Страница 3 из 55
таскала мне еду с тарелок.
Волк сначала собирался одернуть дочь, но не смог, слишком блаженное у нее было
выражение лица, пока она меня подкармливала.
Я же не только досыта наелась, но и подтвердила свои подозрения: перед
детенышем оборотень был беспомощен. Первый день в этом доме, а я уже нашла слабое
место самого страшного местного хищника.
Мне определенно везло.
Так я думала, пока Эдит не вышла из-за стола и мы, попрощавшись с отбывшим на
работу волком, не поднялись в детскую.
Мой жизненный опыт можно было назвать богатым. Я успела побыть жертвой, хищницей и даже падальщицей, но ни разу еще мне не доводилось быть куклой.
— Тебе очень идет, пушистик, — широко улыбаясь, сказала девочка, поправляя
завязки чепчика на моей голове. — Сейчас мы будем пить чай.
Пока она расставляла игрушечные чашки на столике, я почесывала кружавчики на
чепчике и чувствовала, как начинают болеть придавленные уши.
День обещал быть сложным.
У Эдит было много сил, много энергии, а главное — имелась убойная фантазия. И
к этой фантазии прилагалась куча адских приспособлений, любовно купленных ей отцом, нянькой, блестяшкой… неважно кем, главное — детеныш был вооружен и опасен.
Приспособления удачно прикидывались детскими игрушками и не вызывали у меня
особых подозрений, пока мы не познакомились ближе. И теперь я знала, что первое
впечатление обманчиво.
Не то чтобы я не знала этого раньше, просто после дня, проведенного с ребенком, это знание стало ярче, больше… глубже, что ли. Как и нелюбовь к кружевам и
персиковому цвету.
Волк вернулся вечером, за час до ужина.
Он был очень рад видеть выбежавшую встречать его дочь и совсем не был рад
болтающейся у нее под мышкой мне.
Обменявшись тяжелыми взглядами, мы решили просто друг друга игнорировать.
***
Достижением сегодняшнего дня можно было считать то, что я пережила все
испытания, не повредившись рассудком, и мисочку с едой, стоявшую теперь у правой
ножки стула детеныша.
Ужинала я сама, несмотря на обиженное сопение моей жутковатой хозяйки, и еда
от этого казалась еще вкуснее.
И ночью, сумев выскользнуть из ослабевшей хватки детских рук, я смогла сама
пройтись по коридору второго этажа. Почувствовать, как тянет сквозняком над самым
полом, как лапы мягко и тихо ступают по ковру, а когти вязнут в коротком ворсе, и
увидеть, как косая линия света из приоткрытой двери перечеркивает пол и стену, разрезая
почти пополам висящую там картину.
Из щели пахло зверем, усталостью и неуловимым терпким запахом чего-то
алкогольного. Чтобы почувствовать все это, мне пришлось подобраться к самой двери.
Отступить, поджимая лапы, вернуться в спальню детеныша, поднырнуть под
тонкую руку и уснуть у меня уже не получилось.
— Входи, — велел волк, почувствовав мое присутствие.
Я замешкалась, сомневаясь в том, что мне стоит подчиняться. Оборотень
поторопил.
— Мне долго ждать?
— Ты, блохастик, мной не командуй, у меня другой хозяин, — с трудом выдавила
из себя я это наглое заявление. Быть самоуверенной и дерзкой под внимательным
взглядом волка было сложновато.
Я проскользнула в кабинет, приблизилась к столу, за которым сидел оборотень, и с
трудом забралась на столешницу, чуть не уронив на себя малахитовый треугольник пресс-
папье. И все это в гнетущей тишине.
— Чего хотел? — спросила опасливо, запоздало заметив, что в свете единственного
зажженного светильника волк выглядит как-то по-особенному устрашающе.
Возможно, все дело в том, как хищно сверкали глаза в полумраке, скрывшем от
меня его лицо.
— Как Эдит?
— Замечательно все у твоей Эдит. Весь день веселилась, в обед покушала, сейчас
крепко спит, — отчиталась я.
— Хорошо. — Волк устало прикрыл глаза.
— Слушай, блохастик, а ты чего такой замученный?
