Страница 8 из 37
– В плотном ряду поделок о «лихих девяностых» картина (как, разумеется, и повесть) «Небо падших» резко выделятся глубоким пониманием внутреннего драматизма, обречённости – осознаваемой или внезапной. Одна из глав называется «Гаврош капитализма», и внимательный читатель понимает отсылку к «Отверженным» Виктора Гюго. «Небо падших» – история большой любви, обложенной со всех сторон западнями и капканами, – держит зрителя в напряжении, и до самого финала непонятно, чем всё это закончится…
– Моей повести предпослан эпиграф из «Манон Леско». Писатель должен замахиваться на архетипы, иначе даже путного типажа не получится. Конечно, все тонкости, оттенки, «странности» любви, которые способна уловить проза, кинематограф редко способен передать. Кино грубее, но и влиятельнее. Хотя бывают исключения. Мне кажется, в «Небе падших» режиссёру и актёрам сплести это золотое кружево страсти отчасти удалось.
– Когда читатель, знакомый с литературным первоисточником, сравнивает своё представление с тем, что предлагают ему в экранизации, – это почти всегда неприятие. Работая над повестью, вы наверняка описывали совсем других людей. Как восприняли вы созданных вами героев в визуальном воплощении Кирилла Плетнёва, Александра Сирина, Анастасии Паниной и Екатерины Вилковой?
– Надо сказать, это вторая экранизация «Неба падших». Первую снял ещё в прошлом веке Константин Одегов, и называлась она «Игра на вылет». Там мне нравилась исполнительница роли Катерины, выпускница баталовского курса Юлия Рытикова. Но, кажется, потом она ушла из профессии. Исполнители в ленте, снятой Валентином Донсковым, мне нравятся. Кстати, со мной советовались. Когда смотрел фильм, сочувствовал им, как живым людям, хотя, как догадываетесь, знаю наизусть каждую реплику. Для меня такое сочувствие – главная примета творческой удачи. А каких людей видел перед собой, когда сочинял повесть, я уже не помню…
– «Всё, что происходит сегодня в России, – мой материал, – в одном из интервью сказал Юрий Поляков. – Я считаю, хватит новым русским быть героями развлекательного чтива. Они – достаточно интересное явление для серьёзной литературы». На премьере картины в Доме кино вы сказали залу, что из всех ваших произведений, выпущенных на экран, только три, включая «Небо падших», можно отнести к экранизациям, другие же сняты «по мотивам». Иными словами, режиссёры чаще не справляются с переносом литературы на экран. Где проходит грань?
– Грань – это верность художественной реальности, сочинённой писателем. Мне вообще непонятно, когда берутся за экранизацию чьей-то прозы, чтобы самовыразиться. Именно так поступил в 1987 году с моей повестью «Сто дней до приказа» молодой в ту пору режиссёр Хусейн Эркенов. В советские времена это хотя бы объяснялось тем, что с помощью знаменитого названия легче было получить позицию в студийном плане. А сейчас? Зачем? Есть же авторское кино. Напиши и сними, получи премию. Правда, остаётся вопрос: кто это будет смотреть? Ведь дефицит качественной литературной основы – главный бич современного кинематографа. Режиссёр должен обогащать свой мир за счёт писателя, а не обеднять облюбованную прозу ради своих фобий и комплексов.
– Вероятно, требуется определённая смелость, чтобы смотреть на то, что кто-то чужой сделал с рождённым тобой произведением?
– Смелость тут ни при чём, нужны крепкие нервы. Я не обижен вниманием режиссёров, почти вся моя проза экранизирована. Есть удачи: например, «Апофегей», снятый Станиславом Митиным, или «Козлёнок в молоке», снятый Кириллом Мозгалевским. А есть ленты, которые мне было неловко смотреть. Но утешаюсь тем, что даже неудачная киноверсия твоей прозы – это в любом случае пропаганда твоего творчества. Ведь как устроен человек? Я сам, например, смотрю отличную экранизацию и думаю: «Здорово! Надо почитать!» Смотрю ужасную экранизацию и думаю: «Всё равно надо почитать. Вдруг книга лучше?» Мне чаще всего говорят: «А ваша книга лучше фильма!» Ну что ещё нужно автору, который по своей природе болезненно самолюбив, как прыщавый подросток?..
