие колосья пшеницы в поле; она безжалостность серпа из золота, вскрывающего людские глотка во имя солнца; она…

Ну, в данный момент она напоминает разъяренную кошку с отключенным инстинктом самосохранения.

— Она будет здесь, сколько будет необходимость и тебя никто спрашивать не станет. Можешь идти к Лоре. Да ты и так к ней бы пошла, даже не получив моего согласия. Сбежала через окно там или заднюю дверь. Так что теперь тебя держит? Иди куда хотела, ты ведь мне ничего не должна. Держать не стану. Ты свободна, Шани. Делай что хочешь.

— Ну и вали! — яростно выкрикивает Шани, некрасиво кривя лицо в оскорбленной гримасе, — только не надейся, что я еще хоть раз появлюсь здесь! Ноги моей в этом доме не будет!

Она несколько раз открывает и закрывает рот, судорожно ловя воздух, прежде чем резко развернуться на пятках и рвануть к выходу, не оборачиваясь на Ника. Хватает с пола сброшенный ранее розовый рюкзак и судорожно забрасывает на плечо, в наглую вытаскивает из карману пачку с тонкими вишневыми сигаретками и даже не обувается нормально, лишь хватая кроссовки за ягодно-розовые шнурки и нервно засовывает в портфель, выскакивая из дома с такой яростью, будто ошпарилась.

А два камня, летящие в окно спальни (это раз, тонкий звук дребезжащего стекла); и в окно тачки (яркий звон осыпающихся осколков) — это вовсе не месть за обиду. Совершенно нет.

========== 4. ==========

За окном мазками неумело-ленивого художника разлилась глубокая бархатная ночь, поющая сонмом тягучего церковного хора в голосах заунывных птиц.

Шани лежит в разворошенных белых простынях, будто в гнезде – сонная, разморённая усталостью, томная. Тонкие лучи включенного торшера отбрасывают длинные черные тени на стене и танцуют какой-то совершенно диковинный танец, путаясь в облаке сигаретного дыма как в тумане, пока она болтает ногой в порванном белом носке. В левой руке, между средним и указательным пальцем зажата клубничная полоска сладкой сигареты, которую Шани иногда подносит к губам. Пепел серыми хлопьями падает на постель и её юбку, пачкая ткань грязью переживаний; Шани пялится на Лору.

Лора красивая. Очень красивая. Будь Шани человеком, то она бы, наверное, влюбилась в неё: в звонкость игривого голоса, в мягкость шелковистых темных волос, в горячий запах белой кожи, в многообещающий блеск красивых светлых глаз, в томность плавных движений. Жаль конечно, что она вампирша. Чудовище, жадная кровожадная тварь, дура с легкомысленным подходом ко всему, всегда, постоянно. двадцать четыре на семь и всякое такое.

Лора напевает себе под нос тихую мелодию какой-то колыбельной, молоком льющейся из новенького зеленого магнитофона с забавными наклейками кроликов, пока Шани бесстыдно курит в её постели и молчит.

— Каждую рану следует прижигать смехом, Шани. Давай танцевать?

Шани улыбается, когда они танцуют: Лора опускает голову ей на плечо и перебирает узкими длинными пальцами выбившиеся из небрежного пучка блондинистые пряди, а она ведет костяшками по изгибу её красивой лебединой шеи, задевая ногтями вены.

На вкус она напоминает сладкий гречишный мед.

— Хочешь помнить обо мне, Лора?

Лора тонко улыбается в ответ.

— Больше всего на свете, Шани.

========== 5. ==========

Шани возвращается домой далеко за полночь – бесшумно проникает в дом, открывая дверь своими ключами, бросает в прихожей собранные в спешке вещи и даже ступает на первую ступень, когда замечает светлый силуэт в столовой. Она проводит пальцами в уголках губ, стирая с кожи пару капель человеческой крови и слизывает их с подушечек языком до того лениво, будто сосет очередной чупа-чупс, а не неловко задевает проворный язык и зудящее небо ногтями.

— О, так вы еще живы? – Шани заворачивает на кухню и до того тихо, что мадемуазель Лоуренс, замотанная в белый плед, вздрагивает и с тихим вскриком роняет на пол красивую белую чашку с теплым шоколадным какао, которая разбивается на осколки фонтаном дорогого фарфора.

Девчонка запускает ладонь в растрепанные золотистые кудри и небрежно собирает их в низкий хвост на затылке, не обращая внимание на пару непослушных прядей, падающих на бледное красивое лицо и обнажая шею, усеянную полумесяцами алых вызывающих засосов.

— Доброй ночи, Шани, — растерянно здоровается преподавательница, невольно отступая на шаг и изумленно вздергивая брови, — я не ожидала, что ты вернешься так… быстро. Ник волновался.

Шани в ответ небрежно пожимает плечами.

— Сомневаюсь, мадемуазель Лоуренс, — снисходительно хмыкает она, плавно проплывая мимо женщины легкой крадущейся походкой, — думаю, у него было полно других, более интересных дел, чем напрасные волнения из-за такой ужасной меня. Я плохая дочь, да?

Элиза Лоуренс страдальчески складывает ладони в замок на животе и умиленно качает головой, все еще не обращая внимание на то, что под ногами у неё целая лужа разлитого какао.

— Ты очень хорошая дочь, Шани. Что за глупости?

Девчонка вдруг легкомысленно улыбается в ответ, демонстрируя яркую белую усмешку, сверкающую даже в полумраке кухни неестественной белизной, а потом упирается языком в край рта, ненавязчиво показывая остроту длинноватых для человека клыков.

— Это был не вопрос, мадемуазель, — мягко говорит она, — кстати, у вас очень красивая шея.

И когда Шани золотистым смерчем кидается вперед с невероятной безумной скоростью, словно летит, а не идёт, то женщина звонко и испуганно вскрикивает, но всего один раз.

На второй крик просто не хватает времени.

========== 6. ==========

Рот Шани полон крови. Эта кровь на вкус должна напоминать божественный нектар сорванной силой победы; потрясающую жадность вечно голодной твари, дорвавшейся до вожделенного куска чужой плоти; триумфальное счастье от выдранной силой победы, но…

Рот Шани полон крови, но ей почему-то кажется, что вместо питательной целебной жидкости она на спор глотает протухшее гнилье. Несомненно, вины мадемуазель Лоуренс в отвратительности вкуса собственной крови совершенно точно нет, но девчонка, вцепившаяся ей в глотку бешеной пиявкой, отчего-то так не думает.