Страница 22 из 51
Меня вызвали в штаб, проработали, взяли слово, что я никому и никогда писем больше в этой игре писать не буду. Но, на всякий случай, капитану Бружинскому вменили в обязанность проверять, что я там пишу... И он, конечно, проверял.
Впрочем, не одного меня, проверяли и других. А рядового Теслина даже чаще. Он за время службы от скуки купил учебник стенографии и довольно быстро овладел ею. Овладел настолько, что все лекции стал писать значками, и это вызвало панику в роте, а потом и в полку.
Его тетради отправили на экспертизу и больше месяца не возвращали, все искали криминал, да так, видно, не нашли.
Тетради после долгих его прошений вернули, но строго приказали писать "обыкновенны-ми" буквами и каждую лекцию проверяли, чего он там и какими знаками написал.
Тот же Бружинский, громко сопя, копался в его конспектах и если натыкался на незнако-мую букву, а грамоты он сам был невеликой, начинал "брузжать" и грозился доложить в штаб.
Вторая приговорка писаря Петрова такая: "Товарищ Приставкин, за вами и я, товарищ Приставкин, возьмите меня!"
На этот раз я, и правда, беру Петрова с собой в Тукумс.
Нам выдали командировочные, увольнительные, деньги: по девять рублей на билеты... Нынче это было бы девяносто копеек.
Взяв два чемодана с бельем, почту, газеты, мы двинулись на вокзал и через три часа были в Тукумсе.
От станции на попутной машине добрались до аэродрома, наш взвод размещался в палатках. Ребята играли в волейбол, но, завидев нас, бросили игру и побежали навстречу.
- Доблестным войскам Прибалтийского воздушного флота от имени командования... - в шутку прокричал Петров, но его не слушали, расхватывали почту, выспрашивали о новостях в мире.
Обращались в основном ко мне. Писарей почитая - и законно почитая - за нахлебников, солдаты обычно не уважают. И обычно не скрывают этого.
Ночевали мы в палатке, на свежем воздухе, и только жужжали комары, да изредка, не очень часто, прямо по головам, так казалось, проносились, видимо, на взлете, реактивные истребители.
Я потом для интереса сходил посмотрел на самолеты, все-таки работал на аэродроме в Жуковском...
Истребительный полк - в основном современные МИГи, призванные охранять морскую границу. В роте рассказали, что американские разведывательные самолеты нарушают эту границу по ночам, и вот недавно сбили ихний самолет, а в газетах пропечатали так: "Удалился в сторону моря"...
Меня поразила взлетная полоса и рулежная дорожка, сделанная не как у нас, в Жуковском, из бетона, а из плоских металлических пластин, уложенных в ряд.
Загорая в траве, на опушке леса, мы с Петровым наблюдали за самолетами, которые отрабатывали заход на цель, а потом пикировали с большой высоты и стреляли... Мишень была где-то за лесом. А вот стрельбу было слышно хорошо. И даже видно: вспышки огоньков...
Перед отъездом мы поднялись от станции в горку и посмотрели Тукумс, увидели баню, родильный дом, базарную площадь и новую четырехэтажную школу... (так и записано в дневнике).
Было жарко. Мы напились из колонки воды и купили для забавы два детских сахарных петушка на палочке... Так, развлекаясь, не заметили, как попали на старое латышское кладбище, очень зеленое, похожее на сад.
Петров пытался прочесть надпись, не смог и выругался:
- Дохлые латыши! - сказал он. - Пошли отсюда.
- Они тебе что, мешают?
- Конечно, мешают... Они мне портят настроение.
- Так не смотри. Жри своих петушков и думай о танцах!
- Они мне вообще мешают, - заявил он капризно.
- Где? В Тукумсе?
- И в Тукумсе... И в Риге...
- Не смотри, - предложил я разозлившись.
- А куда я денусь?
- А куда они денутся?
- Но лучше я, чем они! - И он, довольный, захохотал своей шутке.
Так мы с ним поцапались, но не надолго.
На обратном пути мы сошли на неведомой станции Булдури и искупались, вот такой был у нас праздник. Я до той поры моря не видел. А тут сошли с поезда и за барханами песка, за кривыми соснами открылось оно очень синее, в белых гребешках волн. "Оно, - как написал я в дневнике, - шумело". Этот шум меня почему-то тогда больше всего поразил.
Я целую страницу исписал, пытаясь рассказать, какая же это красота, когда видишь море.
"Навстречу подул свежий сырой ветер. Вдоль берега тянулась полоска песка, шириной в сто метров, а дальше стена сосен. Сосны полукругом огибали побережье, и было такое впечатление, что они кочевали толпой, но вышли сюда и увидели вдруг море и замерли на пригорке, онемев от открывшегося им величия и красоты..."
Наивно. Но так я все тогда увидел.
Загорающих было много, но почти никто не купался. То есть, мы увидели одного дядьку, но скоро поняли, что этот единственный купальщик пьян. "Вода была холодная и соленая." Полезли купаться мы, конечно, из принципа, чтобы потом говорить, что мы купались в море. Да и интересно было прикоснуться к нему, попробовать наощупь и на язык.
- Вам тут письмо.
Открываю. Статья из какой-то газеты. Статья: "Слепой сказал: "посмотрим"!" О выступлении писателя А. Приставкина по латвийскому телевидению.
Статья огромная, есть там и такие слова: "Прозорливости у господина писателя что-то не заметно, а его видение сложившейся ситуации оригинальностью не отличается - сильно смахивает на знакомые установки рьяных сепаратистов..."
И еще: "Но у Приставкина, который целиком на стороне сепаратистов националистичес-кого толка, это не призыв к миру и согласию, а к покорности и смирению..."
Далее в том же тоне. Подпись: Б. Федоров.
Пытаюсь понять, что же за газета, на обратной стороне письмо с презрением Ельцину, с похвалой лидеру Интерфронта Алексееву, призыв поддержать на выборах полковника Полякова...
Ясно, что газета Иптерфронта. А, может быть, и военных.
Обнаруживаю на полях надпись, сделанную от руки:
"Сукин ты сын, "господин" Приставкин!
Товарищи тебе волки серые в лесу!"
ДРУЗЬЯ И ВРАГИ
(По мотивам дневника)
Однажды меня вызвали в штаб к замполиту:
- Самодеятельностью занимались?
- Занимался.
- Чего же молчите!
- А меня никто не спрашивал.
- В армии не спрашивают. В армии отвечают. Так вот, пора начинать!