Страница 37 из 37
От разрушения нас спас Крым
– Юрий, вы сказали, что писали роман о любви, а оказалось, о перестройке…
– Нет, это и о любви, конечно, и о перестройке, и о нашем времени. Герой, почти мой сверстник, вспоминает юность. Перед читателем проходит вся эпоха – от конца 70-х до сегодняшнего дня. Я хотел показать, что те противоречия, которые сейчас есть в нашем обществе, тянутся из тех лет.
– Теперь понятно: перестройку вы утопили в любви…
– А вам бы лишь поёрничать! Но постараюсь ответить серьёзно: художник отражает жизнь неразделённую. Не понимаю, что такое политический писатель, что такое эротический писатель? В жизни всё слитно. Конечно, роман надо прочитать, его бессмысленно пересказывать… Со стороны глядя на написанную вещь, вижу, что мне удалось показать самые разные слои тогдашнего общества. Герой у меня из простых, как тогда говорили: от сохи. Героиня из семьи околохудожественной интернациональной советской интеллигенции…
– Еврейка, что ли?
– А хоть и еврейка. Много показано разных типов журналистов…
– Интересно посмотреть, как видит наш цех представитель писательского цеха!
– Тут я похож на двуликого Януса. С одной стороны, я, конечно, прежде всего писатель, но много лет я отдал и журналистике. У меня есть кое-какие наблюдения над журналистским сообществом.
– Не очень страшные?
– Не страшней, чем в Большом театре… К сожалению или к счастью, люди везде подвержены примерно одним и тем же и порокам, и добродетелям. Всё дело в дозировке, в соотношении… К журналистике это относится в полной мере. Журналист сам не замечает, как из человека, отвечающего за правду, превращается в человека, который откровенно врёт.
– Кажется, этот посыл особенно актуален сегодня.
– Конечно.
– Каким образом это стыкуется со свободой слова?
– Мой опыт главного редактора говорит: самые серьёзные ограничения сегодня журналист терпит не от государственной власти, а от той политической тусовки, к которой принадлежит, и от корпорации, которая ему платит. Кстати, у меня подробно в романе описаны цензурные отношения советских времён: даже есть эпизод, когда герой приходит к уполномоченному Главлита, помните таких? И видно, что сейчас корпоративный диктат и установки гораздо жёстче ограничивают журналиста в самовыражении. Если газета принадлежит корпорации, которая занимается выкачиванием нефти из наших недр и перекачиванием денег за границу, журналист этого издания никогда не спросит: а хорошо ли это? Либералу не придёт в голову, например, хвалить книги патриота. А патриот вряд ли объективно оценит книгу писателя-либерала. И этот диктат гораздо сильнее государственного. В советские времена признаком профессионализма было умение обмануть цензуру, обойти главного редактора и сказать то, что они не хотят слышать. А главный редактор, которого ты обошёл и которому за это шею не намылили, он потом бы тебе говорил: молодец! Потому что сам мечтал о том же. Это был заговор мечтателей, рыцарей свободы слова против реальности. Сейчас ситуация иная: такого понятия как правда вообще не стало. У либералов одна правда, у патриотов другая, у сырьевиков – третья, у оборонщиков – четвёртая, у бюджетников – пятая.... Раньше если журналист получал партийный выговор за крамолу, он становился тайным героем в своей профессии. Ему помогали. Жданов тайком передал продовольственные карточки Зощенко и Ахматовой, которых сам же и разнёс, к чему его вынудила многоходовая интрига соратников. А сейчас, если ты нарушил корпоративную или тусовочную установку, тебя вышвыривают из профессии навек. Ты никому не нужен…
– По-вашему получается, что тогда было больше свободы у журналиста, чем сегодня?
– Внутренней, безусловно, больше… Тогда профессиональная задача была – сквозь препоны и рогатки донести до читателя своё представление о правде. А сейчас доносят просто информацию, соответствующую установкам корпорации, тусовки, оппозиции, вспоенной капитолийской волчицей.
– Больше как раз слышится обвинений в том, что у нас сейчас превалируют вседозволенность, эпатаж, какие-то выплески журналистские.
– Это разные вещи – эпатаж и стремление разобраться в тайных пружинах происходящего или произошедшего. Вот пример. Беседует Познер с митрополитом Иларионом. Зашла речь о жертвах 30-х. И начали они друг другу, как в пинг-понг, перебрасывать разные хулы в адрес Сталина. И тиран он, и кровопийца, и т. д. Они разве кроме Сталина никого не знают? Они не знают, кто тогда был начальником ОГПУ, НКВД? Кто принимал политические решения вместе со Сталиным? Кто был начальниками лагерей? Не знают, что система ГУЛАГа сложилась задолго до того, как Сталин пришёл к власти? И заложил её Троцкий? А в антирусском погроме 20-х кто виноват? Что ж они не вспомнили, что утесняли все конфессии, но казнили лишь православных батюшек, мулл, раввинов, ксендзов тоже утесняли, но не так жестоко. Разве они, владыка Иларион и «талмудист» Познер, таких фамилий как Троцкий, Зиновьев, Ларин, Ягода, не знают? Знают. Но если называть эти фамилии, всё оказывается сложней, а ниточки тянутся не туда, куда хочется…
– Вы упрекаете в одномерной оценке событий?
– Конечно. Если называть другие имена, то вдруг выясняется, организаторами и активными участниками той кровавой вакханалии были иногда дедушки или бабушки наших нынешних либералов… И получается, именем Сталина они отводят вину от своего клана, а значит, от себя. Я однажды спросил Сванидзе: как вы относитесь к старому коммунисту по фамилии Сванидзе, который написал донос, запустивший кремлёвское дело и большой террор? Он на меня посмотрел, как на человека, сквернословящего при дамах. Одно дело ругать Сталина, как персонифицированное зло, другое дело объяснить, почему твой родственник был доносчиком.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.