Страница 23 из 51
- Что начинать?
- Ну, всякое там... Вы чего умеете? Петь? Играть?
- Да.
- И танцуете, говорят?
- И танцую.
- И стихи сочиняете?
- И стихи.
- Вот и начинайте... Скоро смотр!
- Это что - приказ? - спросил я.
- Это совет, - сказал замполит. И напомнил: - А совет начальника закон для подчиненных!
Я зашел к писарю Петрову и попросил написать такое объявление:
"КТО ЖЕЛАЕТ УЧАСТВОВАТЬ В САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ: ЧИТАТЬ, ПЕТЬ И ТАНЦЕВАТЬ, ПРОСИМ ЗАПИСЫВАТЬСЯ В ШТАБЕ. (УЧАСТНИКИ ОСВОБОЖДАЮТСЯ ОТ НАРЯДОВ!)"
Последнее я приписал, чтобы был, как говорят, стимул.
Тяжко было с хором, его в приказном порядке пригнал сам командир роты. Солдат выстроили и заставили петь. Как объяснил ухмыляющийся Петров (заглянув на себя в зеркало), в "добровольно-принудительном порядке".
Ребята, стараясь изо всех сил, грянули строевую: "Эх, Россия, да русская земля, родные березки и поля, как дорога ты для солдата, родная русская земля..." - и так далее.
Выглянул из своей каптерки, заслышав этот рев, украинец-старшина и махнул рукой:
- От орут... Страшно слушать! Да собери моих земляков, мы впятером споем лучше!
Позвали Пислю, других украинцев, зазвучало. Я даже песню для них сочинил, начиналась она так:
"Ох, погоны, вы погоны, ох, пилотка со звездой,
Полюбил меня, девчонку, авиатор молодой,
А вот этою весною вдруг, откуда ни возьмись,
Познакомился со мною привлекательный танкист..."
Ну, и далее, она из двоих выбирает... И не поймет, кто лучше. И в конце мучается... "Не танкист ли угомонный, авиатор - молодой? Ох, погоны, вы погоны! Ох, пилотка со звездой!"
Потом я сочинил конферанс и стихи для вступления.
Замполит зашел, послушал и сказал:
- Ничего. Продолжайте.
- А что продолжать? А это... Не пойдет?
- Пойдет, но... Чего-то не хватает.
- Чего... не хватает?
- Классовой борьбы мало.
- Борьбы... С кем?
- Я вообще говорю. Вот, скажем, пьесу бы написать...
- Пьесу? О чем? - спросил я ошарашенно. До пьесы я в своем творчестве не додумался.
Политрук мечтательно произнес:
- Об американцах... Как они негров линчуют...
Пьес я никогда не писал, но понимал, что, если прикажут, напишу. Да по сути это и был совет, а, значит, приказ... И тема задана...
У нас в раменском литобъединении про Америку наши рабочие парни писали такие стихи: "Идет миллионер по Нью-Йорку, покуривая махорку"... И ничего, сходило.
Я засел и ленкомнате и через два дня выдал пьесу, под названием "Друзья и враги". О том, что это название из Симонова, я, разумеется, не знал. Из содержания пьесы можно было понять, что друзья это мы, то есть, советские солдаты, а враги - империалисты, от которых мы охраняем границу и мир во всем мире.
Замполит забрал пьесу домой, а наутро без особого энтузиазма высказал свое мнение, что написано в целом грамотно, но он, на всякий случай, передал пьесу в политуправление, они выскажут свои критические замечания в ближайшие дни.
Примерно через неделю меня вызвали в штаб и велели идти в Дом офицеров: "Там вас разбирать будут".
Сказали именно так, будто речь шла о наказании.
В комнате начальника Дома сидели два офицера: майор и подполковник. Они поздорова-лись со мной кивком головы и долго меня рассматривали. Сесть они не предложили, и я перед ними стоял как на параде.
- Пуговку верхнюю застегните, - наконец произнес подполковник.
Он взял в руки мою пьесу, заглянул на первую страницу и спросил в упор:
- У кого списал?
Я удивился вопросу и ответил так же коротко:
- Ни у кого.
Он помолчал, разглядывая меня.
- А вы когда-нибудь пьесы писали?
- Нет, - опять ответил я.
Снова пауза. После которой он посоветовал:
- И не пишите.
- Почему? - спросил я.
Он удивился моему нахальству, даже слов не нашел, чтобы ответить. За него сказал майор:
- Но вы же не умеете писать.
- Почему? - опять спросил я.
Их, кажется, стало злить мое упрямство. Майор выхватил у подполковника рукопись, открыл страницу и сказал:
- Тут у вас солдат в госпитале... Ему дают лекарство, а он его выливает в цветок... Это нормально?
- Но он же в шутку.
- Какая же это шутка?
- Ну, конечно, шутка, - защищался я. - Он же там говорит... пусть цветок выздоравливает... Ему даже полезней...
- Вот-вот! - воскликнул обиженно подполковник. - Это ярко выраженное издевательство над военными врачами! - Но герой-то у меня здоров, напомнил я. - Он случайно в госпиталь попадает. Ему и лекарства-то не нужны.
- Начальству видней, что ему нужно. Не вам его учить.
Они говорили так, будто разговор шел не о пьесе, а о моем собственном поведении в госпитале.
Но так оно, пожалуй, и было. Я взялся писать об армии и уже поэтому был виноват. Они и собрались тут, в кабинете начальника Дома, чтобы, как следует, мне это внушить.
- А вы подумали, - заметил строго майор, - если все солдаты в шутку станут выливать лекарства в цветки, что у нас будет с армией? Мы их лечим, восстанавливаем их боеспособ-ность, а они, значит, будут шутить над своим здоровьем? И вы еще считаете это нормальным?
Вот так, минут десять они доказывали мне, что мой образ мышления, отраженный в моей пьесе, не соответствует уставу, а потом вдруг решили:
- Ладно, пишите... Но пишите так, чтобы ваши герои солдаты поменьше бы шутили, а побольше думали о воинской службе... Об уставе... О воинском долге... Патриотическое воздействие должно быть!
Подполковник добавил благодушней:
- А если нужна лирика там какая-то, пусть они поговорят о доме, как их там невеста ждет...
- Вот! - воскликнул майор. - Она ему письма пишет, а сама посещает его престарелую маму и носит ей лекарства, когда мама заболеет...
- Но он же детдомовец, - напомнил я. - У него нет мамы.
- Ну, тетка. В общем, придумайте. И приносите. Мы прочтем.
Последнее было сказано уже стоя и не без скрытой угрозы.
Я решил больше не искушать судьбу и писать не стал. Я поехал еще раз в Дом офицеров, перелопатил всякие поступающие методические книжки, журналы и нашел то, что надо.
Попалась какая-то пьеса Синельника "Встреча". Из жизни американских безработных. Там, значит, безработный рабочий встречает голодающего мальчика Тодди, который разбил витрину магазина из богемского стекла и украл кусок хлеба... Они оба прячутся, но их разыскивает грозный полицейский.