Страница 49 из 51
Так бы, наверное, поступил бы и сам Сталин по отношению к своим врагам. Только он рушил не гипсовые идолы, а убивал живые души...
Даже римский диктатор Нерон не рушил памятники, поставленные предшественниками: он отбивал от торсов чужие головы и приставлял изваянные свои.
Комично, но это факт исторический.
А вот в курортном городе Ялте, на набережной, в один какой-то день скинули товарища Сталина наземь и увезли. Но, так как памятник монтировался из двух частей и ноги вытесыва-лись вместе с пьедесталом, они и остались стоять... Два прочных каменных сапога долго торчали на площади почти как символ, пугая своим видом местных жителей и отдыхающих.
Нескоро на этом месте догадались поставить еще более несуразный столб под названием "Стелла" в память о каких-то учреждениях, победивших кого-то в социалистическом соревновании в какой-то неведомый год.
А в городе Воркуте, но это я сам не видел, а лишь знаю по рассказам бывших зеков, тоже стоял на центральной площади перед управлением "Воркутауголь" многометровый Сталин.
В день его смерти, а, может быть, в ночь, на этой, вечно охраняемой площади (тут и управление МВД, и милиция, и прочие часовые!) люди увидели дорогого вождя в очень непривычном виде: у него была отпилена голова и приварена намертво к протянутой в сторону тундры руке...
Сталин посреди северного города, где свободных жителей практически и не было, зеки да конвоиры, держащий в руке собственную голову!
Кто мог такое совершить, зеки не ведают, но не охрана же, под носом которой неведомые смельчаки, рискуя своей жизнью, забрались на огромную высоту и автогеном провели невероятную операцию, выразив всю свою ненависть к подохшему тирану и его учению.
Есть у меня дивный проект, скорей всего, неосуществимый, но я все равно скажу, пусть люди подумают.
Свезти бы все памятники Ленину, да и вообще соцреалистическую атрибутику (в целом, антихудожественную) на территорию Выставки народного хозяйства, которая, если рассудить, тоже полноценное дитя этого творчества.
Ее огромные павильоны можно было бы заполнить огромными картинами Герасимова, Налбалдяна и других творцов этой системы, а по радио транслировать песни, сочиненные про Ленина, про Сталина, Ворошилова и так далее...
Здесь шли бы фильмы, посвященные вождям, - "Клятва" и тому подобное.
Здесь хватило бы места и музею Ленина. И музею Революции...
Всем его музеям.
А если не заполнят свои, нам задарма отдадут и немцы, и монголы и другие народы, где памятников и музеев такого рода тоже пропасть, они не знают, куда их девать... Да, говоря уже про другого вождя, можно при случае добавить и из Северной Кореи...
Сюда, на Выставку, кстати, стоило бы перенести и Мавзолей Ленина, который, по предло-жению Олеся Адамовича, можно было бы до верха заполнить партбилетами коммунистов, покинувших эту мертвую партию. Такая выставка пользовалась бы невероятным успехом. Мы бы предоставляли ее в аренду Полозкову или Нине Андреевой, или Михаилу Сергеевичу для очередных коммунистических мероприятий.
И на Мавзолее, если им опять захочется, для полноты ощущения, сколь угодно, могут стоять, представляя парад или демонстрацию.
Доклад там какой, речь толкнуть, все можно будет, ибо народ этого, слава Богу, никогда больше не услышит.
Да там можно и восковые муляжи поставить собратьев по партии: Ленина, Сталина, Маленкова, Никиты или Брежнева...
По заказу, кто с кем обожает постоять.
Для Нины Андреевой я бы Берию еще предложил. А если таких муляжей нет, взять пока взаимообразно в музее мадам Тюссо.
Это был бы памятник навсегда ушедшей эпохе и зримое наставление потомкам, как нельзя жить, если они хотят жить, как люди. И не хотят строить в веках светлое здание коммунизма.
А здесь, в Дубулты, на месте Идола я бы предложил городским властям Юрмалы создать детскую площадку со всякими там качелями, каруселями и другими забавами.
Вот тогда и вернется сюда жизнь, и цветы не нужно будет привозить на служебных автобусах, они вырастут здесь сами, потому что этой мертвой земли коснутся детские живые руки.
В день отъезда в последний раз спустился на пляж. Было тепло, солнечно. Море блестело. Чайки, и те не суетились, не насиловали криками берег, смирные курочки там и сям белели на тихой воде. Редкие фигуры прогуливающихся, видные издалека, еще более подчеркивали эту замечательную картину мира и тишины.
Так не хватало этой тишины мне, да всем нам, кто прожил эту январскую пору в Балтии.
Но не холод испытываю я, вспоминая этот январь. Совсем иное чувство.
Как раз сегодня, в рыбном магазине, куда я пошел подкупить на дорогу каких-то продуктов, в очереди разговорился с молодой и красивой женщиной, она оказалась женой известного художника Розенбергса, живущего в Юрмале. Зовут женщину Майга, она заведует выставочным залом на Домской площади.
- Я был у вас...
- В те дни?
- Да. Во время дежурства.
- Я тоже дежурила, - сказала она. - Мы не уходили с площади восемь суток... И знаете... Костры все еще греют...
- Еще горят? - не поняв, переспросил я.
- Да нет, костров нет, но они греют... - И пояснила с улыбкой: - Ну, там, где они горели, там можно ногами ощутить тепло... И даже... Какое-то излучение... Я прихожу туда, чтобы постоять... Ощутить... Понимаете?
Вот такое странное ощущение, я его тоже испытываю: мы пережили баррикады, а в душе остались горячие очажки, которые долго еще будут нас всех по памяти согревать... Как костры...
Наша улыбчивая и заботливая официантка Ильнара покормила на дорожку особенно старательно, будто не одна ночь до Москвы, а дальняя дорога в неизвестность ожидала нас.
Неожиданно разговорились, так уж бывает всегда под отъезд, и выяснилось, что ее детство, как и мое, прошло в детдоме. Ей тогда было полтора годика, родителей арестовали на хуторе, наверное, они сопротивлялись организации колхоза, и отправили в Красноярский край. Дорогой умер один ее братишка (можно представить, что это была за дорога!), а другой братишка и сама Ильнара выжили, хотя везли их как скотину, в товарняках.
Про отца Ильнара не говорила, судя по всему, он сгинул в заключении, а мать работала в ссылке водовозом, развозила по домам и баракам на лошади воду. Ильнару с братишкой она оставляла дома, и однажды пришли люди, забрали ее и увезли сюда, в Латвию.