— Не зови меня так.
— Как? Блохастиком?
— Да.
— Почему нельзя? Ты же оборотень?
Волк посмотрел на меня странно и промолчал.
— Оборотень же! — стояла на своем я. — Мехом обрастаешь, а где мех, там и
блохи.
— Нет, — односложно ответил он.
— Что нет? Как нет? Я чую зверя.
Он снова промолчал, а я начинала чувствовать себя глупо.
— Слушай, папа у тебя оборотень?
— Да.
— Мама оборотень?
— Да.
— Значит, и ты оборотень! — торжественно заключила я.
— Оборотень, — повторил он с горькой улыбкой и оборвал себя, не закончив. —
Только…
Я начинала раздражаться. Волк вел себя не как волк, а как трепетная пансионерка.
Мялся, мямлил… разве что не краснел.
— Что «только»?
— Зверь не проснулся, — ровным голосом сказал он.
Прозвучало как приговор, как самое страшное, что может случиться в жизни.
— А если разбудить? — с надеждой спросила я.
— Невозможно.
— То есть ты пушистым никогда не был?
— И не стану.
Проклиная свою настойчивость и прямоту волка, я судорожно пыталась придумать, что сказать. Все слова после такого признания казались не теми. Я не хотела ему
сочувствовать, потому что саму меня чужое сочувствие только разозлило бы, но чем-то
нужно было заполнить эту неловкую тишину?
— Ну… кхм, слушай, а зовут тебя как? — мучительно выдавила из себя я.
— Хельму.
— Глупое имя, — нетактично заметила я, прежде чем представиться: — А меня
можешь звать Анха.
Волк фыркнул.
— И это ты будешь критиковать мое имя?
— Меня так в пансионе назвали, — оскорбилась я. — Анха, между прочим, значит
«священный дар».
— Ты — священный дар?
— Щенком я была очень миленьким.
В те безмятежные времена я была в несколько раз пушистее себя сегодняшней, меньше, круглее, а главное — с аккуратным, полностью покрытым мехом хвостом. Это
уже с возрастом я полиняла, морда моя вытянулась, а хвост полностью облысел, усиливая
мое сходство с крысами.
Собственно, три года я жила в пансионе, в клетке в учебном кабинете, и имела
возможность заниматься вместе с пансионерками. Читать научилась раньше, чем
говорить, подглядывая в книги и тетради девушки, сидевшей за последней партой, прямо
рядом со мной. А считать — прежде, чем меня выкинули на улицу, посчитав слишком
страшной.
Маленького хорошенького пушистика они готовы были любить, холить и лелеять, а большую ушастую крысу с огненно-рыжей шерстью почему-то нет.
— Слушай, блох… босс, а ты передумал, что ли, меня из города изгонять?
— Босс? — удивился волк.
— По имени звать не буду, оно дурацкое, — предупредила я.
Он пожал плечами, не имея никаких возражений.
— У меня есть к тебе деловое предложение, — сообщил он, будто вживаясь в образ
моего босса.
— М-м-м?
— Ты ведь тарса, верно? Я ознакомился с информацией о твоем виде и должен
сказать, она впечатляет. Я хочу, чтобы ты приглядывала за Эдит и докладывала мне о ее
делах. От Марты мало толку, она боится потерять работу и многое умалчивает. Меня это
не устраивает, я хочу знать все.
— Даже так… но ты ведь знаешь, что знать все может быть вредно для здоровья?
- Мое здоровье не должно тебя заботить.
Это было мое самое удачное ночное приключение, итогом которого стало
неожиданное повышение. Я больше не была бессловесной зверюшкой, рисковавшей в
один не самый лучший день своей жизни оказаться в самом дремучем лесу государства. Я
стала настоящей охранительницей своей хозяйки.
Самой близкой, самой незаметной, самой главной ее защитой.
— Тебя ведь впечатлило, как тарсы о своих щенках заботятся, да?
Волк улыбнулся и не ответил.
Не знал он, что не всем щенкам достается материнская любовь и защита, как и не
знал, что Эдит по всем показателям не смогла бы заслужить ни того ни другого —