Страница 21 из 51
Впрочем, беседы о бдительности в большей или меньшей степени сопровождали нас и на гражданке, ведь и там повсюду, кто помнит, висели тогда плакаты: "Не болтай у телефона, болтун находка для шпиона!" И остальные в том же духе.
Но здесь, в Прибалтике, все приобретало иной смысл, как нам казалось, почти реальный.
А у меня, по весне, в сберкассе, куда я пришел положить пятьдесят рублей, первый мой гонорар за стихи, опубликованные в окружной военной газете, это неподалеку от части, возникла особенная симпатия с девушкой, которую звали странным именем Вия.
Помню, я удивился и переспросил:
- Это ваше имя?
Она тоже удивилась, но моему вопросу, и сказала:
- Да. Это латышское имя, и так меня зовут... В паспорте написано: "Вийте".
- Значит... вы - латышка?
- Конечно. А вам не нравится, что я латышка?
Я не знал, как ей сказать, что она мне нравится, даже очень, но я боюсь, что она тоже из этих... Которые нас не любят... Тем более, что она перед этим поинтересовалась, где я служу, и как бы намекнула, что она живет неподалеку от части и ей удобно со мной встречаться.
И это тоже было подозрительно, что она была такой ко мне внимательной. Может, ей поручили?
- Давайте я вас буду звать Валей? - попросил я.
- Зовите, - разрешила она. И приятно улыбнулась.
Путь мой, обычный, в увольнительную, проходил мимо кассы, и я, почти против своей воли, заходил сюда, чтобы поздороваться с Вией, она же Валя, настолько она мне нравилась, темненькая, стройная, красиво одетая. Наши русские девушки так красиво тогда не одевались. Я даже рискнул однажды назначить ей свидание у кинотеатра, а сам не пришел...
Испугался. А вдруг все-таки шпионка.
А между тем наступила весна и лето.
В дневнике я написал так:
"Весна в Риге наступила поздняя. До 5 мая совершенно не было зелени. Потом неожиданная жара и буквально в пять дней Рига перешла на "летнюю форму одежды". Прямо-таки зеленая буря...
Когда я приехал в часть, мне показалось здесь пустовато, и вдруг я увидел, что мы живем в саду. Откроешь окно, и в казарму вливаются всевозможные ароматы черемухи, вишни, яблони и т. д. Красиво цветет каштан, я его прежде не видел, большие бело-розовые цветы будто свечи...
Весь город расцвел, стал нарядным.
В витринах центрального магазина, который здесь называют "Особторгом", выставлена интересная реклама: огромный слон, прямо как настоящий, поднимает хобот и берет с полочки поочередно чай, сахар и прочее и подносит к стеклу, демонстрируя все это любопытной публике...
На соседней витрине - две льдины, на одной сидит морж, а на другой белый медведь. Белый медведь держит в лапах стаканчик мороженого, размером с ведерко, и время от времени подносит его ко рту, лижет, высовывая полуметровый красный язык и закрывая от удовольствия глаза. А морж в это время топорщит вверх усы и завистливо косит большими красными глазами в сторону медведя.
А я часами, как ребенок, торчу у витрины, по воскресеньям вырвавшись в увольнение, и кошусь на них обоих, и думаю, что морж до некоторой степени ротозей, уж я бы угостился у медведя..."
Когда проходил по старой Риге в эти баррикадные дни, отчего-то вспоминал о днях моей службы, хотя давно нет на витрине центрального, ныне, универмага, прекрасных, насколько теперь понимаю, тоже оставшихся от "буржуйской заграницы" игрушек.
Но зато недавно почти таких же я увидал в витринах одного из магазинов в Стокгольме: веселые энергичные гномы, в красных колпаках, суетились вокруг рождественского стола... И я снова, хоть времени, как всегда за границей, не было, проторчал у витрины битый час...
Рассказываю, понятно, не для того, чтобы сравнивать Латвию со Швецией. Я сравниваю Латвию моей юности с этой нынешней Латвией и Ригой...
Сейчас же в витрине всякие призывы, плакаты, есть такие:
"СОЛДАТ, ТЫ ЧЕЛОВЕК ИЛИ УБИЙЦА?"
Как бы я, тот бывший солдатик, принял это ко мне обращение?
Ей-богу, не знаю. Но не так, как сейчас, это ясно.
Из части вырываться нелегко. Тот, кто служил, меня поймет. Но бывают и праздники: на Первое Мая я стою в оцеплении во время демонстрации, здесь вот, недалеко от памятника Свободы. И хоть инструкции даны довольно жесткие и наши железные командиры безотступно за нашей спиной, и те же бронемашины и другая техника, но это еще не те демонстрации, на которые люди выходят для протеста, и никаких опасений, никаких неприятностей у нас не возникает. Наоборот. Мы задерживаем каких-то девчонок, пытающихся прорваться сквозь цепь (им куда-то нужно!), и пытаемся их закадрить, и так, довольно безобидно и даже весело, проходит наш Первомай.
И еще праздник, уже для души. Нам с ротным писарем Петровым велят съездить в Тукумс на аэродром и отвезти почту в роту, которая выехала туда еще ранее на полевые учения.
А наши учения - это перевозные аэродромные радиостанции связи. В роте я провожу занятия по радиотехнике, локации и тому подобное.
Писарь Петров ловкий парень, только чуть глуповат. Но зато у него красивый почерк, такие люди здесь в цене. Упитан, как тут выражаются, отъел ряшку на казенных харчах. В жизни озабочен лишь своей внешностью, и поэтому каждую свободную минутку разглядывающий себя в зеркальце. А зеркальце он носит в нагрудном кармашке гимнастерки. Еще известно, что он страстно любит танцы и кепки в крапинку. Ни то, ни другое ему в ближайший год не светит.
Он хорошо подражает начальству и тоном капитана Бружинского, этакого напыщенного гусака и полного идиота, произносит:
- Вы опять, Приставкин, игру пишете?
"Игра" эта - почтовая, невесть кем придуманная, и заключается в том, что ты отсылаешь по каким-то адресам несколько открыток, а взамен можешь получить их сразу несколько тысяч... В армии к письмам отношение особое, их очень хочется получать. Да и открытки получать красивые кто же откажется!
В общем, я включился в игру, и все бы ничего, но пришла какая-то кляуза в штаб полка от бдительного полковника-отставника из Киева, где он написал, что мы своей игрой, я даже запомнил фразу, "играем на пользу империалистической разведки, которая по нашим адресам способна узнать расположения воинских частей... И не с этой ли целью такая странная игра вообще придумана?"