– Современная драматургия работает с многожанровыми конструкциями, и «Небо падших» – из этого ряда. Но в одном из интервью вы сказали, что не готовы определить жанр этой вещи. На афише фильма есть надпись «драма» – вы с такой однозначностью согласны?
– Пусть жанр «Неба падших» определяют литературоведы. Главное, чтобы читателю было интересно. А современная драматургия, увы, не умеет строить сюжет. Оригинальный, хотя бы в частностях, сюжет – теперь большая редкость. Переключаешь каналы – и кажется, что смотришь разные постановки одного и того же сценария. Когда за один день я в пятый раз натыкаюсь в телевизоре на провинциалку, потерявшую сначала невинность, потом ребёнка, потом память, а потом попавшую в тюрьму, а затем покорившую сердце одинокого олигарха, мне хочется купить винтовку, найти продюсера и зверски убить его. Раньше кино подпитывала не только проза, но и драматургия. Однако экранизировать «новую драму» так же бессмысленно, как вызывать реанимацию к египетской мумии. Впрочем, из прозы тоже выбирают для экранизации не лучшие вещи, ориентируясь на шорт-листы «Букера» или «Большой книги». Однако на эти премии ориентироваться никак нельзя – они лежат вне эстетических критериев. Это не литература, а в лучшем случае какая-то «игра в изысканный труп».
– Всякий раз в отношении любой книги прочтение потенциального зрителя, как правило, отлично и от писательского, и от режиссёрского видения. В экранизации повести «Небо падших» подобных «сюрпризов» допущен самый минимум, хотя режиссёру Валентину Донскову была дана относительная свобода – он стал соавтором сценария вместе с Юрием Поляковым и Станиславам Митиным. И по-настоящему дорогого стоит, когда новинка кинопроката стартует с одобрительным напутствием автора книги.
«В Китае нас зауважали – за Крым»
Писатель Юрий Поляков – о том, какой сегодня видится Россия с Востока и Запада.
Юрий Поляков только что вернулся из Китая, где публика познакомилась с его инсценированным романом «Грибной царь». А на другом конце Евразии, в Польше, скоро выйдет сатира «Козлёнок в молоке», переведённая на польский язык. Как «прочитываются» и понимаются столь разные произведения в столь непохожих регионах земного шара? Какой представляют себе Россию их жители? Об этом – наш разговор с популярным прозаиком и публицистом.
– У нас в последнее время вновь стало модно говорить о России как об острове, окружённом враждебными, не понимающими её странами…
– Если речь о Китае, то это точно не так. Говорю на основании многих поездок, последняя из которых – в город Тяньцзинь, спутник Пекина, в полутора сотнях километров от столицы, население – 13 млн человек. Там замечательный театр, где любит гастролировать наш балет, а на этот раз туда приехал МХАТ имени Горького с двумя спектаклями: «На дне» Горького и «Грибной царь» по моему одноимённому роману. Интерес в Китае к нашей литературе очень серьёзный, и привлекает в ней жителей Поднебесной прежде всего социальная острота. У них с такой прямотой говорить о язвах общества не принято. Притом что с реальными коррупционерами в Китае поступают предельно жёстко: безжалостно расстреливают. Это известный парадокс: у нас дозволено писать о чём захочешь, но и воровать разрешают сколько угодно. Даже не знаю, что лучше. Может, на некоторое время нам с китайцами стоит поменяться методиками: им делать, как мы, а нам – как они… Мои романы «Грибной царь», «Замыслил я побег…» и «Козлёнок в молоке» там переведены и изданы; во время встреч со студентами и преподавателями тяньцзиньских университетов (их там девять) я видел мои книги в руках у публики. Наши литературные отношения сейчас вообще на подъёме: в Китае при поддержке государства выходит 50-томная библиотека современной российской литературы, где, кстати, один том посвящён мне. А у нас в ответ издаётся 50-томник китайской литературы…